Читать интересную книгу Криницы - Иван Шамякин

Но он ничего не спросил, он открыл сразу и так скоро, что она не успела опомниться. И не удивился, увидя её, только очень обрадовался, будто долго-долго ждал, но твердо верил, что она непременно придет.

— Наташа! — прошептал он и тут же, на пороге, обнял и поцеловал$7

Она не оттолкнула его. Но ей почему-то захотелось плакать, слезы душили её, она не могла вымолвить ни слова, пока Михаил Кириллович, обняв за плечи, вел её в комнату. Тут она улыбнулась ему виновато и растерянно. А он снова стал целовать её губы, щеки, глаза. Тогда она сказала:

— Миша! Не надо! Я только что от дифтеритного больного!

— Вот и хорошо! Пусть я умру, как Дымов, от дифтерии, от коклюша, от всех детских болезней… от всех…

— Зачем же тебе умирать?

— Правда, зачем мне умирать, когда у меня такое счастье?

Он размотал её платок, помог снять пальто. Она стояла посреди комнаты, стройная, как девушка, в зеленом шерстяном платье, и ловкими, привычными движениями красивых рук поправляла свои чудесные волосы, утром наспех свернутые в большой пышный узел.

Лемяшевич, повесив пальто, с нежностью любовался ею. Он не верил своему счастью. Наташа, о которой он столько думал и мечтал, — в его комнате, такая близкая, простая, он может подойти и без конца целовать её. С юношеским пылом он покрывал поцелуями её волосы, шею, потом прижал её ладони к своим щекам.

— У тебя холодные руки… Ты только сейчас из Тополя? Двое суток там провела? Страшно подумать, что я не буду видеть тебя по двое суток. Ты погляди, как пылает печь. Садись, погрейся. А я чай вскипячу. Ты хочешь чаю?

— Я есть хочу. С утра ничего не ела. Я требовательная гостья, — засмеялась Наталья Петровна.

— А ты не гостья, ты — хозяйка. У меня есть печенье.

Он вышел в другую комнату. Наталья Петровна присела на перевернутый табурет, застланный одеялом, протянула руки к жаркому дыханию огня.

«Только что здесь сидел он, — подумала она и подкинула в печку дров, свежие поленья весело затрещали. — Я — хозяйка… Что же это?» Она прислушалась к себе — что там у нее в душе? Не было ни страха, ни стыда, ни раскаяния. Хотелось тепла и ласки. Она не вспомнила в этот момент ни о Сергее, ни о своем недавнем, казалось твердом, решении.

Лемяшевич вернулся и снова в бурном порыве чувств бросился к ней, опустился на пол, положил голову ей на колени.

— Если бы ты знала, сколько счастья ты мне принесла!: Я словно предчувствовал. Я даже не мог работать… Потом мне показалось, что холодно. Я принес дров, разжег печку… и вот сидел здесь и все думал о тебе. Я решил, что завтра увижусь с тобой и все скажу, скажу, как я люблю тебя… — Он посмотрел ей в глаза и попросил: — Скажи, что и ты любишь.

— Я пришла… — Она ласково взъерошила его волосы. — Это больше, чем слова… А знаешь, я стояла на крыльце и думала: если станешь спрашивать — кто, я не отвечу и убегу. Хорошо, что ты не спросил. Нет, видно, никуда бы я не убежала…

— А я услышал шаги, стук, и сразу почему-то решил: ты! Я все время думал о тебе. Думал и боялся…

— Боялся?! Мне кажется, что все это сон. Проснусь — и ничего не будет. Так неожиданно… Знаешь, несколько месяцев назад я дала себе клятву, что никогда не полюблю тебя. Когда я увидела тебя в первый раз, я испугалась. Мне стало страшно, что ты омрачишь юность моей дочери… А для меня не было на свете ничего дороже… Мне даже хотелось, чтоб ты оказался дурным человеком… пьяницей, как твой предшественник, или связался с какой-нибудь Приходченко. Прости меня… В мои годы от человека, которому собираешься доверить свою судьбу, многого требуешь.

— Наташа!

— Я верю тебе, мой славный. Ты — хороший, ты — честный. Знаешь, меня не раз уговаривали выйти замуж, называли «монашкой», «черствой душой». Боже мой! Если бы они знали, как мне было нелегко! Как мне хотелось любить! Хотелось ласки… Вот такой ласки, — она подняла его голову и крепко поцеловала в губы. — А теперь посмотри мне в глаза и скажи: ты никогда не обидишь Лену?

— Наташа!

— Нет, ты скажи.

— Лена уже большая. Я уверен, что мы будем с ней самыми лучшими друзьями… Раньше я и не подозревал, что так умею дружить с детьми. Это — народ, который нельзя обмануть, перед которым нельзя хитрить и от которого ничего не скроешь… Лена меня уважает, я наблюдал за ней — и вижу.

— Как учителя.

— Не возненавидит же она меня только за то, что я стану её отчимом. Она сумеет разобраться, что хорошо, что плохо. Ты все ещё считаешь её маленькой.

