Читать интересную книгу Есть, молиться, любить - Элизабет Гилберт

— Фелипе, — проговорила я, — это самое заманчивое и романтичное предложение, которое мне делал мужчина.

Это была правда. Но я все равно ответила «нет».

Он отвез меня домой, припарковался у дома, и мы несколько раз поцеловались — поцелуи были сладкие, соленые, с привкусом песка и дня, проведенного у океана. Это было очень приятно. Могло ли быть иначе? Но я все-таки сказала «нет».

— Все в порядке, дорогая, — сказал он. — Но завтра все равно приходи ко мне на ужин, я пожарю тебе стейк.

С этими словами он уехал, а я пошла спать одна.

Что касается мужчин, в жизни я приняла немало поспешных решений. Я всегда влюблялась очертя голову и не оценивая риск. У меня есть такая особенность: я не только вижу в людях лишь хорошее, но и полагаю, что каждый обладает нужными эмоциональными качествами, чтобы достичь совершенства. Не сосчитать, сколько раз я влюблялась в это «совершенство», а не в самого мужчину, а потом долго цеплялась за отношения (порой даже чересчур долго), все ждала, когда же мой возлюбленный осуществит свой потенциал. В любви я не раз падала жертвой собственного оптимизма.

Я вышла замуж в юном возрасте, вскоре после знакомства с будущим супругом. Мы были полны любви и надежд, однако мало обсуждали реалии семейной жизни. Никто не давал мне советов по поводу замужества. Родители воспитывали во мне независимость, самостоятельность, способность самой принимать решения. В возрасте двадцати четырех лет все окружающие считали, что я способна сама сделать выбор, ни на кого не оглядываясь. Разумеется, мир не всегда был таким. Родись я в любом другом веке в западном патриархальном обществе — считалась бы собственностью отца до тех пор, пока он не передал бы меня в собственность мужа. Все самое главное в моей жизни совершалось бы без моего участия. Родись я в другую историческую эпоху — жениху пришлось бы претендовать на мою руку, а мой отец представил бы ему длинный список вопросов, чтобы определить, является ли он подходящей парой. Ему бы захотелось выяснить ответы на такие вопросы: «Как вы будете обеспечивать мою дочь? Какой репутацией вы пользуетесь в обществе? Здоровы ли вы? Где вы будете жить? Есть ли у вас долги и состояние? Каковы сильные качества вашего характера?» Мой отец не отдал бы меня в жены абы кому лишь по той причине, что я влюблена в этого парня. Но в современном мире, когда я принимала решение о замужестве, мой современный отец не имел к этому никакого отношения. Ему не пришло бы в голову вмешиваться, как не приходит в голову давать мне советы по поводу укладки волос.

Поверьте, я вовсе не ностальгирую по патриархальным временам. Однако я поняла, что, когда патриархат был уничтожен (и поделом), ему на смену так и не пришла иная система защиты. Я вот что имею в виду — мне бы самой никогда не пришло в голову задавать жениху те же сложные вопросы, что задал бы мой отец — живи мы на век раньше. Как часто ради любви я теряла себя! Иногда в этом процессе теряла и имущество. Если я действительно хочу стать независимой женщиной, мне следует взять на себя роль собственного опекуна. Помните знаменитые слова Глории Стайнем, которая советовала женщинам стремиться стать похожими на мужчин, которых им всегда хотелось видеть своими мужьями? Совсем недавно я поняла, что мне придется стать не только собственным мужем, но и отцом. Именно поэтому в тот вечер я легла спать одна. Потому что чувствовала, что слишком рано назначать встречу кандидату в женихи.

Все это замечательно на словах — но в два часа ночи я проснулась с тяжестью на сердце и столь острым чувством физической неудовлетворенности, что прямо-таки не знала, что делать. Лунатик-кот, что живет в моем доме, невесть почему печально завывал, и я утешила его: «Я прекрасно понимаю, каково тебе сейчас». Мне просто необходимо было как-то утолить свой голод, и я встала, пошла на кухню в ночной рубашке, почистила полкило картошки, отварила, нарезала, пожарила на сливочном масле, щедро посолила и съела все до последней крошки. Все это время я упрашивала свой организм принять полкилограмма жареной картошки вместо наслаждения от занятий любовью.

Но когда я доела последний кусочек, мое тело ответило: «Не выйдет, милочка».

