Светлана чуть прищурила свои темные продолговатые глаза и лукаво улыбнулась.
– А может быть, это ты родился таким, какой ты есть, потому что мне когда-то так захотелось?
Ник был потрясен!
Мысль, что он тоже может быть всего-лишь плодом чьего-то воображения, никогда даже не приходила ему в голову!
– Нет! Этого не может быть! Я создал весь этот мир! Я – творец, создатель, зодчий!..
– А может быть, ты только наблюдатель? – шептал ему тихий, вкрадчивый голос.
– Но ведь это совсем несложно проверить…
И Ник стал жить как и все – ни во что больше не вмешиваясь.
– Пусть все идет своим ходом. Посмотрим…
Он жил как все: ходил на работу, проводил там время в тоскливом ожидании конца рабочего дня, шел домой, без аппетита ужинал, без вкуса выпивал стакан чая…
Он тяготился такой жизни как никто, потому что знал себя, знал свои возможности и не знал, куда деваться от серости и обыденности однообразных дней. Ему было все неинтересно, потому что казалось, что все он знает заранее. Больше всего его раздражали люди, которые на самом деле были всего лишь призраками, фантомами, порожденными его фантазией, но, не зная об этом, мнили себя бог знает кем. Когда Ник видел спортсмена, побившего рекорд, плачущего от радости или, наоборот, смеющегося, размахивающего над головой майкой, он думал: «Чудак. Ведь это я когда-то решил, что именно ты должен взять эту высоту. А завтра, если я захочу, ее покорит другой. Все твои тренировки до десятого пота ровным счетом ничего не стоят». Слушая художника, рассказывающего о том, как в одну из бессонных ночей к нему пришел замысел нового произведения, Ник усмехался: «Глупец. Это же я решил сделать так, чтобы в ту ночь ты не мог заснуть; я вложил тебе в голову замысел этой картины; я продумал каждый штрих, каждый мазок кисти по полотну, каждое движение твоей руки». Он не помнил, когда и как это происходило, но знал – был уверен в том, что именно так все случалось в этом мире.
Люди ему были неинтересны, и в то же время он страдал от одиночества, от того, что некому было рассказать о том, что это он, Ник, придумал все, что происходит вокруг; не с кем было поделиться новыми замыслами, которые, оставаясь невостребованными, зарастали пылью и терялись; не с кем было спорить о том, что хорошо сделано в этом мире, а что – нет. А что-то ведь и просто никуда не годилось.
Иногда ему хотелось найти хоть что-нибудь, о чем он раньше не знал, не видел, что проистекало не от него, не было никак с ним связано.
Однажды он взял на работе отпуск и купил туристическую путевку в Среднюю Азию.
Когда туристов привезли в пустыню, чтобы показать им развалины Мертвого города, Ник отошел от группы в сторону, чувствуя, что сейчас должно произойти нечто очень важное, сейчас все должно решиться. И когда он увидел песчаные фонтанчики у себя под ногами, то, не раздумывая о том, где и когда мог уже это видеть, присел на корточки и принялся разгребать руками песок.
Ник увидел огромного, около десяти сантиметров в длину, черного жука с веретенообразным телом, с длинными, жесткими, похожими на провода усами. Жук попятился и начал было снова зарываться в песок, но Ник ухватил его за усы и потянул на себя. Жук уперся всеми лапами в песок, возмущенно застрекотал и вдруг, сделав резкий выпад вперед, ткнулся головой Нику в пальцы. Руку обожгло резкой, нестерпимой и страшно знакомой болью, с которой, как внезапно ясно и отчаянно вспомнил Ник, когда-то все и началось. Боль быстро разлилась по всему телу. Ник глухо застонал и упал лицом в песок. Когда к нему подбежали люди, мышцы его уже одеревенели.
В городской больнице Ника поместили в реанимационное отделение, где в специально оборудованной палате он лежал, не приходя в сознание, оставаясь живым только благодаря аппаратам, взявшим на себя функции его бездействующего организма.
