Перед ней поставили фруктовое мороженое. Элистэ совсем по-детски размяла его ложкой в вазочке, потом подняла глаза и увидела, что Феронт, не мигая, смотрит на нее. Он ничего не говорил, и Элистэ почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Не в силах выдержать его взгляд, она снова занялась мороженым. Несколько мгновений длилось молчание, затем Элистэ, словно желая укрыться от его взгляда, неожиданно для себя заговорила высоким срывающимся голосом:
– Вы не задумывались, ваше высочество, почему сегодня я приняла ваше приглашение? Несколько месяцев вы оказывали мне особое внимание…
– А вы разыгрывали надменную недотрогу. Ваша игра была достаточно искусна, но эта роль уже начала вам приедаться. Пора выбрать новую.
– А мои постоянные отказы не оскорбляли вас?
– Меня не так-то легко сбить с толку, если уж я что-то решил.
– Да, разумеется. Но не удивила ли вас внезапная перемена с моей стороны?
– Не слишком. Думаю, что вы оценили связанные с этим преимущества.
– А меня вот удивила, – сказала Элистэ. – Я думаю об этом с тех пор, как согласилась прийти сюда. В этом есть что-то странное, словно я действую наперекор рассудку и даже собственным склонностям. Я не хочу обидеть вас – просто стараюсь быть честной.
– Без сомнения, это следует воспринимать как проявление вашей оригинальности: вы лелеете в себе добродетель, совсем не свойственную вашему полу. Так садовник посреди лютой зимы заставляет расцвести тропическое растение, понимая, какая это редкость.
– Вы оскорбляете меня, я не позволю вам так разговаривать со мной!
– Тогда я больше ничего не скажу. Поскольку нам остался всего час, времени для разговоров больше нет. В этом пункте мы сходимся. – Он поднялся со стула.
Замерев от неожиданности, Элистэ смотрела, как герцог, огибая стол, идет к ней. Он взял ее за руку, быстро поднял на ноги. Глаза девушки округлились от удивления, когда он наклонился, собираясь поцеловать ее. Губы ее приоткрылись. От него пахло табаком и коньяком, и запах этот смешивался с ароматом медальона на шее. Элистэ обдало жаркой волной, лишавшей ее дыхания и разума. У нес закружилась голова, и она вцепилась в Феронта, ища твердой опоры в бешено вращающемся мире. Он немного отодвинулся, и она недоуменно уставилась на него, тяжело дыша, сраженная тем, что близость их прервалась. «Вернись ко мне», – молча заклинала она. Вне всякого сомнения, ее взгляд был более чем красноречив, ибо он опять нагнулся к ней, и теперь Элистэ снова могла дышать.
Но атмосфера, которой она упивалась, была отравлена, и какая-то часть ее сознания знала это. По ту сторону бури чувств, заглушивших ее, тихий, трезвый голос спрашивал: «Что происходит?», и напоминал ей: «Это не ты». Даже когда она осознала, что рушатся последние бастионы ее защиты, кровь бросается в голову и все ее жизненные принципы улетучиваются, что-то в ней говорило о лжи, об обмане, о…
НАВАЖДЕНИИ.
Чародейное наваждение! Элистэ наконец распознала эти мучившие ее признаки чего-то знакомого. Она вспомнила, где и когда переживала то же чувство ирреальности происходящего с ней. Это было в ту ночь, когда она и дядя Кинц вызволяли Дрефа сын-Цино. Дядя Кинц напустил Чары, превратив себя и племянницу в гигантских Волков, – или так оно казалось. Но пока наваждение длилось, бывали секунды, когда Элистэ неясно, сквозь туман, ощущала неестественное влияние. Дурнота той ночи повторялась и теперь Чары Возвышенных повредили ее рассудок, лишили воли – теперь Элистэ четко осознала это. Сам Феронт не обладал никакой тайной силой, но наверняка располагал всеми возможностями, чтобы заручиться помощью тех, кто был наделен ею. Он сделал из нее марионетку, механическую куклу. Обманом он заставил ее влюбиться в него, и она ненавидела его за это.
Но ее ярость, несмотря на силу, не способна была преодолеть Чары Возвышенных. Наваждение все еще управляло ею, и прикосновение Феронта вызвало мощный, хотя и неестественный, отклик. Она чувствовала его уверенные руки на своем теле, он спускал платье с ее плеч, медленно водя губами по шее. Глаза Элистэ невольно сомкнулись, она выгнула спину, опираясь на его руку, мгновенно перестав сознавать что-либо, кроме обманчиво блаженного ощущения. Но когда рука Феронта скользнула за корсаж, чтобы сомкнуться на ее груди, Элистэ словно задохнулась, и тревога, прячущаяся позади вспышки чувственного наслаждения, вернула ее к действительности. Все это было ложью, все, с начала до конца. Она поняла, что у нее нет к нему ни любви, ни доверия. Ей потребовалась вся решимость, которая у нее еще оставалась, чтобы посмотреть ему в глаза, покачать головой и выдохнуть «нет». Поразительно, какое огромное усилие потребовалось ей для этого и какое малое действие оно возымело на герцога.
Казалось, Феронт не слышал ее. Одна его рука осталась на том же месте, другая прошлась по спине, с проворством нащупывая шнуровку платья. За несколько секунд ему удалось распустить шнуры.
Элистэ не хотела, чтобы он останавливался. Тепло его прикосновений было восхитительным… и иллюзорным, о чем продолжал твердить, протестуя, какой-то голос в уголке ее сознания. Ложь и обман, наваждение. Эта мысль опять так разозлила Элистэ, что у нее хватило духу снова повторить «нет».
На сей раз она произнесла это слово с большей убежденностью, но это ничего не изменило. Руки Феронта знали, что делать, и Элистэ почувствовала, что ей трудно дышать. Ее воля к сопротивлению быстро таяла, ее уже почти не осталось.
– Перестаньте. Я говорю серьезно, – слабым голосом попросила Элистэ.
Не обращая внимания на ее полуискренние мольбы, он наклонился и без усилий приподнял Элистэ. Ее тревога не способна была помешать наслаждению от ощущения его силы и осознания собственной слабости. Феронт сделал несколько шагов к кровати, опустил Элистэ на бархатное покрывало и оказался сверху. Новизна ласк восхищала ее, это было замечательно. Но тихий голос рассудка, который ничто, как видно, не способно заглушить, продолжал жалобно нашептывать ей: «Ложь. Это не ты. Это ложь».
Правильно. Но важно ли это? Он все-таки Феронт.
«Он использует меня».
Мощная волна гнева неожиданно прибавила ей сил. Сквозь туман она различала, что этот внутренний голос, тот, что протестовал и возражал и который нельзя было заставить умолкнуть, он-то и выражает ее сущность и отношение к происходящему, истинное и неискаженное.
Элистэ прислушалась – голос становился все громче. Возмущение вероломством Феронта жгло ее так же, как наслаждение от его прикосновений. Ей вдруг показалось, что наваждение теряет над нею власть, хотя, по крайней мере, какая-то часть его, – теперь она ясно это понимала, – вовсе не была фальшивой. Эта небольшая победа на неведомом поле душевной битвы придала ей сил, и Элистэ сумела бросить ему обвинение:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});