Прибежавшая из диспетчерской Таня Косова не сдержалась:
— Да это же Миша мой! Мишенька там воюет!..
Таню пропустили вперед, ближе к рупору.
— Гордись, Танюха, своим Мишей!
Громкоговоритель умолк, но толпа не расходилась. Танхаев протиснулся вперед, поднялся на скамью.
— Товарищи! Наши земляки врага громят, Москву защищают! Чем ответим мы? — Танхаев обвел прищуром водителей. — Вот чем, товарищи! На Жигаловский транзит женщины работать идут. Простоев больше не будет, товарищи водители! Ваш ответ фронту такой должен быть: помочь МТС ремонтом тракторов! Это наш хлеб, товарищи! Фронту хлеб! План перевозок выполнить на двадцать дней раньше! За эти двадцать дней вывезти грузы «Холбоса», Якуттранса!..
— А резина, Наум Бардымович?
— Будет резина — дадим. И сверх плана добавим, однако, — выждал он, пока не смолк прокатившийся по толпе смешок. — Не будет резины — из положения выходить надо. Каждое умное предложение ударом по врагу будет! Нашим братьям-фронтовикам помощь!
В этот день рабочие автопункта разошлись по домам только со второй сменой.
5
В небольшой комнатке бюро комсомола музучилища людно. Секретарь будто только и ждала Нюську:
— Рублева, сегодня идешь на концерт в госпиталь. Сибиряков привезли…
— Наших?! — выпалила Нюська, вызвав смешок.
— Наших, наших. Может, и качугских. Надо им спеть что-нибудь…
— А частушки? — подсказала Нюська. И загорланила:
Д’мы частушек не слагалиД’не придумывали их…
Члены бюро расхохотались, а секретарь серьезно постучала по столу:
— Тихо, тихо, товарищи! Мы тут не на гулянке!
— На полянке! — поправила Нюська. И спросила: — Подойдут?
— Ну как, товарищи? Подойдут частушки?
— А я так считаю, — обиделась Нюська. — Уж если нашим петь, так разрешите мне знать, что им подойдет больше!
— Ладно, Рублева, давай свои частушки, — сдалась секретарь.
На этот концерт Нюська шла с особым волнением. Еще бы! Своих земляков, героев, отстоявших Москву, увидит сегодня Нюська! А может быть, кого-нибудь даже из Качуга?.. Где-то далеко позади отстали девчата.
За госпитальной оградой сидели на скамьях, прогуливались, толпились раненые. Они ждали артистов. Нюська прошла мимо железной ограды, повернулась, прошла еще… Хоть бы девчата скорей подоспели, все бы не так боязно было!.. И решилась.
— У вас должен быть концерт, товарищи?
Десятки глаз впились в Нюську, ожили, загорелись.
Со всех сторон заокали, заакали, загалдели:
— У нас, у нас, дивчина!
— Хлопцы, концерт приехал!
— А другие где?
— Плясать будете или споете?
— А ну, кто на двух, беги, доложи начальству: концерт прибыл!
Нюську окружили живым плотным кольцом. Так, в кольце, и подвели к скамье, усадили. А Нюське опять неймется узнать, есть ли среди раненых свои, качугские. Вертится, шарит глазищами по усатым и безусым, молодым и выцветшим лицам.
— Ой, хоть бы одного землячка встретить!
Кольцо задвигалось, загалдело:
— Так мы и есть земляки!
— Каких тебе, девушка?
— Тамбовские подойдут?
— Воронежские?
— Может, пензяки?
— Киевские?..
И хоть бы один выкрикнул: а может, качугские?
— Сама-то ты отколь, девонька?
Нюська опустила глаза, вздохнула:
— Качугская я.
— Вот чего нет, того нету. Может, мы заменить можем?
Но один из раненых постарше годами шикнул:
— Тихо! Расстроили дивчину. Не слухай ты их, красавица, брешут. Есть у нас твои качугские. Сам я, на то, качугский.
— Ой, дяденька, правда?
— Истинный бог. Чего зубы скалишь! — прикрикнул он на готового прыснуть со смеху носатого парня.
— А где жили-то? — обрадовалась земляку Нюська, хотя и не помнила что-то такого.
— Та у меня в Качуге кум со свахой: Галушкин Иван да Дарья Гнедко. Слыхала?
— Нет. А у меня отец шофером в Северотрансе работает. Николай Степанович Рублев, знаете?
— Рублев? Николай Степанович? Вот его что-то не помню. Запамятовал. Може, он меня помнит? Меня в вашем этом Качуге каждый пес и в личность и по отчеству знал…
Раненые дружно смеялись. Рассмеялась и Нюська. Пришли еще раненые. Прибежали сестры, дежурный врач.
— Где артисты?
Нюська вскочила.
— Идут. Сейчас будут здесь. Вот я уже…
— Очень приятно. Товарищи раненые, всех прошу в седьмую палату!