* * *
Сначала было только воспоминание об ужасной, разрывающей мышцы и выворачивающей суставы боли.
Ник открыл глаза, но ничего не увидел; вокруг была густая маслянистая темнота. Ник неуверенно попробовал пошевелить рукой, согнул в коленях ноги. Тело слушалось его. Тогда он поднялся на ноги и сделал шаг вперед.
«Ну и темнотища же здесь», – подумал Ник.
И в тот же миг черная пустота превратилась в пустоту ослепительно белую.
Ник стоял в этой пустоте и мучительно пытался вспомнить, когда и где подобное уже происходило с ним?
И разве он уже успел произнести «Да будет свет»?
ВАМ БЫЛО НЕ ОЧЕНЬ СТРАШНО?
Возле подъезда Нефедов посмотрел на часы. Было без четверти девять.
Набрав цифры кодового замка, Нефедов открыл дверь и вошел в подъезд. Левая рука привычно полезла в карман, чтобы достать ключ от почтового ящика.
За спиной мрачно чмокнул язык замка. И только в этот момент Нефедов понял, что попал не в свой подъезд. В том месте, где он оказался, не было ни рядов синих почтовых ящиков, ни короткой лестницы в двенадцать ступеней, ведущей на площадку первого этажа, – Нефедов находился в огромном помещении ангарного типа, заваленном всевозможным гниющим и ржавеющим хламом. Всю эту свалку тускло освещало несколько блеклых, покрытых толстым слоем пыли сорокаваттных ламп. Ламп для такого большого помещения было явно маловато, к тому же светили они настолько слабо, а висели так высоко, что в их желтом свете невозможно было рассмотреть даже потолок.
«Странно, – подумал Нефедов. – Почему же сработал код?»
Он повернулся, чтобы уйти из этого неприятного помещения, и обнаружил на месте двери глухую стену. В растерянности Нефедов похлопал по стене ладонью. Стена ответила глухим металлическим гулом.
– Спокойно, спокойно, – произнес дрожащим шепотом Нефедов, прежде не замечавший за собой склонности разговаривать без собеседника. – Мы попали неизвестно куда и хотим отсюда выбраться. Что нам для этого нужно? Дверь.
Он припал спиной к стене в том месте, где минуту назад находилась дверь, и приступил к серьезному и тщательному изучению незнакомого помещения на предмет поиска выхода.
Осмотр ангара не дал никаких положительных результатов. Стены тонули во мраке, и высмотреть дверь Нефедову не удалось. Зато он увидел наваленные в беспорядке листы проржавевшего кровельного железа; развалившиеся деревянные ящики с вывалившимися из них плитами розового мрамора; мотки колючей проволоки; множество кабелей, смотанных в бухты и разбросанных где попало черными широкими петлями; стоящий вертикально четырехлопастный самолетный пропеллер; валяющийся на боку покореженный токарный станок; разбитый вдребезги зеленый «Мерседес» и рядом с ним – ярко-красный, новенько блестящий «Запорожец», на крыше которого приторочен длинный черный ящик, похожий на гроб. В центре помещения стояла конная статуя генерала в шинели с полами, достающими до копыт задних ног вставшей на дыбы лошади. В одной руке генерал сжимал смятую в кулак кепку, другая была отбита, но Нефедов, дополнив мысленно композицию, решил, что генерал поднимал ее вверх и держал в ней шашку. Голова генерала была запрокинута далеко назад, изо рта бил фонтан грязно-бурой жидкости: у подножия статуи растекалась огромная лужа, покрытая фиолетово-розовой пленкой не то водорослей, не то плесени. То и дело на поверхности вздувались огромные, поднимающиеся откуда-то из глубин пузыри и с влажным чмоканьем лопались, разбрасывая во все стороны мириады вонючих брызг.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});