Читать интересную книгу Дурная мудрость - Билл Драммонд

Поднимаюсь на ноги и бью ее по лицу – сильно, до крови. Снова впиваюсь губами ей в губы. Чувствую вкус ее крови. Вкус соли и первобытного леса. Хватаю ее за волосы и резко дергаю вниз, направляя ее голову к своему члену. Она берет его в рот целиком – до самой мошонки. Я снова хватаю ее за волосы и поднимаю, так что мы снова стоим лицом к лицу. Целую ее, пропихиваю язык глубоко-глубоко ей в рот. Чувствую вкус собственной спермы: она обжигает мне горло. Похоже на водку с грейпфрутовым соком, слегка разбавленную мочой. И тут у меня окончательно срывает крышу, я откусываю у нее сосок и выплевываю ей в лицо. Вот шлюха драная: ей это нравится! Она вся извивается в атавистическом экстазе – разъяренная тигрица в течке. С размаху бью ее по лицу и припечатываю головой о крышку унитаза.

– Ну, он хотя бы пытается быть с нами честным.

У меня прямо не член, а базальтовый столб. Злобная порно-Медуза обратила его в камень. Вставляю ей в девственный зад и наяриваю, как отбойный молоток. Блядешка впадает в истерику и обсирается со страху, забрызгав мне весь живот.

На самом деле, я сейчас не в самолетном сортире, на высоте тридцать с чем-то тысяч футов над Северным морем, 7 ноября 1992 года. Я сижу в кафе в Эйлсбери, и год у нас 1996-й. Я редактирую эти заметки перед тем, как сдавать их в типографию, и вот – решил написать правду.

Вынимаю обосранный член и вытираю его о ее волосы. Она смотрит на меня – смиренная, восхищенная. Помню, я еще подумал: «Ну, ладно, сучка», – и вбил свой болт в ее влажную, скользкую щель.

– И ты ему веришь?

Джунгли исходят жаром; шимпанзе и попугаи истошно кричат в густых кронах. Где-то в Африке извергается вулкан; тектонические плиты трутся друг о друга под кипящими океанами. Злобный змей бьется о ее яичники и выдает огневой вал космических головастиков; они мчатся к ожидающей яйцеклетке, сметая все на своем пути.

Сучка забеременела, и она это знает.

И все эти упоминания о том, как мы пердим и ковыряем в носу – это тоже такой разоблачительный прием.

Как и мой добрый друг Билл, я ужасно плодовитый. (В бытность свою рок-звездой, «бытность», кстати', недолгую, у меня родилось больше двух тысяч внебрачных детей.) Ее взгляд блуждает, щеки горят. Волосы липнут к мокрому лбу. Она прижимает ватный шарик к ране на груди. Я никак не могу отдышаться; черный крест у меня на груди – весь в капельках пота. Она слизывает этот пот и мурлычет:

– Мой герой.

Я не только прочел всю Библию, от «В начале сотворил Бог…» до «Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами. Аминь», и не нашел там ни единого упоминания о том, как кто-нибудь ковыряется в носу; но и внимательно изучил «Американского психопата» Брета Истона Эллиса, эту аллегорически-документальную запись всех мыслимых и немыслимых проявлений женоненавистничества и садизма, и там тоже герой за всю книгу ни разу не поковырялся в носу и не высказался в том смысле, что это действительно очень приятно – поковыряться в носу, когда хочется. Все эти натуралистические описания тайных сексуальных фантазий – ими уже никого не удивишь. А мне интересно, насколько человек честен. Если он не боится признаться, что он ковыряет в носу и потом ест свои козюли – это, наверное, показатель. Хотя иногда я задумываюсь, а не слишком ли я далеко зашел?

– Ребенок… как мне назвать ребенка? – спрашивает она, потому что женская интуиция ей подсказывает, что мы больше уже никогда не увидимся, и в то же время она понимает, что это великая честь – родить ребенка от такого благородного человека.

Где границы дозволенного? Где пределы разумного?

Я улыбаюсь и решаю немного ее подразнить:

– Солнце мое, назови его в честь меня.

– Но, мой герой, – отвечает она, – как твое имя? Я усмехаюсь и этак небрежно бросаю:

– Детка, для всех я сделался всем. Имя мне – легион.

Перечитывая эти заметки, спустя два с половиной года после того, как я их написал, я понимаю, что многое из того, что написано, устарело, и сейчас совершенно не катит, и смотрится очень наивно. Но если начать исправлять, переделывать, переписывать – ну, разве что так, по мелочи: про ковыряние в носу и про постмодернистский визит в сортир, – вся вещь расползется по швам. В том отрывке про смерть рок-н-ролла надо было, наверное, предсказать и его возрождение, назвать этого малого из «Нирваны», гитариста из «The Manic Street Preachers». Может быть, я разрушил чары?

