Пегий подошел к ограде и приветствовал своего наездника.
Окуте закурил сигарету и предложил Стоунхорну. Тот не отказался. Это был очень дорогой сорт.
Так долго оба индейца стояли друг возле друга. Наконец Окуте огляделся вокруг и направил свой взгляд на Белые горы и на кладбище, где на могиле вождя стояла кривая палка и на легком ветру покачивалась связка орлиных перьев.
Он направился туда, словно ему надо было что-то найти на кладбище, и спросил наконец на языке племени Стоунхорна:
— Здесь могила матери Тачунки-Витко?
Стоунхорн посмотрел удивленно ему в лицо и подвел к безымянной могиле, без надписи или креста.
— Здесь.
Окуте стал так, чтобы одновременно видеть на той стороне и белые скалы. Он долго молча стоял так.
Наконец он повернулся идти назад, к дому.
— Не проедемся ли немного вдвоем, Кинг?
Вместо всякого ответа Джо зануздал лошадей, но не оседлал их и дал Окуте Пегого. Оба в один миг прыгнули на жеребцов.
Животные живо побежали поперек пологого склона и через его вершину. Стоунхорн взял направление влево наверх, к поросшей соснами высоте, через нее дальше по всхолмленной равнине. Затем Стоунхорн повернул в обратный путь, ведь надо было после обеда подъехать к школьному автобусу за Квини.
Во время обратного пути Стоунхорн пустил гостя вперед и понаблюдал за ним во время езды. Окуте был очень старый человек, но с Пегим он справлялся так же уверенно, как хороший молодой наездник. Животное подчинялось ему беспрекословно. Он лошадиный человек, подумал Стоунхорн, и он из моего племени, наверное, я найду с ним общий язык.
То же самое подумал старик и о Джо.
Джо завел карего в загон, а сам отправился на Пегом, взяв с собой кобылу.
— Мне надо заехать за моей женой, — сказал он. — Ей восемнадцать лет, и она в старшем классе школы.
Окуте остался один на ранчо. Дом Стоунхорн открыл, но гость не пошел внутрь. Небо было безоблачно, голубизна его — бесконечна, над серо-желтой землей тихо веял ветер. Окуте подошел к загону и принялся беседовать с карим, он ведь знал лошадиный язык. Посмотрел он и кроликов, однако их языка он не знал. Он побрел вверх, к сосновой роще, где Кинг устроил навес, осмотрел его внимательно и был удовлетворен осмотром. Он опустился на траву между деревьями. Отсюда ему было хорошо видно шоссе в долине, ранчо Бута там, на другой стороне ее, иссушенные луга вокруг и горы. Он видел на ранчо Бута мальчика и Мэри, которые работали на картофельном поле, видел смотрящую из окна старую матушку Бут и Гарольда, приехавшего домой на новеньком «Фольксвагене». Он заметил, как Бут-младший, поднимаясь, бросил взгляд сюда, на ранчо Кинга, и этот взгляд, судя по положению головы, прежде всего относится к двум спортивным автомобилям.
Когда Окуте увидел Джо Кинга, возвращающегося со своей женой, он пошел вниз, к дому, так что оказался там как раз вовремя, чтобы поприветствовать Квини. Она понравилась ему, и он слегка улыбнулся. Лицо у него было совсем неподходящим для улыбки: над его чертами потрудились страдания, лишения и старость, так что оно представляло собой как бы скалистую, промытую водой почву. Но в глазах у него оставалась еще та сила, которая делала улыбку прекрасной.
— Дочь моя, — сказал он, — твое письмо дошло до меня, и я приехал к вам.
Когда лошади были помещены в загон, Джо и Окуте пошли в дом. Старик еще подошел к своему автомобилю и принес мясо и дичь. Он жестом попросил Квини взять их, и она с удовольствием взяла и разожгла в печке огонь, чтобы поджарить кусок. За едой разговоров не было. Стоунхорн ухаживал за своим гостем и ел по индейскому обычаю после, когда уже увидел, что накормил гостя досыта. После еды Квини пошла к своим кроликам. Мужчины закурили.
— Ник Шоу тебя неверно информировал, — сказал при этом Окуте. — Я приехал сюда не за тем, чтобы вымогать у тебя лошадей. Было бы проще тогда сразу загнать их на наше ранчо и только сообщить тебе об этом. Лишь в одном случае мы бы взяли животных. Я думаю, мы можем обсудить это.
