Читать интересную книгу Семья Тибо. Том 2 - Роже Мартен дю Гар

— Конечно. И, по-моему, это вполне правильно.

— Но центральные державы, должно быть, рассуждают точно так же! — воскликнул Жак. — Куда же мы в таком случае идем?.. Штудлер прав: опаснее всего эта агрессивная политика!

— Надо полагаться на специалистов этого дела, — нервно отрезал Антуан. — Они, наверное, лучше нас знают, как поступать.

Жак пожал плечами и замолчал.

Автомобиль приближался к Опере.

— Когда мы с тобой увидимся? — спросил Антуан. — Ты остаешься в Париже?

Жак сделал неопределенный жест.

— Не знаю еще…

Он уже отворил дверцу. Антуан тронул его за рукав.

— Послушай… — Он колебался, ища слов. — Ты знаешь или, может быть, не знаешь, что теперь каждые две недели в воскресенье днем я принимаю у себя друзей… Завтра в три часа приедет Рюмель, чтобы сделать укол, и он обещал мне хоть ненадолго задержаться. Если тебе интересно повидаться с ним, приходи. Принимая во внимание обстоятельства, с ним, пожалуй, имеет смысл побеседовать.

— Завтра в три? — неопределенно протянул Жак. — Может быть… Постараюсь… Спасибо.

XXXVI

В «Юманите» было известно не более того, что Жак узнал от Антуана и Рюмеля.

Жорес уехал на сутки в департамент Роны, чтобы поддержать предвыборную агитацию своего друга Мариуса Муте. Хотя из-за отсутствия патрона в столь серьезное время редакторы были несколько растерянны, среди них господствовало скорее оптимистическое настроение. Ответа на ультиматум ждали без особого беспокойства. Говорили с уверенностью, что Сербия под давлением великих держав проявит достаточную сговорчивость, чтобы у Австрии не оставалось предлога изображать себя оскорбленной. Особенно большую цену придавали тем заверениям, которые германская социал-демократическая партия неоднократно давала французским социалистам: казалось, согласие пред лицом общей опасности было действительно полным. К тому же, все время поступали самые успокоительные сведения о повсеместном росте международного антивоенного движения. Выступления против угрозы войны повсюду становились все более и более серьезными. Различные социалистические партии Европы усиленно обменивались мнениями насчет согласованных и энергичных действий; идея превентивной всеобщей забастовки вырисовывалась все отчетливей.

Выходя из кабинета Стефани, Жак столкнулся с Мурланом, который пришел узнать, какие есть новости. Поговорив немного о политических событиях, старый революционер увлек Жака в уголок.

— Где ты живешь, мальчуган? Знаешь, в настоящий момент полиция усиленно обыскивает меблированные комнаты… У Жерве уже были неприятности. И у Краболя тоже.

Жаку было известно, что его хозяин на набережной Турнель находился под подозрением; и хотя документы у него были в порядке, ему вовсе не улыбалось иметь дело с полицией.

— Поверь мне, — посоветовал Мурлан, — не откладывай! Переезжай сегодня же вечером.

— Сегодня вечером?

Что ж, это было возможно. Только что пробило половина восьмого, а свидание с Даниэлем назначено было на девять. Но куда переехать?

Мурлана осенило. Один товарищ из «Этандар», коммивояжер, собирался на неделю уехать. Его комната, снятая на год, находилась на верхнем этаже дома на улице Жур, в районе Центрального рынка, против портала церкви св. Евстахия. Дом был старый, тихий, вряд ли он мог быть включен в списки подозрительных.

— Пойдем туда, — сказал Мурлан. — Это в двух шагах.

Товарищ был дома. Вопрос решили тотчас же. И менее чем через час Жак переправил в новое помещение свой нехитрый багаж.

Часы показывали девять с минутами, когда он прибыл к Восточному вокзалу.

Даниэль ждал его на улице, перед входом в буфет. Завидев Жака, он подошел к нему с немного смущенным видом.

— Со мной Женни, — сразу же сказал он.

Жак покраснел. Его губы шевельнулись, он едва слышно произнес: «А…» В одну секунду на ум ему пришло сразу несколько противоречивых планов. И он отвернулся, чтобы скрыть свое смятение.

Даниэль решил, что глаза Жака ищут девушку.

— Она на платформе, — объяснил он. Затем, словно извиняясь, прибавил: — Она захотела проводить меня на поезд… Неудобно было сообщать ей, что мы сговорились встретиться; она не решилась бы поехать. Я предупредил ее только сейчас.

Жак справился со своим волнением.

— Я не буду вам мешать, — быстро сказал он. — Я ведь хотел только пожать тебе руку… — Он улыбнулся. — Это сделано. Я ухожу.

