Снова повисло молчание. Жуков, поворотясь к залу, смотрел на всех недобрым взглядом. Под этим взглядом все казались - или хотели казаться - на голову ниже, опускали глаза. Хрущев ерзал по скамье, точно она была утыкана шильями. Ватутин смотрел прямо, но какими-то отсутствующими глазами.
- Так, полководцы... - начал Жуков зловеще. Но не продолжал. И показалось Кобрисову, что не только он над ними имеет власть, но какую-то и они над ним. Может быть, не меньшую.
Терещенко быстро переглянулся с левым своим соседом по фронту, Омельченко, тот согласно моргнул и поднял руку для слова. Тучный, круглоголовый, луноликий Омельченко, с пробором в рыжеватых волосах, уложенных плойками, настроил себя на тон проникновенный, был сама скорбь и душевная боль.
- Мы тут услышали грубые слова от товарища нашего, Кобрисова...
- Не для нежных ушей? - сказал Жуков.
- Не в том печаль, товарищ маршал, что грубые, мы в своем коллективе по-солдатски привыкли, а - обидные. Упирается человек в свое лишь корыто, а того не видит, что, может, все по плану делается. Что командование фронтом свою задумку имело. Одним такая доля выпала, чтоб, значит, фон Штайнера этого на себя отвлекать, нервировать его, а другим - знамя над горсоветом водрузить. Необязательно всех было посвящать, но теперь-то можно же догадаться, что был заранее спланированный маневр. И как у поэта сказано, у Маяковского, не грех напомнить: "Сочтемся, понимаешь, славою, ведь мы ж свои же люди..."
Вот как все было, оказывается! Вот как было, когда он, Кобрисов, смотрел в стереотрубу на черного ангела с тяжелым крестом на плече, высоко вознесшегося над кущами парка, на ослепительный купол собора, с пробоиной от снаряда, чудом не разорвавшегося внутри, на дымящиеся руины проспекта, наклонно и косо сходящего к Днепру, и думал о том, какая обидная доля выпала ему: стоять против великого города и только страховать Терещенко - на тот невероятный случай, если б фон Штайнеру вздумалось переправиться на левый берег и запереть Сибежский плацдарм с востока. Вот как было, когда трясущимися руками, подстелив плащ-палатку, он разворачивал карту и колесиком курвиметра вел по извивам водной преграды "р. Днепр", когда раздвигом циркуля отмерял расстояние от Предславля до Сибежа и то же расстояние отложил к северу, и грифельная лапка уткнулась в сердцевину кружка, и прочиталось: "Мырятин". И было, оказывается, предвидено, спланировано заранее, как он, по колено в воде, ища свою подстреленную утку, раздвинет камыши в плавнях, и посмотрит на тот берег, и поразится его зловещему безмолвию, и услышит толчки сердца в висках...
- Должен я отвечать на упрек, товарищ маршал? - спросил Кобрисов.
- Необязательно, - сказал Жуков. Он снизу послал многозначительный взгляд, которого Кобрисов, однако, не видел, смотрел в глаза Ватутину.
- Николай Федорович, предвидели вы, что я сам попрошу разрешения?
- Почему ж не предвидел? - раздражаясь, спросил Ватутин. - Когда позвонил ты мне в Ольховатку, я же не удивился, тут же согласие дал. А если б не попросил - тебе бы рано или поздно приказали...
- И когда я свои танки быстренько на правый фланг уводил, сам от себя прятал, чтоб другие не увели...
- Ну, всего не предусмотришь. И танки я от тебя не требовал кому-то передать.