Стоунхорн задумался. Наконец он спросил:
— Сколько стоит перевозка и корм и как велико вознаграждение за находку?
Окуте глубоко затянулся.
— Ты собираешься платить?
Стоунхорн скривил уголки рта:
— А как иначе? Ты не ищешь ковбоя?
— Искать не ищем, но тебя мы могли бы использовать. Я ищу для себя пристанища на зиму.
Стоунхорн ничем не выразил своего удивления. Не спросил он и о причине, которая побудила старого человека покидать на зиму дом. Окуте был хорошо и дорого одет, у него был хороший автомобиль, он говорил о «нашем ранчо», он, должно быть, был обеспеченным индейцем и имел друзей и родственников. Он проделал сюда из Канады немалый путь.
— Что за пристанище ищешь ты? Моя хижина здесь — твоя хижина; если ты хочешь, оставайся у меня.
— Хау. Хорошо! Я останусь. Лошади снова твои.
Стоунхорн был за последние месяцы физически изможден, нервы его были истерзаны и вдруг сдали, как это с ним было вчера по пути домой. Он заплакал.
Окуте положил ему руку на плечо: жест внимания и дружбы. У него тоже в глазах стояли слезы, и никто, кроме него, не знал почему.
Почти час прошел в тишине. Затем Окуте принес из машины еще всякую всячину, а главное — куски кожаного полотнища палатки и свое оружие. Он нарубил вместе с Джо тоненьких деревьев для палаточных жердей, наготовил топором колышков, и оба быстро, со знанием дела, установили на ровном участке луга перед загоном палатку-типи. Квини хотела принести одеяла; Окуте развернул собственные — бизонью шкуру и огромную шкуру медведя — и сказал:
— Если вы, Джо и Квини, захотите в эти последние еще теплые дни быть моими гостями, — добро пожаловать. Но тогда несите с собой свои одеяла.
Квини быстро притащила шерстяные одеяла, которые ей теперь казались еще более жалкими, чем прежде, но, вспоминая о ночах в палатке у бабушки, она была счастлива. Она улыбалась. Джо вырыл круглое плоское углубление в середине палатки, обдуманно уложил сучья и развел маленький палаточный огонь. Глаза Окуте, казалось, посветлели: он был доволен своим гостеприимным хозяином.
Мужчины опять закурили. Квини начала нашивать на кожаный пояс раковины. Ее отец и Генри по поручению бабушки доставили ей для этого материал.
Можно бы начинать и вечер в палатке, что-то сообщить, рассказать, о чем-то посоветоваться, но Джо ждал, будет ли на то желание его гостя, захочет ли старший сказать слово.
Окуте после некоторого общего молчания сказал:
— Они твоего Пегого перегнали через границу в Канаду. Они хотели в будущем году продать его там для больших состязаний в Калгари. Из него выйдет первоклассный бекинг хорс. А бекинг хорс — это занятие мужа внучки моей умершей сестры, он воспитывает их для резервации, которая выглядит чуть получше, чем ваша. У него шестьсот голов крупного рогатого скота и сорок лошадей. Они ему предложили Пегого. Но стало известно, что у тебя украден Пегий, и Коллинз только сделал вид, что покупает, и арестовал этих парней. Они были скоро освобождены, потому что оказались только перекупщиками, однако следы ведут сюда, и их снова преследуют.
— Я тут, Окуте, в Бэд Ленде, чуть не захватил банду!.. — И Стоунхорн впервые рассказал об этом происшествии.
— Ты сообщил полиции?
— Чтобы они меня, если бы захотели, наказали, как убийцу? Я ничего никому не говорил до сегодняшнего дня.
— А обугленные тела еще лежат там?
— Наверное. И остатки лошади — тоже.
Окуте продолжал курить.
— Ты хочешь, чтобы дело было раскрыто или ты этого не хочешь?
— Если бы я был уверен, что они захотят установить правду, я бы хотел. Но я ни в чем им не верю.
— Тебе известно, кто мог начать все это дело?
— Сын моего соседа, Гарольд Бут. У него появились деньги на новый автомобиль и новую одежду. Он не сразу показал, что у него снова есть деньги. Но теперь он уже почувствовал себя уверенно.
Окуте молча кивал головой.
— Ты считаешь, что он был третьим?