Читать интересную книгу Первый визит сатаны - Анатолий Афанасьев

— Смотря какой аванс, — сказал бухгалтер. — И смотря подо что.

Этот пункт у фирмы был продуман еще в Москве. Они собирались загрузить два вагона свининой, медом и курами. Но оплату произвести по минимуму, по себестоимости. Зато от прибыли, ежели таковая окажется, директор вправе рассчитывать на твердые десять процентов.

— Ну что, Петя? Как тебе? — и не дожидаясь ответа, обернулся к бизнесменам: — Значит, так, хлопцы. Вы пока отдыхайте, мы посоветуемся в тесном кругу. Завтра еще разочек повидаемся. Лады?

На крылечке правления Алеша сказал:

— Будут щупать. Старый крот не так глуп, как кажется.

— Глупыми сваи забивают, а этого сорок лет никто с места сдвинуть не может, — согласился Филипп Филиппович.

День промаялись кое-как. Купаться ходили на реку. Воронежский вспомнил, что последний раз оголялся на солнышке при брежневском проклятом режиме. Пообедали в столовой щами и гуляшом, запив еду двумя кружками сытного местного пива, похожего на сырую бражку. Вернулись дрыхнуть в гостиницу. Ночной разговор не поминали, но обоим было тяжело оттого, что не было возможности расстаться. Держались бригадно, точно связанные одной цепью. День выдался душный, хмельной. Послеобеденный неурочный сон разморил обоих до дури. Алеша бодрился, вскидывал ноги на кровати, разминал мышцы. Филипп Филиппович охал при каждом его резком движении. Он лежал распаренный, огрузневший.

— Не горюй, — подмигнул ему Алеша. — Отсюда в Баку махнем, там еще жарче.

— В Азербайджане неспокойно, — буркнул Филипп Филиппович.

— Спокойно только в зоне, запомни это.

Наутро директор принял их строго, без показного радушия и ужимок. Потребовал для начала предъявить документы. На новенький, с иголочки Алешин паспорт, купленный на Басманной за три штуки, еле взглянул, зато паспорт Филиппа Филипповича пролистал дотошно.

— Чудная у тебя фамилия. Ты что — из Воронежа?

— Нет, из Москвы, — сухо отрезал Воронежский.

Так же внимательно Вересай Давидович изучил документы фирмы: регистрационное удостоверение, бланки, проспекты — все это было у Филиппа Филипповича в полном ажуре. Вывод директор сделал такой.

— Мы вам, хлопцы, верим только наполовину. Но, как говорится, с волками жить по-волчьи выть. Мои механизаторы хочут благоденствовать, и я их за это не осуждаю. Раз уж родное государство от нас отказалось, будем толковать с мафиозами. Недаром нас Горбачев новому мышлению обучил. Огромное ему наше крестьянское спасибочки за это. Тебе, парень, особенно рыпаться не советую, хоть ты уже и побывал кое-где. А вас, товарищ Воронежский, как бывшего интеллигента, доверительно прошу соблюдать все буквы договора, который вы сами составили. Тогда, пожалуй, поладим. Вот такое мое к вам напутственное слово. Мясо завтра загрузим, меду три бочки, а в сентябре ждем ответную передачу. Все детали обсудите с бухгалтерией. Сколько при вас наличными?

— Двадцать тысяч готовы внести, — сказал Алеша. — Но у нас аккредитивы.

— Пусть будет пока двадцать. Алеша спросил:

— Как вы догадались, что я сидел? У меня что, на лбу написано?

На миг вчерашнее благодушие вернулось к хозяину.

— Именно на лбу, дорогой. А ты как думал? Слыхал: Бог шельму метит. Я когда тебя встрел, как ты по конторе шныришь, сразу учуял: прибыл мелкий бесенок. А вчера на собеседовании окончательно убедился.

— Как убедились?

— Попляши с мое, голубок, не станешь спрашивать. У слепого — слух чуткий, у старика — сердце.

Алеша ничего не понял, на улице продолжал допытываться у Воронежского. Тот не упустил случая съязвить:

— Говорил тебе, не шмыгай носом. Пользуйся платком.

В тот же день подписали контракт, а еще через пару дней отправили в Москву два пломбированных вагона с морозильниками, набитых под завязку парной свининой, цыплятами, медом и канистрами натурального постного масла. В Москве вагоны должны были принять люди Федора Кузьмича.

В Баку проболтались десять дней, но с неопределенными результатами. Бакинцы нервничали, готовясь воевать с армянами, и к бизнесу заметно охладели. Суровые, смуглые лица вчерашних азартных оптовиков пылали священным заревом суверенитета. Втолковать им дельные предложения можно было только обиняком.

4

Настя выходила из университета, к ней бросилась растрепанная, взволнованная женщина:

— Ой, ты Настя Великанова?

— Я.

