Читать интересную книгу «Крестоносцы» войны - Стефан Гейм

Она была в трудовом лагере и там подружилась с Геллештилем, руководителем гитлеровской молодежи, и со всей его шайкой. Тогда было весело, а теперь всему конец. Ничего больше не оставалось, как вернуться в Энсдорф и ждать рождения ребенка; фрау Петрик взяла ее к себе.

Леони сказала:

— Чего ты хочешь от людей? Так уж вышло. Мы не могли себе помочь и теперь не можем.

Они с Паулем вбились в маленькую темную нишу, ближе к выходу в Энсдорф. Давным-давно умерший шахтер, должно быть, выдолбил ее в породе, чтобы было куда деваться, когда тележки с углем, запряженные слепыми лошадьми, тащились мимо. Пятнышко дневного света у входа брезжило где-то далеко и казалось не больше булавочной головки, но ярким, как алмаз.

— Ничего не можем сделать, — передразнил Пауль. — Это я не могу со своей ногой, а вы все здоровые и не инвалиды! Кого вы теперь вините — руководителей?

Но они бежали! Если б я сам тут не сидел, а смотрел бы на вас откуда-нибудь, я бы лопнул со смеха!

— Пауль, — сказала она, — у меня будет ребенок. Она почувствовала, что Пауль отодвинулся от нее, насколько позволяла маленькая ниша.

— От кого?

— От Геллештиля, должно быть. Не знаю.

Она подождала ответа. Его не было. Мимо прошла, спотыкаясь, кучка людей. Леони услышала спокойный, ровный голос фрау Петрик:

— Как только стемнеет, вы пойдете в деревню. Карг вас доведет. Подоите коров, зададите им корм и скорее обратно с молоком. Я возьму с собой нескольких женщин. Мы будем готовить у Конца в доме и у булочника. Должны же люди поесть чего-нибудь горячего.

— Твоя мать удивительная женщина, — сказала Леони.

Но Пауль все не отвечал.

— Почему ты молчишь?

— А что мне говорить? Ты же сама сказала, что тут ничем помочь нельзя.

— Это же было во имя расы, — шепнула она.

— Все они дрянь, — сказал он. — Пропади пропадом эта раса.

— А твоя мать достает для них молоко!

— Пускай они подавятся им! — угрюмо произнес он.

— Не говори так, — сказала она, отыскивая его руку. — Ведь это же твои, твой народ.

— Вот это меня и бесит! — воскликнул он.

Яркая звездочка дневного света исчезла. Если не считать вспышки факела или огонька свечи кое-где, калека и беременная девушка были окутаны черной бархатной тьмой.

Община в шахте возникла из общей цели: спасти жизнь входящих в нее людей и не дать им рассеяться по дорогам. Но минута за минутой и час за часом темнота, дурной воздух, голод, скученность делали свое дело. Когда непосредственная опасность погибнуть от снарядов и бомб миновала, люди начали сознавать убожество своего существования.

Комитет скоро понял, что его влияние идет на убыль. Сначала это были мелочи: один отказался выполнить поручение, другая жаловалась, что ей приходится ходить за ребенком, мать которого убита. Новая власть была чем-то непривычным, неиспытанным; и, быть может, члены комитета не годились для того, чтобы пользоваться властью и принуждать других.

Шахтер Карг, учитель Вендт, булочник Крулле и фрау Петрик сидели у Энсдорфского входа в шахту и смотрели на клубы дыма, на тучи песка и камней, взлетавших и падавших при каждом разрыве снаряда.

— Все еще дерутся кругом? — спросил Крулле, обращая к шахтеру круглое лицо, над которым торчала короткая щетина белесых волос. Карг, только что вернувшийся со стороны Швальбаха, внимательно смотрел на свои подвернутые брюки, с которых текла вода в его рваные и стоптанные башмаки.

— Переоденься, — сказала Элизабет Петрик, — ты простудишься.

— На той стороне то же самое, — сказал Карг, отвечая булочнику.

— Что ж, — заметил Крулле, потирая пухлые руки, — если кто-нибудь хочет уйти тем ходом, пусть уходит! Я не отвечаю за то, что может случиться с такими дураками!

Заговорила Элизабет Петрик:

— Почему вы не хотите понять, что из этого выйдет? Если все бросятся к Швальбахскому выходу, начнется давка, и мы этого остановить не сможем. Многие будут убиты. Но не так мало и уйдет. А мы останемся здесь, и с нами те, кто за нас держится.

— Просторней будет! — сказал Крулле.

— Да. И тем легче будет нацистам забрать нас. Они вернутся — обязательно! А то, что мы сюда ушли, — это бунт. Как ни посмотри — мы не выполнили их приказа. Приказа Зейделя.