— О нет! Она не маленькая. Как я была бы рада, если б вы стали друзьями!

Говорят, влюбленные всегда эгоисты, в минуты встреч для них ничто не существует на свете, кроме них самих и их любви. Может быть, этот «эгоизм» и был причиной того, что они ни разу не упомянули имени Сергея, хотя разговаривали чуть не до рассвета и переговорили, казалось, обо всем, даже успели поспорить, кому куда переселяться: ей ли с Леной в школьную квартиру или ему к ним,

34

У Лемяшевича не было уроков, и он пришел в учительскую после звонка. Марина Остаповна тоже не была занята на первом уроке, она сидела одна, проверяла диктант.

— А я думала, что вы заболели: от вас утром выходила Груздович, — сказала она.

Сказала без всякого умысла, так как даже ей не могло прийти в голову заподозрить Наталью Петровну в чем-нибудь таком, что могло дать повод для сплетен. Но Михаил Кириллович смутился от её слов, как мальчишка, и выдал себя. Многоопытная Марина Остаповна сразу всё поняла и не удержалась, чтобы не съехидничать:

— Поздравляю.

У неё заблестели глаза от радости, что даже эта женщина, считавшаяся чуть ли не святой, оказалась обыкновенной смертной, такой же грешницей, как и все, и в то же время от ревнивого чувства, — хотя она ни на что не надеялась, Лемяшевич нравился ей всё больше и больше. Перед Лемяшевичем она чувствовала себя робкой девушкой — после первого разговора о квартире ни разу не решилась даже вольно пошутить с ним или проявить свою симпатию. Это было непривычное для неё и приятное чувство. Снова где-то в глубине души затеплилась надежда на счастье. И вот — всему этому конец. Еще одно разочарование. В один миг она стала злобной, язвительной, готовой издеваться над всем и вся.

Михаил Кириллович спрятался от нее у себя в кабинете, с радостью и страхом поняв, что тайны больше нет.

«Надо предупредить Наташу, чтоб её не захватили врасплох».

В учительской раздался голос Сергея:

— Кириллович у себя?

— У себя, у се-бя! — не ответила, а, казалось, пропела Приходченко с такой иронией и насмешкой, что Лемяшевич не знал, куда и деваться, хоть выскочи в окно, только б не встречаться с другом.

Сергей шутя постучал в дверь и широко распахнул её, веселый, приветливый.

— Ты чего завтракать не явился? — спросил он, пожимая Лемяшевичу руку.

— Проспал.

— Что за церемонии — проспал, так и не завтракать! Мать и сейчас ждет. Сходи.

— Да нет, голова что-то болит.

— Ты в самом деле чего-то красный. Может, захворал? — встревожился Сергей. — Зайди к Наташе.

Лемяшевича даже передернуло всего.

— Нет, нет, температура нормальная, я мерил. — Гляди… Ты, кажется, хотел в район ехать?

— Да, жду Волотовича.

— Пока соберется твой Волотович… Я еду на «козле» до станции. Нужно в город. Старик сам хотел съездить, да нездоров… Едва уговорил, чтоб полежал. Если не хочешь завтракать — едем сейчас.

В машине, кроме них, оказались бухгалтер МТС, финагент, студентка, приезжавшая на выходной и задержавшаяся из-за метели. Разговор шел общий — обычный шутливый дорожный разговор. Лемяшевич почти не принимал в нём участия: ему не давала покоя мысль о том, как поговорить с Сергеем, рассказать ему обо всем, что случилось. Главное — он не представлял, как Сергей примет все это. Такие тихие, раздумчивые, чистые и по-своему романтические натуры часто бывают страшны в критические моменты их жизни. Одни могут совершить что-нибудь над собой, другие обрушиться на тех, кто стал у них на пути, разбил их надежды. Лемяшевич боялся, что Сергей наделает глупостей, которые могут отразиться на их с Наташей будущем. «Может, ему лучше узнать от кого-нибудь другого».

— Что это ты, Михась, сегодня какой-то?.. — спросил Сергей, когда они уже подъезжали к райцентру.

— Какой? Скучный?

— Нет. Вроде заговорщика. В воротник прячешься. Лемяшевич пожал плечами.

— Да нет, ничего… Задумался. Случается, приходит охота пофилософствовать про себя.

— Ого! — засмеялся Сергей. — Со мной это не случается, я — человек точных наук, над старыми поршнями не расфи-лософствуешься. Я вот еду за деталями, ругаться буду, но, знаю, вырву, что нужно… А потому у меня и хорошее настроение.

На переезде Сергей и студентка соскочили с машины и пошли на станцию.

Уладив все дела в районо, финотделе и банке, Лемяшевич заглянул в райком. Надо было разрешить небольшой вопрос, но главное — ему захотелось повидать Романа Карповича, поговорить с ним, поглядеть, как чувствует себя новый секреттарь. Не застав никого в приемной, он постучал в дверь, на полинялой обивке которой четко выделялся прямоугольник на том месте, где раньше висела табличка с надписью: «Секретарь РК КП(б) Бородка А. 3.».