Тогда я забралась в кровать, вздохнула от тоски и занялась… Минуточку. Позвольте сказать пару слов о мастурбации. Иногда это весьма подручное (извините за каламбур) средство, но порой его неспособность удовлетворить до того выводит из себя, что начинаешь чувствовать себя еще хуже. Полтора года я хранила воздержание, полтора года шептала лишь собственное имя в своей односпальной кровати, и это занятие мне порядком надоело. И все же что еще мне оставалось делать в ту ночь, учитывая мое неприкаянное состояние? Жареная картошка не помогла. Поэтому я снова занялась этим сама с собой. Как обычно, я стала прокручивать в голове сцены из эротических фильмов, подыскивая подходящую фантазию или воспоминание, способное ускорить процесс. Но сегодня отчего-то ничего не помогало: ни пожарники, ни пираты, ни моя старая извращенная фантазия с участием Билла Клинтона, которая обычно действовала безотказно, ни даже джентльмены викторианской эпохи, сгрудившиеся вокруг меня в гостиной в сопровождении сексапильных юных горничных. В конце концов я неохотно позволила себе представить своего друга-бразильца в этой самой постели рядом со мной… на мне… и это сработало.

Потом я уснула. Проснулась и увидела за окном тихое голубое небо, а вокруг — еще более тихую спальню. Я по-прежнему чувствовала себя выбитой из колеи, утратившей равновесие, поэтому провела большую часть утра, выпевая на санскрите все сто восемьдесят два стиха Гуруджиты — великого, очищающего, фундаментального гимна моего индийского ашрама. Потом час промедитировала неподвижно, до покалывания в костях, и наконец ощутила это состояние снова. Конкретное, ясное, безотносительное, неменяющееся, безымянное и непоколебимое совершенство собственного счастья. Это счастье было лучше любого другого чувства, когда-либо испытанного мною на этой Земле, включая соленые маслянистые поцелуи и еще более соленую и маслянистую жареную картошку.

Тогда я очень порадовалась, что вчера решила остаться одна.

97

Поэтому представьте мое удивление, когда на следующий день, после того как Фелипе приготовил мне ужин у себя дома, после того как мы несколько часов валялись на диване, обсуждая всевозможные темы, после того как он неожиданно наклонился и зарылся лицом мне в подмышку, сказав, что ему очень нравится, как вкусно я воняю, — он погладил меня по щеке и сказал:

— Довольно, дорогая. Пойдем в постель. И я пошла.

Да, я пошла с ним в постель, в его спальню с большими распахнутыми окнами, откуда открывался вид на ночь и тихие балинезийские рисовые поля. Он отодвинул прозрачный белый полог москитной сетки, натянутой вокруг кровати, и впустил меня. Снял мое платье с заботливым умением человека, которому не один год приходилось выполнять приятное обязательство — готовить детей к купанию; а затем объяснил свои условия — что ему абсолютно ничего от меня не нужно, кроме разрешения любить меня так долго, как я того захочу. Согласна ли я на такой уговор?

Утратив дар речи где-то между диваном и кроватью, я лишь кивнула в ответ. Говорить было нечего. Я пережила долгий, суровый период одиночества. И вела себя хорошо. Но Фелипе был прав — я ждала достаточно.

— Хорошо, — ответил он, с улыбкой отодвигая мешавшие мне подушки и опуская меня на постель, — давай наведем здесь порядок.

Это прозвучало забавно, потому что именно в этот момент я оставила все попытки навести порядок в своей жизни.

Позднее Фелипе рассказывал, какой я показалась ему в ту ночь. Он сказал, что я выглядела такой юной, ни капли не напоминавшей ту самоуверенную женщину, с которой он был знаком при свете дня. Я казалась невероятно молодой, но и открытой, и взволнованной, и полной облегчения от того, что мне дали свободу, и уставшей храбриться. Фелипе сказал, что было совершенно очевидно, как давно ко мне никто не прикасался. Во мне все кипело от желания, но вместе с тем я была благодарна, что мне позволили выразить это желание. И хотя я всего этого не помню, готова поверить ему на слово, потому что мне показалось, что он обращается со мной прямо-таки чрезмерно бережно.

Самое яркое воспоминание той ночи — развевающаяся белая москитная сетка, натянутая вокруг кровати. Она казалась мне парашютом. Я словно раскрывала этот парашют, чтобы выпрыгнуть с бокового входа самолета, символизировавшего строгость и дисциплину. Все эти годы я летела на нем, отдаляясь от пункта под названием Очень Сложный Период Моей Жизни. Но сейчас этот надежный летательный аппарат вдруг устарел, прямо в воздухе, и я выпрыгнула из ограниченного пространства одномоторного самолета и под трепещущим белым парашютом пролетела сквозь незнакомое пустое пространство между прошлым и будущим, удачно приземлившись на маленький островок в форме кровати, где живет лишь один красивый бразильский моряк, потерпевший кораблекрушение. Он тоже слишком долго пробыл в одиночестве, и потому так счастлив и удивлен моему появлению, что вдруг забыл весь свой английский и, глядя на мое лицо, мог повторять всего пять слов: красивая, красивая, красивая, красивая, красивая.