Читать интересную книгу Расстрельное время - Игорь Болгарин

— Спасибо на добром слове.

— Слышь, комиссар, не уходи! Не торопись! Ещё минуту!! — И, захлебываясь словами, он торопливо продолжил: — Ты не думаешь, что все еще как-то по-другому может повернуться? Вот ты меня уже из живых вычеркнул, а я все же еще на что-то надеюсь. Глядишь, мы еще встретимся в другое время и в другом месте и выпьем по бокалу доброго вина. Я угощу!

Говорил Жихарев зло. Он мстил Кольцову.

— Надейся, — спокойно сказал Кольцов.

И все же последние слова Жихарева задели его, навели на смутное подозрение. Слишком уж он уверенно сказал о будущей встрече. Не такой Жихарев человек, чтобы бросать слова на ветер. Нет, что-то он держит в своих тайниках. Что-то еще зреет в его голове?

* * *

И позже, лежа у себя в номере в гарнизонной гостинице, под тихое посапывание Гольдмана, Кольцов продолжал размышлять о сегодняшней встрече с Жихаревым. Не слишком ли уверенно сказал он о будущей встрече?

Бравировал? Дразнил? В отчаянии говорил невесть что? Не похоже. Возможно, в ярости сболтнул немного, самую малость…

Во всяком случае, на эти слова Жихарева следует обратить внимание. Он — в тюрьме, под охраной. Сбежать без посторонней помощи невозможно. Кроме одного, единственного варианта: если его выведут оттуда и выпустят.

Члены его банды никаким мыслимым способом освободить его не смогут — ни подкупом, ни подкопом.

А кто бы смог это сделать?

Уполномоченный Ударной группой Данишевский может. Это в его силах и в его власти.

Зотов тоже может. Он — начальник Особого отделения дивизии, и феодосийский гарнизон находится в пределах его власти.

Кто ещё?

Комендант города Добродицкий. Тюрьма находится в прямом его подчинении.

Вероятно, существуют и еще какие-то способы живым выйти Жихареву из тюрьмы, но они были вне зоны его размышлений.

И еще Кольцов подумал о том, что слишком много времени и сил он уделил банде Жихарева и совсем упустил то, ради чего сюда послан. Но тут же память подбросила ему успокоительную мысль, что ликвидация банд сейчас, на первых порах, имеет важнейшее значение для утверждения советской власти на полуострове. Сам для себя он определил свою миссию широко: делать все возможное для внедрения добра, справедливости и законности на территории освобожденного Крыма.

В связи с этим он на ближайшее время наметил посетить лагерь задержанных во время перерегистрации. Выяснить: в каких условиях они содержатся? Обеспечены ли питанием? Какое будущее им уготовано?

Но, прежде всего, надо покончить с бандой Жихарева. Не слишком ли много внимания уделил он ей? Их пока много, таких банд. Но почему именно эта встала поперек его пути? Что это, перст судьбы? Интуиция? Слепой случай?

Но теперь Кольцов точно знал, что они — Микки, Таня и он — связаны между собой прочным канатом. И разорван он может быть только в случае, если Таня устанет его ждать и выйдет замуж за Уварова, либо Микки выложит ей неопровержимые доказательства, что Павла уже нет на свете. И лишь тогда она, возможно, примет предложение Уварова. Павел в этом раскладе существовал, как некая абстракция, как в школьном задачнике, когда записывают условие задачи: дано… и так далее. Он ни на что не мог повлиять.

Мысли стали путаться, и он уснул.

Глава седьмая

Вторая регистрация всех белогвардейских офицеров и чиновников была проведена вскоре вслед за первой. Ей предшествовало появление в Феодосии уполномоченного Ударной группы Данишевского. Он прибыл с секретными инструкциями, касающимися белогвардейцев и чиновников из аппарата Русской армии. Широкому разглашению эта инструкция не подлежала. С нею был ознакомлен предельно узкий круг лиц: Зотов, Добродицкий и несколько преданных им командиров, на которых возлагалась особая миссия.

После этого Зотов, Данишевский и их доверенные лица объехали все феодосийские окраины, взяли на заметку остатки Генуэзских крепостей, а также пустыри и овраги. А в порту в спешном порядке была огорожена высоким колючим забором территория элеватора и зернохранилищ.

Не в пример первой регистрации, после второй бывших офицеров и чиновников тут же брали под стражу и отвозили в порт, в концлагерь.

