– Оно идет вразрез с принятыми нормами, – сказал де Морни.
Однако Гектор пренебрег советом. И затем долго, очень долго ждал, с каждым днем все более сокрушаясь из-за молчания императора.
Прошел месяц, два, три, четыре, пять…
Но как-то утром, после этой длительной пытки он получил уведомление, что император дает ему частную аудиенцию.
Слава богу!
Великий день.
Гектор в одежде академика, с бьющимся сердцем был допущен в гостиную, отведенную для просителей, которым выпало редкое счастье быть удостоенными частной беседы.
Редкое счастье? Ну и ну! Их было сорок два!
Гектор едва смог пробормотать несколько слов его величеству, «имевшему – писал он Листу, – вид на 25 градусов ниже нуля. Он взял у меня рукопись, заверив, что прочтет ее, «если сможет улучить свободную минуту», и с тех самых пор мне ничего больше не известно. Шутка сыграна. Она стара как мир. Я уверен, что царь Приам поступал точно так же».
И Гектор, возлагавший большие надежды на приглашение императора, горько задумался. Ему на ум приходили, верно, такие мысли: только мой, французский государь упорно меня не признает. О милая родина, за что ты так жестока? Германские короли и русский царь щедро доказывали мне свое благоволение и восхищение. Они принимали меня, выслушивали, беседовали со мной, склоняясь перед музыкой, всесильной, подобно им.
А он, Наполеон, унижает меня и пренебрегает мною, несмотря на то, что я писал о нем: «Никогда не забуду, что император избавил нас от грязной и глупой республики! Все цивилизованные люди должны помнить об этом».
Но тут его лицо отразило внезапное волнение, почти страдание.
«Уж не знает ли он, что я сказал о нем также: «Он имеет несчастье быть варваром по отношению к искусству»? Но что из того? Много ли проку оттого, что Нерон был артистом? Зато этот – варвар-спаситель! А может, ему известно, что я заявил: «Увы! Он недоступен для музыки, которую ненавидит, как десять дикарей». Нет, – заключил Гектор после минуты глубокого раздумья, – он ничего не знает, ведь я высказывался так в частных письмах. Просто императора настроили против меня все эти злобные интриганы; правда и то, что он опьянен эгоизмом; счастливый и могущественный владыка, привыкший к лести, горячо любимый муж несравненной Евгении Монтихо, которой позавидовала бы сама Венера. Он живет в волшебном ореоле, вдали от сражений (и, однако, он их знал), вдали от лишений (и, однако, он их испытал). Он вознесся так высоко, что к земным делам чувствует лишь презрение».
«Пусть император отказывается произнести свое слово, пусть против меня уже готов заговор и передо мной закрыты все двери, я сумею взять себя в руки, собраться с силами, победить и сокрушить!»
И Гектор уходит в хлопоты: задыхаясь и посылая проклятья, он без устали поднимается по лестницам в приемные.
Наконец он получает в Опере обещание, хотя нетвердое и расплывчатое: «Разумеется, если окажется возможным… По поводу даты будет видно…» И тем не менее; в своем горячем желании поверить Гектор принял эти уклончивые слова за утешительное обязательство.
«Поскольку это не категорическое «нет», – сказал он себе, – нужно лишь выжидать и быть настойчивым».
Поэтому он упорно пытался добиться своего. Несчастный гений, таскающий в истертом портфеле бессмертный шедевр, о котором Франция не хотела даже знать.
1859-1860
I
Шли месяцы. Его опережали и опережали другие композиторы. Сначала французы, затем Рихард Вагнер173.
– Гром и молния! – воскликнул Гектор, узнав, что настырный немец благодаря могущественным лицам и закулисным интригам ворвался на сцену Оперы.
Почему Вагнер не понимает, что должен уступить дорогу французу, который ждет уже два года? Бестактность чужеземца вызвала разрыв между двумя музыкантами. И Вагнер сожалел об этой ссоре, восстановившей против него грозного музыкального критика из «Деба», который умел дать отпор и никогда не упускал этой возможности. Напрасно Вагнер пытался умилостивить Гектора, всемерно обхаживая его и проявляя знаки восхищения и преданности.
Так, он писал ему:
«Дорогой Берлиоз!
Я счастлив преподнести вам первый экземпляр моего «Тристана». Примите и сохраните его из дружбы ко мне.
Ваш Рихард Вагнер».
На партитуре он написал:
«Великому и дорогому автору «Ромео и Джульетты» признательный автор «Тристана и Изольды»174.
Ничто не помогало. Выходец из Дофине редко изменял свое мнение, и знаменитый фельетон Гектора в «Деба» от 9 февраля 1860 года прозвучал объявлением беспощадной войны композитору из Саксонии.
Вагнер ответил ему 22-го того же месяца письмом, где смирение шло вразрез с его гордым и неровным характером.
«Позвольте столь гостеприимной Франции, – писал он Гектору, – дать убежище моим музыкальным драмам. Со своей стороны, я жду исполнения ваших «Троянцев» с самым живым нетерпением. Оно оправдано моей привязанностью к вам, значением, которое не может не иметь ваше произведение при современном положении музыкального искусства, а более всего особой важностью, которую я ему придаю из-за идей и принципов, всегда руководивших мной».
Напрасный труд! Примирение невозможно; и пока возвращали «Троянцев» Гектору и откладывали их постановку, Вагнер благодаря интригам жены одного посла решительно продвигался к цели.
II
И снова независимый и гордый Гектор изнывает в приемной директора Оперы. Но унижающийся человек унижает унижающего175.
Впустив Гектора в кабинет, ему всякий раз говорят:
– Терпенье, господин Берлиоз, терпенье.
– Великий боже, до каких же пор? – И после гнетущей паузы: – Терпенье… На мою долю выпало всю жизнь терпеть. Наступит ли очередь «Троянцев», прежде чем я умру?
Безносая, казалось, зловеще рыскала, подстерегая новую жертву в лоне несчастной семьи Берлиозов, уже и так жестоко опустошенной ею.
Мысль о смерти посещала его и днем и ночью. Прежде чем окончить жизненный путь, ему так хотелось увидеть «Троянцев» на сцене, завоевать широкую публику и увековечить свое имя.
Так что же, начинается состязание со смертью?
Нет, еще не сейчас! Смерть решила дать ему отсрочку.
Но вместе с судьбой – своей слепой сообщницей – стала без отдыха опустошать ряды вокруг него.
Кто же следующий?
Милая Адель Сюа176, любимая и верная сестра, которая всегда сражалась на стороне своего гениального брата. Она защищала его, когда тот предпочел медицине, ползающей по земле, витающую в небесах музыку. Она понимала, поддерживала, отстаивала Гектора при его женитьбе на Офелии; она оправдывала его в пору, когда он наделал долгов ради искусства.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});