Два человека кричали в Кобрисове, и один твердил упрямо: " Не было этого, не было!", а другой: "Остановись же! Вот здесь остановись!" Но, понимая отчетливо, что каждым словом обрубает ниточку, которую протянули ему, он все же не мог не бросить им свой горький, злой упрек:
- Пускай бы вы просто на берегу стояли против Сибежа - и то бы фон Штайнера отвлекали. Нервировали, по крайней мере. А так - слишком дорогая получается мясорубка. - Он увидел грустный предостерегающий взгляд Галагана и все же продолжал: - Он ждал вас на юге - и дождался. А если б сразу начали, где я, да всем гуртом навалились, он бы рокироваться не успел.
- Не доказано, - сказал Жуков. - Не кормите нас гипотезами. Кое-что справедливо говорите, но - не все. С кем согласовывали наступление на Предславль?
Кобрисов отвечал уклончиво:
- Товарищ маршал, а для чего ж тогда плацдармы берутся?.. И что ж меня судить, когда мои части в двенадцати километрах?..
Он удержал на языке, не прибавил того, что кричало в нем: "Да что происходит здесь? Что происходит? Вы там, на Сибеже, навалили горы битого мяса, и все топчетесь, топчетесь который месяц, а я, с потерями вдесятеро меньшими, уже вплотную к Предславлю подошел, но не я сужу вас, а вы приехали меня судить, и никому из вас это не удивительно!.. Ехали сюда - не удивлялись, зачем едете?"
- Никто вас не судит, - сказал Жуков.
- Победитель ты, Фотий Иваныч, - начал было Галаган, но Жуков его остановил, выставив ладонь:
- Не судим, а разобраться хотим. Как дальше быть.
- Вот я тоже разобраться, - поднял руку Хрущев. - Почему это так, что и судить нельзя? У нас таких нет, чтоб судить нельзя было. Я не в смысле, значит, трибунала, а в смысле суждений, значит. Партия такое право всегда имеет, и нам тоже предоставлено. И победителей тоже, значит, иногда, если они...
- Никита Сергеич, много у тебя? - спросил Жуков.
- Ну... Я по оперативному скажу вопросу. Вот вы наступаете, Кобрисов, да? Наступаете пока, можно сказать, успешно. А поглядите вы через плечо. Через правое. И что у вас за спиной делается? А там, понимаешь, целый город у вас в тылу остается. Мырятин этот, значит. Намерены вы с ним что-то делать или как?
- А на кой он ему? - спросил Галаган.
- Как "на кой"? - удивился Хрущев. - Хорошее дело - "на кой"! Город советский. Занятый, понимаешь, врагом.
На этот вопрос, которого более всего опасался Кобрисов, и должен был ответить Чарновский: "Отрежьте мне этот кусок плацдарма, вместе с Мырятином. У меня перед фронтом более или менее крупных городов нет, я бы и этому рад был". Так должен был сказать Чарновский, но почему-то молчал. Отсев подальше от Кобрисова, смотрел сосредоточенно в пол.
- Командующий, - спросил Жуков, - как у вас складываются отношения с противником в районе Мырятина?
- Нейтралитет у меня с ним, товарищ маршал. Друг друга не тревожим.
- Но он угрожает вашим переправам.
- Угрожал. В основном авиацией. Бывало, по сорок самолетов налетало, а то раз и семьдесят мы насчитали. Но потом генерал Галаган обеспечил здесь наше господство, так что - тихо сидит.
- Но вы же клинья зачем-то выдвинули. Планировали окружение?
- Не было такого плана. Только угроза окружения. Где мне, с моими силами, еще окружать!
- И не надо, если не хотите. Двиньте вы ваши клинья километров на пять. Да он оттуда раком уползет!
Так оно, верно, и будет, подумал Кобрисов. Уползут. А только в последнюю очередь те, кому больше угроз от пленения. Когда паника начнется, не достанется русским ни машин, ни повозок, ни седел, ни танковой брони. Им - прикладами по пальцам, чтоб не цеплялись. Здесь конец боевому содружеству, каждый за себя. Умрите вы, падаль, а нам прикройте отход. И вы же в своей России остаетесь, чего вам бояться - встречи с земляками?..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});