– Имя ему – легион, – вздыхает свежеотъебанная стюардесса.

«Да, – думаю я про себя, – вот такая херня: имя мне легион».

Обратно в сортир. Процесс испражнения благополучно завершен. Нахожу кнопку слива, соображаю, как открыть дверь, которая складывается гармошкой вовнутрь, возвращаюсь на свое место.

Я вернулся на свое место. Билл еще спал: одна рука прикрывает килт спереди, вторая – свешивается из левой ноздри, держась на одном пальце. Гимпо сосредоточен: весь там, в техно-Вселенной своей электронной игрушки. Планета Земля может спать спокойно. Пока великие люди типа меня и моих верных товарищей ходят по этой священной земле, человечеству нечего бояться. Я пихнул Билла под ребра, чтобы его разбудить.

Ремни пристегнуты. Самолет совершает посадку. Выходим.

Пора прощаться. Жмем друг другу руки, слегка растерянные и смущенные (не руки, понятно, а мы). Z с Гимпо надо в подземку – до Лондона. Что мы скажем друг другу? «Ладно, увидимся» вполне покатит.

– Поднимайте черный флаг, парни, – говорю я, символистически. – Ласточка свила гнездо у меня на крыше.

Билл смеется и отвечает:

– Я вижу слона, воздевшего хобот кверху, и мадам Сосострис открывает мне карту Умеренность.

Гимпо на пару секунд отрывается от своей электронной игрушки и поднимает над головой руку, сжатую в кулак.

– Я – Донки-Конг!

Я уже вижу в толпе Файзала: знакомое, дружелюбное лицо.

Идем к его мини-такси. Файзал любопытствует, как прошла моя деловая поездка. Я справляюсь о его семье. Сейчас я просматриваю свои записи. Мы проезжаем под эстакадой М4 и сворачиваем на шоссе в Аксбридж, где по-прежнему идет дождь.

На сиденье рядом со мной – вчерашний номер «Daily Jang» – двуязычной газеты на урду и английском для мыслящих пакистанцев, проживающих за границей. Беру газету, просматриваю заголовки. «Беназир Бхутто собирается встретиться с Биллом Клинтоном». Переворачиваю страницу. Мое внимание привлекает статья, озаглавленная «Семейную пару в Египте приговорили к тюремному заключению за публичное обрезание». Читаю статью. Я потрясен и возмущен, как всякий добропорядочный западный либерал. Спрашиваю у Файзала, можно ли взять газету: хочу вырезать эту статью и приклеить к себе в блокнот.

Вот эта статья:

Каир: Каирский суд приговорил парикмахера и его жену к двум годам исправительных работ в колонии строгого режима за публичное обрезание девочки во время религиозного праздника… Суд постановил, что семейная пара оскорбила честь и достоинство четырнадцатилетней девушки, производя процедуру на глазах у прохожих, а также подвергла риску жизнь девушки, используя нестерильные инструменты… Парикмахер с женой произвели обрезание девочки в маленькой палатке, во время празднества в честь дня рождения Сайеды Зейнаб, внучки Пророка (благословенного имя его). В Египте многие парикмахеры занимаются также любительской хирургией и проводят обрезания у мужчин и у женщин.

Документальный фильм об обрезании десятилетней египетской девочки, показанный по кабельному новостному Каналу США во время очередной конференции ООН в сентябре, смутил египетское правительство и поставил его в неудобное положение». Женское обрезание – традиционный обряд, знаменующий созревание девочки, – достаточно распространенная практика в арабских странах, где подобная процедура воспринимается абсолютно нормально.

Когда я это прочел, мне почти захотелось сразу же выкинуть свой новый ножик с пластмассовой рукояткой. Но я его не выкидываю.

Мысленно возвращаюсь к событиям прошедших дней. Вот, волхвы благополучно вернулись домой, младенец Иисус обретен в душе, Элвис доставлен на Полюс, и его магические эманации несут мир всему миру, растекаясь по меридианам… и что теперь? Может, все это – лишь повод для мальчишеской вылазки в дальний поход? Или когда-нибудь в будущем наш поход за полярный круг назовут поворотным моментом в истории, когда постмодернизм был символически выброшен на помойку, как вещь бесполезная и пустая; когда юмор мудрых цитат и ссылок и знающий, хитрый прищур рассматривались большинством как мертвый, давно устаревший и исполненный излишней патетики тупик мысли? Разве нам нужно еще одно напоминание, что былое величие модернизма было лишь памятником человеческому тщеславию и что от премодернистского мира, где человек ощущал себя в безопасности в надежных и строгих, сильных и любящих руках Господа, Аллаха, Большого Вождя, Матери-Земли, Яхве и других сверхъестественных сущностей типа хобгоблинов и водяных духов, осталось лишь смутное воспоминание?