Одновременно была проведена перерегистрация в Судаке, Алуште и Керчи. Феодосийский лагерь все больше наполнялся арестованными. Данишевский в соответствии с данными ему полномочиями создал революционную «тройку», некий трибунал в усеченном виде. Логика была простая: один человек субъективен, двое, если у них возникли разногласия, оказываются в тупике, и лишь трое могут соблюсти объективность.

«Тройка» вершила правосудие под навесом зернохранилища, за столом, накрытым кумачовой скатертью. Задержанных подводили к ним по одному. Несколько коротких вопросов, таких же коротких ответов. И приговор.

— Фамилия и прочее?

— Лагода Андрей Макарович, уроженец села Голая Пристань Херсонской губернии, года тысяча восемьсот девяностого.

— Вероисповедание?

— Православный.

— Служба у Врангеля? Звание?

— Месяц в Дроздовской пехотной дивизии. Солдат. Потом…

— Достаточно. Служили ли в рядах Красной армии?

— Полтора года. В Пятнадцатой стрелковой дивизии. Красноармеец. Под Мелитополем попал в плен. Может, слыхали, там дроздовцы отсекли…

— Достаточно. Почему не бежали из плена?

— Не было такой возможности.

— Достаточно. Почему не бежали вместе с Врангелем? С какой целью остались в Советской России?

— Вы что? В чем-то меня подозреваете? Да я…

— Понятно, — многозначительно сказал один из «тройки» — Данишевский и обвел взглядом остальных двоих. Те не сказали ни слова, лишь кивнули головами.

После этого Зотов, вероятно, отвечающий за надлежащее оформление приговоров, сделал несколько пометок в лежащей перед ним толстой амбарной книге и передвинул её Добродицкому. И затем книга опять вернулась к Данишевскому.

Данишевский монотонным голосом прочёл:

— Исходя из нами услышанного, вы, Лагода Андрей, Макаров сын, уроженец Голой Пристани Херсонской губернии приговариваетесь к высшей мере революционной справедливости расстрелу. Уведите!

В день перед тройкой проходило сто — сто пятьдесят человек. Иногда, очень редко, приговор звучал иначе: «Отправить на север для революционного перевоспитания», и крайне редко: «Отпустить, как не представляющего угрозы для Советского государства». Но таких были единицы.

Ежедневно на рассвете к оврагу выезжала расстрельная команда. Первое время выезжали недалеко, к Генуэзской крепости и, расстреливая, сбрасывали тела в древние колодцы. Когда же колодцы заполнились, стали вывозить к оврагам.

Андрея Лагоду вывезли на расстрел в степь, к глубокой балке, промытой вешними водами, не одно столетие текущими к морю. По сторонам оврага поставили два пулемёта, и ещё два — в центре. Чтобы они не бросались в глаза, их до поры накрывали либо шинелями, либо лошадиными попонами.

С интервалом в час-полтора к оврагу подъезжали еще одна-две автомашины. Приговоренных с криками и ударами плетей ссаживали на землю:

— Быстрее! Быстрее! Вашу мать!

Приговоренные жались друг к другу, в последней надежде, что это какое-то недоразумение, что это всего лишь акция устрашения, что будет еще один суд и он во всем разберется. Среди ждущих в лагере своей участи часто запускали такой слух: вывозят в степь якобы для расстрела, а на самом деле немного попугают, а потом отпустят.

Андрея Лагоду привезли утром, первую партию вывезли еще раньше, на рассвете. Над белой от изморози степью вставало солнце. И хотя был только декабрь, небо было по-весеннему голубое и обещало хороший день.

Возле Лагоды старался поближе держаться парнишка из юнкеров, его земляк из Алешек. Они не были до лагеря знакомы, и о том, что земляки, узнали только здесь. Его должны были отпустить, он был призван едва ли не в последние дни войны, когда белые уже покидали Северную Таврию. Но на какой-то вопрос он ответил не так, как хотелось «тройке». Почему оказался в плену, он сказал, что был контужен. С армией не покинул Россию по той же причине: отказали ноги, не мог ходить.

Когда раздались пулеметные очереди и люди вокруг них стали оседать и падать, парнишка-землячок с удивлением обернулся к Андрею, хотел что-то сказать, но не успел. Одна или несколько пуль попали в него. Падая, он толкнул Андрея, и они вместе скатились по склону оврага, а затем с какого-то выступа полетели вниз, упали на мягкое. Андрей понял, это тела тех, кого расстреляли раньше, на рассвете.

Затем на них свалились ещё несколько мертвых тел. Парнишка-землячок не подавал признаков жизни.

А сверху доносились голоса, что-то там говорили, но Андрей разобрать не мог. Раздались новые выстрелы. Он понял: пристреливают раненых. Придавленный телами убитых, он затаился.