— Ну нет! — воскликнул Даниэль. — Мне нужно столько сказать тебе… — И тотчас же прибавил: — Я прочел газеты.

Жак поднял глаза, но ничего не ответил.

— А ты, — спросил Даниэль, — если будет война, как ты поступишь?

— Я? — (Жак покачал головой, словно хотел сказать: «Это было бы слишком долго объяснять».) Несколько секунд он молчал. — Войны не будет, — заявил он, вкладывая в эти слова всю силу своей надежды.

Даниэль внимательно смотрел ему в лицо.

— Я не могу посвятить тебя во все, что подготовляется, — продолжал Жак. — Но поверь мне, я знаю, что говорю. Все народные массы Европы так возбуждены, силы социализма так прочно объединились, что ни одно правительство не может быть настолько уверено в своей власти, чтобы заставить свой народ воевать.

— Да? — прошептал Даниэль с явным недоверием.

Жак на секунду опустил глаза. Мысленным взором окинул он положение, и перед ним предстали с какой-то схематической четкостью оба течения, на которые во всех странах разделялись социалисты: левое, непримиримое в своей вражде к буржуазным правительствам, все более и более старающееся воздействовать на массы в целях подготовки восстания; и правое, реформистское, верящее в бюрократическую машину и старающееся сотрудничать с правительствами… Внезапно он испугался: его коснулось сомнение. Но в тот же миг он поднял глаза и с уверенностью, которая, несмотря ни на что, поколебала Даниэля, повторил:

— Да… Ты, кажется, и понятия не имеешь о том, насколько силен в настоящее время рабочий Интернационал. Все предусмотрено. Все подготовлено для упорного сопротивления. Повсюду — во Франции, в Германии, в Бельгии, в Италии… Малейшая попытка развязать войну будет сигналом к всеобщему восстанию!

— Может быть, это будет еще ужаснее войны, — робко заметил Даниэль.

Лицо Жака помрачнело.

— Я никогда не был сторонником насилия, — признался он после некоторой паузы. — Но все же как можно колебаться в выборе между европейской войной и восстанием против нее?.. Если бы потребовалась смерть нескольких тысяч человек на баррикадах ради того, чтобы воспрепятствовать бессмысленному избиению миллионов, в Европе нашлось бы достаточно социалистов, которые ни минуты не колебались бы, как и я…

«Что делает Женни? — думал он про себя. — Если ее брат задержится, она придет сюда…»

— Жак! — внезапно воскликнул Даниэль. — Обещай мне… — Он замолчал, не решаясь сформулировать свою мысль. — Я боюсь за тебя, — пролепетал он.

«Его положение во сто раз опаснее моего, а он ни секунды не думает о себе», — подумал Жак, растроганный до глубины души. И он попытался улыбнуться:

— Повторяю тебе: войны не будет!.. Но на этот раз положение действительно тревожное, и я надеюсь, что народы поймут сделанное им предостережение… Ну, как-нибудь мы еще поговорим об этом… А теперь я ухожу… До свидания.

— Нет! Не уходи так скоро. В чем дело?

— Да… тебя же ждут, — с усилием пробормотал Жак, и движением руки он указал на внутреннее помещение вокзала.

— Ну, проводи меня хотя бы до вагона, — грустно сказал Даниэль. — Поздороваешься с Женни.

Жак вздрогнул. Захваченный врасплох, он бессмысленно смотрел на приятеля.

— Да идем же, — промолвил Даниэль, дружески беря его под руку. Из-за обшлага он вынул билетик. — Я взял для тебя перронный…

«Напрасно я иду на платформу, — думал Жак. — Какое идиотство!.. Надо отказаться, убежать…» И все же некий темный инстинкт заставлял его идти вслед за другом.

Зал для ожидающих был полон солдат, пассажиров, тележек с багажом. Был субботний вечер и для многих — начало каникул. Радостная шумная толпа теснилась у касс. Даниэль и Жак подошли к решетке перрона. Под огромной стеклянной крышей воздух, более темный, дымился и гудел. Люди торопливо сновали туда и сюда среди оглушительного шума.

— При Женни — ни слова о войне! — крикнул Даниэль прямо в ухо Жаку.

Девушка увидела обоих издали и поспешно отвернулась, делая вид, что не замечает их. С пересохшим горлом, напрягая мускулы шеи, ждала она их приближения. Наконец брат дотронулся до ее плеча. У нее хватило сил резко повернуться на каблуках и изобразить удивление. Даниэля поразила ее бледность. Усталость, волнение от предстоящей разлуки? А может быть, она только показалась ему бледной по контрасту с траурной одеждой?..