природа полигамии, впрочем, слишком понятной у низших или дурных рас. Она есть анормальное явление, аналогичное богатству и роскоши. Для народной массы она уже по экономическим соображениям совершенно невозможна и нигде не может быть там признана за нормальный тип жизни полов. Её традиция, во всяком случае, похожа, до известной степени, на традицию рабства. Женщина по природе своей, особенно в браке, не может быть ничем не связанной и в этом смысле – вполне свободной; но поскольку это вообще допускают естественное неравенство полов и совместная брачная жизнь, женщина должна иметь, наравне с мужчиной, полный простор и аналогичную свободу передвижения.
4. Не только во вред женщине, но и как язва на все общество действуют педерастия и проституция. Брак с педерастом-мужчиной есть чудовищно грязная вещь; единственный случай педерастии должен стать совершенно законным основанием для развода, причем мужчина должен быть лишен всякого права предъявлять притязания, например на детей, а все убытки и необходимые обязательства должны быть возложены на него. Еврейское же и демагогическое разложение брака идет в противоположном направлении. Оно стремится и у нас в Германии эмансипировать педерастов от уголовного закона; в «Персоналисте» я в течение многих лет вел специальную борьбу против этой пропаганды безнравственности и восхваления проступков против законности. Я указывал на то, что даже в Древней Греции этот мужской порок не считался принципиально чем-то хорошим; его только терпели слишком снисходительно, как теперь у нас терпят проституцию. Проституированная наука имеет нежную склонность к проституткам в образе мужчин и выдумывает всякие лживые теорийки для покровительства разврату и для защиты и без того высококомичного акта против каких-либо ограничений. На самом же деле этот акт – не что иное, как вырождение потребностей, машинально возникшее, большей частью уже в древности, в дикостях войн и под влиянием половой нужды; и в новое время оно также немало обязано милитаризму.
Нечто не столь чудовищное – простая педерастическая, в более тесном смысле этого слова, нежность, которая в действительности имеется налицо между мальчиками. Это – эстетическое заблуждение природы, которая не сумела устроить механизма чувственных впечатлений так, чтобы всегда было налицо ясное различение юной мужской привлекательности от женской. Но если это заблуждение доходит до обезьяньего подражания половому акту, то оно сводится к тому же, что и взаимное половое извращение у взрослых, при котором, однако, менее важно, кто сообразно с различием чувственных возбуждений играет роль женщины. Хотя собственно физическая педерастическая нежность есть нечто более понятное и может легче проложить себе путь и прокрасться через посредство по-видимому невинных склонностей, зато и опасность здесь настолько же больше, насколько больше совершенно юношеской неопытности. Поэтому не может быть и сомнения в том, что ниже известной границы возраста, – будет эта норма шестнадцать лет или иное число, – должна быть установлена охрана судом.
Но значило бы не знать природы или, скорее, уродства порока мужчин, если бы его стали таксировать не выше, чем упомянутую педерастическую нежность, в более тесном и подлинном смысле слова. Вменяемость взрослых – двойная, на обеих сторонах, и уродливость проступка более значительна. Если за так называемое кровосмешение, от которого нужна только охрана легко подвергающихся опасности ближайших сродников, существуют значительные наказания, то не понятно, почему гораздо более дурной мужской порок должен оставаться безнаказанным. В последнем случае само общество заинтересовано в искоренении преступления, даже в уничтожении самих преступников. Общество, сильно зараженное мужским пороком, погибло, как это и было с греческим и римским обществом. Конечно, бесцеремонность этого порока – только симптом существования других многочисленных причин упадка. Испорченность половой жизни и на поколениях должна обнаруживаться наиболее ясно. Что должно выйти, если место брака, хотя бы в небольшом объеме, займет извращенное общение мужчины с мужчиной. Поэтому пусть не боятся решительно приняться за борьбу с пороком. Укоренение порока специально в высших сферах, конечно, укрепляет принципиальных нарушителей нравственности в их стремлениях; но такое препятствие не будет иметь места на все будущие времена. В конце концов, после уничтожения нынешних уголовных законов должны будут вновь обратиться к уголовным законам, притом к еще более строгим.
Что больше всего вредно, так это не отдельные случаи порока, но открытая общая возможность их. Она делает неустойчивыми не только брак, но и все общественные отношения. В частности, замужняя женщина должна чуять подчас в каждом мужчине конкурента и – что довольно комично – направлять свою ревность и в сторону мужчин. Гречанки жили взаперти и не могли о чем-либо подобном спрашивать. Опустившийся, испорченный мир, оставшийся за нами, не является, однако, меркой для нас, по крайней мере в положительном смысле. Но, конечно, он может оказать нам отрицательную услугу, так как его судьба предостерегает нас от сколько-нибудь легкого отношения к половым ненормальностям, которые извращают всякое право.
5. Не столь чудовищна, как мужской порок, но зато более обширна и исторически более упорна проституция. Мы взвесим ее здесь только в наиболее грубой её форме, когда женщина отдается каждый раз за наличные деньги. Со стороны женщины это является самым презренным ремеслом, которое всегда служило для обозначения всякой иной, в том числе и духовной продажи себя за деньги. Функция, которая по природе должна быть лишь действием склонности, а в культурном смысле только следствием брачных отношений, выносится, как товар, на рынок и предлагается на улице. Легкая профессия, страсть к нарядам, вообще легкомысленное стремление к привольному житью и лень – вот побуждения, ведущие к этому пороку, который в короткое сравнительно время изнашивает и разрушает женщину. Лишь крайне редко здесь имеет место нужда; но, смотря по обстоятельствам, и она или мало извиняет порок, или вовсе его не извиняет.
При проституции на стороне мужчины падение, правда, не столь велико, как на стороне женщины, но зато, если принять во внимание действительное право, здесь придется констатировать более, чем только аналогию женскому пороку. Конечно, противоречит обычаям всех времен и, большей частью, именно духу нашего распущенного времени возлагать ответственность за проституцию преимущественно на мужчин. Но без такого отношения к вопросу не видно ни малейшей возможности помочь делу. Спрос со стороны мужчин именно и родит предложение; лишь изредка предложение является средством для обольщения. В городах, преимущественно самых больших, мужская практика, культивирующая проституцию, может скрываться. В селах, где скрыться невозможно, не существует никакой проституции, основанной, так сказать, на разделении труда.
Несправедливость мужчины, которая должна была бы давно сделаться яснее солнца, но до сих пор оставлялась в темноте, состоит в злоупотреблении женщиной. Мужчина не уважает того, что уважать и хранить неиспорченным должно было бы составлять его клятвенный долг и обязанность. И здесь громадным злом является не только собственно практика порока, но и общая терпимость