— Мы спасли жизнь тысячам немцев! — сказал учитель Вендт, который был ветераном Первой мировой войны и больше всего любил беседовать об эпохе Бисмарка.

— Что им человеческая жизнь! — сказал Карг. — Помните взрыв на руднике Фридриха-Вильгельма? Людей, похороненных заживо, наверное, можно было еще спасти, а нам велели заложить стеной тот горизонт, где произошел взрыв, и идти дальше вглубь, добывать уголь.

— Мы не выполнили их приказа, — настаивала фрау Петрик, — и они не оставят этого так. Но что они могут сделать с пятью тысячами человек, которые держатся вместе? Им придется послать целый полк полиции в эту шахту, а людей у них нет, да они и не посмеют. Когда-нибудь бой прекратится. Фронт передвинется в ту или другую сторону. А до тех пор нам надо держать людей вместе. Другого выхода нет.

Крулле попытался представить себе, чем грозят те возможности, о которых говорила Элизабет Петрик. Он беспокоился главным образом о своей булочной и о новой печи, которая стоила ему столько денег. Он не хотел их бросать; вот почему он решил не уходить и готов был на все, лишь бы остаться.

— Я не сделал ничего дурного! — сказал он и упрямо сжал губы.

— С исторической точки зрения — нет, — сказал учитель. — С точки зрения закона — да.

— Я не понимаю этих тонкостей, — сказала фрау Петрик. — Я знаю только, что нам нужно поставить охрану к обоим выходам, чтобы нас предупредили, если кто-нибудь придет. Все в воле Божьей.

— Может быть, отец Грегор отслужит завтра обедню, — предложил Крулле.

Карг заметил:

— Завтра не воскресенье.

Учитель Вендт, прямой, с подстриженным на прусский манер затылком, сказал:

— Бог стоит на посту во всякий день и во всякий час. Будем надеяться, что американцы наконец продвинутся хоть сколько-нибудь вперед.

— Это вы говорите? — спросил Крулле, еще не освоившийся с мыслью, что их участь зависит от успехов врага.

— Я сужу как старый солдат, — сказал Вендт. — Военный специалист наблюдает, но не становится ни на чью сторону.

Карг пожал плечами. Он считал, что все эти разговоры ни к чему.

В тот же вечер, после того как стемнело, в шахту пришел Франц Зейдель. С ним был подполковник-эсэсовец, который держался на равном расстоянии и от Зейделя, и от людей, сидевших у стены; его резиновые сапоги, доходившие до бедер, блестели от воды. За ним, осторожно нащупывая дорогу, брели человек двадцать жандармов.

Охрана, стоявшая у выхода в Швальбах, успела предупредить комитет, и вскоре после того как посетители миновали брод, их встретили члены комитета, за спиною которых тесными рядами стояли шахтеры, заполнявшие всю ширину туннеля.

— Зейдель! — крикнул кто-то. — Откуда ты вдруг явился? Здесь ведь не тепло! И не мягко!

Свет шахтерской лампочки скользнул по узкому, прыщавому лицу Зейделя; оно было неестественно бледно.

— Где священник? — спросил он. — Где отец Грегор? Нам нужно с ним поговорить. — Над головой Зейделя низко нависал потолок шахты, грубо иссеченный и влажный. В цинковой обманке и каплях воды отражался луч его фонарика; он перевел его ниже, так что этот луч бил в глаза людям, столпившимся в глубине туннеля. В задних рядах становились на цыпочки или подтягивались кверху, опираясь на плечи соседей, чтобы хоть мельком увидеть то, что происходит впереди. Зейделю казалось, что все эти глаза светятся фосфорическим блеском и совсем не похожи на глаза тех людей, которых он видел каждый день, подметая лестницу ратуши.

Потом стена людей расступилась, и отец Грегор, в белом священническом одеянии, выступил вперед. Его голос, попеременно поглощаемый и отражаемый скалами и расселинами, звучал глухо и необычно.

— Все, что вы хотите мне сказать, Франц Зейдель, вы можете говорить перед этими людьми. У меня нет тайн.

Зейдель, казавшийся особенно щуплым в широком офицерском дождевике, взял руку священника и поцеловал ее. Потом отступил назад, выпрямился насколько возможно и начал:

— Я вернулся к вам, невзирая на ту опасность, которой себя подвергаю. Я вернулся, так как уверен, что вы меня послушаетесь. Я приказываю немедленно эвакуировать эту шахту. Здесь никто не останется. У Швальбахского выхода вас посадят на грузовики. Временное убежище приготовлено для вас в Рейнфранкене. Жандармы здесь для того, чтобы наблюдать за порядком эвакуации. Мы начнем ее немедленно.

Зейдель увидел, что все перевели глаза на священника. Отец Грегор молчал. Он не пошевельнулся. Если бы люди захотели очистить шахту, им пришлось бы обойти его или перешагнуть через него.