— Меня мама послала. Папе твоему плохо. Он зовет тебя! Скорее! Вон стоит машина. Побежали!

Женщина действительно припустила по улице так, словно ей пятки прижгли; Настя еле ее догнала.

— Да вы сами кто такая?

— Ой, я не представилась? Ираида Петровна. Я подруга мамина.

— Что-то я вас раньше не видела?

— Вы и не могли видеть. Я вчера только из другого города приехала, из Красноярска.

Они стояли возле бежевого «жигуленка», женщина гостеприимно распахнула дверцу. За «баранкой» ссутулился сухощавый мужчина с невыразительным лицом, в зубах сигарета. Настя ни единому слову этой женщины не поверила, подумала, что кто-то ее глупо разыгрывает. Она даже догадалась — кто. Утром она сдала на пятерку последний, самый страшный экзамен — физику. Если не произойдет чего-нибудь совершенно непредсказуемого, могла считать себя студенткой. В прекрасном настроении она готова была простить Алеше его новую неуклюжую выходку. Наверное, заплатил этой Ираиде Петровне, чтобы та увезла ее, бедную, беззащитную девицу, прямо к нему в логово. Неукротимый воздыхатель — как он наивен. Настя попросила:

— Лучше вы скажите правду. Вас Алеша послал?

— Какой Алеша? Садись скорее. Отец помирает!

— Напрасно вы так со мной… Когда папа или мама болеют, я чувствую. Да и нет у нее никакой подруги в Красноярске. Конечно, это все Алешины выдумки, да?

— Ну пусть Алешины, Алешины! Садись же!

Женщина потянула Настю за рукав. Водитель нервничал, ерзал на сиденье и что-то громко бормотал себе под нос. У женщины был уклончивый взгляд. Это естественно. Алешу такие люди и должны окружать. Настя подумала, что хорошо бы было в такой солнечный, ясный денек прокатиться за город, прогуляться по лесу, понежиться на травке. На ней были вельветовые джинсы и кремовая футболка — как раз подходящая одежда для прогулки. Она села на заднее сиденье, женщина стремительно втиснулась следом, и сразу водитель газанул. Они так спешили, будто действительно кто-то заболел. Настя спросила смешливо:

— Похитили девушку? И куда вам Алеша велел меня отвезти? Только зря вы у него идете на поводу. Вы взрослые люди, а он испорченный юноша. Вы не должны ему потакать.

Ей не ответили. Женщина дымила вонючей сигаретой из пачки с иностранной наклейкой.

— Хочешь травки? — спросила у Насти.

— Еще чего!

Настя насупилась. Машина вырулила на Кутузовский проспект. Водитель еще ни разу не проронил словечка, если не принимать за человеческую речь то недовольное бурчание, которым он сопровождал каждый ухаб на дороге. Может, я напрасно с ними поехала, подумала Настя. Пусть Алеша сам разбирается со своей жизнью. Что он мне в самом деле. Подумаешь, лекарство достал. У меня своя дорога — к счастью и трудовому достатку, а у него своя — в тюрьму. Мне его нисколько не жаль. Черного кобеля не отмоешь добела. Но она лгала сама себе. Жалеть его, конечно, было не за что, но отступиться от него она уже не могла. Скользким, черным ужом он вполз в ее душу. Он незаметно окопался в ее сознании. Его черный ум разбередил ее сокровенные клеточки.

Алеша затеял эту схватку, чтобы удостовериться, как ничтожна женщина и как он сам велик. Но это не вся правда, а только часть ее. Настиному сердцу ведомо и другое. Алеша сам поражен любовной стрелой. Он не дает себе в этом отчета, потому что задето его больное, преступное самолюбие, но он влюблен.

Настенька улыбалась. Она не знала, что ей делать с влюбленным Алешей, но это было полбеды. Увы, она не понимала, что ей делать дальше с собой. Здравый смысл по-прежнему был силен в ней и останавливал, предостерегал от гибельных шагов: но нечто иное, что сопутствует каждому зачатию, пробудилось и в ней от затяжного, младенческого сна. В панике ощутила она, как слаба ее плоть. Почти в одну ночь с ее естеством произошли чудовищные метаморфозы. В ее тайных глубинах, доселе безмолвных, пробудился инстинкт оплодотворения…

Тем временем, будто подслушав ее недавние мысли о лесной прогулке, машина выкатила на Рублевское шоссе. Она пожирала гладко блестящую ленту бесшумно, словно с выключенным мотором, и это встревожило Настю. Рядом сидела чужая женщина, напористая и лживая, окутанная едким дымом, над «баранкой» склонился хмурый мужичок, изрыгающий негромкие ругательства с завидным небрежением к их смыслу.

— Куда мы все-таки едем, Ираида Петровна?

— Я уж думала, ты спишь.

Водитель прибавил газу, и машина тягучим шепотком пожаловалась на удалую судьбу, заставившую ее без роздыха крутить колеса.