Носатый парень отстал, вернулся, подковылял к одиноко сидевшей Нюське:
— Ты на него нэ сэрдысь, пожалста. Он всэгда шутит. Я в Баку, он на украинской МТС жил. А сибиряки — вся сэдмая палата — сибиряки! Самая большая палата. И всэ лежат. Никто нэ ходит.
— Ой, правда? — простонала Нюська.
Пришли остальные девчата. Дежурный врач провел всех в ординаторскую, предупредил:
— Играть и петь вполголоса, плясать — не топать!
Два номера с пляской отпали сразу. Нюську с частушками решили выпустить на сцену последней.
В освобожденном от коек углу палаты поблескивает черным лаком пианино. От него и начинается зрительный зал. В первых рядах раненые уселись прямо на полу, на подоконниках, остальные в проходах между койками, на койках, с подоткнутыми под спины подушками. Нюське не впервой выступать в такой обстановке, но одно присутствие земляков будоражит, даже пугает Нюську.
— Выступают студенты первых и вторых курсов иркутского музыкального училища! — объявляет Нюськина подружка.
Нюська из-за дверного косяка оглядывает притихших зрителей. И вздрогнула: уж очень знакомым показалось лицо одного раненого. Собственно, не лицо, а крутой с ямочкой подбородок да кончик носа из-под бинтов…
— …Романс композитора Глинки «Сомнение». Исполняет студентка второго курса…
Мало ли таких подбородков… Нюська пропустила мимо себя исполнительницу, успела шепнуть ей: «Ни пуха!»
— Ну чего ты тут на проходе, — зашипела конферансье, оттиснула в коридор Нюську.
Но в коридоре неймется Нюське. Подбежала к другой двери, заглянула в щелочку. Вот они, герои-сибиряки: недвижные, беспомощные, родные. И ни одного знакомого.
«Уймитесь волнения страсти», — льется голос.
Номера следуют один за другим. И, наконец, Нюськин. Нюська поправила волосы, кофточку, повернулась на каблуках.
— Как?
— Хороша. Иди, уже объявили…
— Иду.
Вышла, выждала вступление, подхватила:
Мы частушек не слагали,Д’не придумывали их,Д'мы их в поле собиралиД’по две строчки на двоих…
Видела, как дрогнули обсохшие губы, повернулась к ней забинтованная голова с крутым подбородком.
…Ой, подруженьки мои,Д’сердце тает от любви…
— Нюська!.. Нюська, это я, Мишка!..
Частушка оборвалась. Повскакивали, засуетились сестры. А раненый ловил руками воздух и звал:
— Это я!.. Косов!.. Нюсенька!
Нюська сорвалась с места, бросилась в проход, перемахивая через костыли, ноги…
— Миша! Миленький!..
Руки Косова ловят, ощупывают Нюськино лицо, косу, плечи.
— Товарищи, а концерт? Товарищи!
— Рублева! Нюся!
Но раненые уже расходились.
— До концерта тут, когда родня объявилась! Спасибо, девушки, премного благодарны и за это.
Нюську и Михаила оставили в покое, начали расставлять по местам койки. А Косов все гладил и гладил Нюськино мокрое от хлынувших слез лицо, волосы, плечи.
— Нюська!.. Родненькая!.. Ну чего ты так, чего плачешь?.. Танечка-то как, Нюся? Где она, женушка моя?..
Нюська успокоилась, рассказала Косову обо всем, что знала о Тане, о Качуге, возмутилась, когда Михаил воспротивился немедленно сообщить о себе Тане.
— Это еще почему? Да если и слепой останешься… Ой, мамочка, чего я болтаю-то!.. А только я сейчас же, как от тебя, пошлю телеграмму! — И, помолчав, осторожно спросила: — А Ромка-то как? Где он?
— Живой твой Ромка. Его к ордену должны были…
— Ой, правда? Живой, значит? — обрадованно вскричала Нюська. И, спохватясь, глухо поправила: — С чего ты взял, что мой… Наш он.
У выхода Нюську опять взяли в кольцо.
— Ну что, красавица, нашла своего качугского?
— Ой, нашла, дядечка!.. Только нашла-то какого…
— Ништо, поправится. А поешь-то ты, девица, больно уж хорошо. Уж ты уважь нас, доченька, навести еще, когда сможешь…
— Приходи, артисточка!
— Не забывай нас!
— Ждать будем!..
Так и провели Нюську в кольце до самой калитки. На прощанье Нюська пообещала:
— Приду, дядечки! Я теперь часто к вам приходить буду!..
6
— Алексей Иванович, к вам, — загадочно улыбаясь, доложила секретарь.
— Я же предупредил, что готовлюсь…
Но секретарь уже впустила в кабинет Клавдию Ивановну и, еще раз бросив на Позднякова любопытный взгляд, скрылась за дверью.