кровати. Румянцева самозабвенно целует мне грудь и спускается ниже, ее тело страстно извивается, и мне приятно не только от ее ласк, но и от общей человеческой близости: тепла разгоряченной кожи, дыхания, цветочного запаха, окутывающего ее всю. Прикрываю глаза буквально на секунду и в то же мгновение Румянцева бесследно исчезает, а на ее месте появляется Неля. От неожиданности нахлынувшего видения я вздрагиваю и, не давая ему разрастись до чего-то большего, резко сажусь.
– Что случилось? – Оля испуганно хлопает глазами.
Она успела раздеться до трусов, но я отворачиваюсь в поисках рубашки. Сомнений нет: не уйди я сейчас, все, что случится дальше, будет происходить не с ней.
– Извини, – я сглатываю застрявший в горле ком возбуждения. – Давай как-нибудь потом. В другой раз. Сейчас я не могу.
– Я что-то сделала не так? – Губы ее дрожат, еще немного – и она расплачется.
Наклонившись, я быстро целую ее и натягиваю рубашку.
– Все хорошо. Это только мои проблемы. Не бери в голову.
– Но, блин! Святоша, что за хрень? – взрывается она. – Ты совсем дебил? Пожалуйста, не уходи! Ты мне очень нравишься. Очень-очень. Уже давно. Уже два года или, может, три.
– И где же ты была раньше? – бросаю я, выходя в коридор.
Ответ мне не нужен – я и без нее знаю, что дело в Макарове. Любой связавшийся со мной тоже превратился бы в изгоя.
Я быстро снимаю с вешалки куртку и отпираю дверь. Прикрывшись блузкой, Румянцева разъяренно выскакивает из комнаты и осыпает меня матом и проклятьями.
Возразить мне нечего. Со всеми ее эпитетами в свой адрес я согласен. Такого чудака на букву «м», как выражается Гальский, надо еще поискать.
Глава 34. Нелли
Ночь прошла паршиво: одолевали мысли о предстоящем мероприятии, где я непременно опозорюсь, об Артёме и незапланированном поцелуе – в полусне мне хотелось протереть рот дезинфицирующей салфеткой; а потом перед глазами неизменно вставал Глеб – то нервный и дерганый, то улыбчивый и спокойный, то рассеянный и пьяный. Он собирался мне что-то сказать, но рядом каждый раз возникала Олечка и намертво присасывалась к его губам, а я в гневе и негодовании разбивала ноутбук о стенку.
Я просыпаюсь раньше будильника и, отчего-то свято уверовав, что ссора с Глебом мне просто приснилась, первым делом проверяю телефон.
И вдруг обнаруживаю себя в черном списке.
Резко сажусь, продираю глаза, и в затылок вонзается иголка мигрени.
– Это еще почему? – Я обновляю страницу, и подозрение сменяется осознанием того, что Глеб заблокировал мой аккаунт.
Ну конечно же: играть со мной ему больше неинтересно, и пафосные речи о моей уникальности, звездности и необходимости победить в борьбе любой ценой сразу иссякли.
Меня колотит, в голову приходят сотни остроумных фраз вдогонку, но, пока я определяюсь, как достать и побольнее задеть этого придурка, негодование сходит на нет, а на ресницах выступают едкие слезы.
– Серьезно? Нет, ты серьезно это сделал?..
Обманул, втерся в доверие, повел себя как последняя скотина, слил в унитаз все, что у нас было, да еще и заблокировал!
В сердцах швыряю телефон на тумбочку, нарезаю круги по комнате, застилаю диван и выравниваю складки на пледе. Не помогает: желание заорать во весь голос только крепнет.
От Артёма прилетает дурацкий смайлик и пожелание доброго утра, но я оставляю сообщение непрочитанным, потому что пока не решила, простить его или высказать все, что думаю о его выходке. Взваленная на плечи миссия – да еще и без поддержки Глеба – тяготит все сильнее. Нет желания видеть Артёма и терпеть на себе его руки, а идея сбросить Милану с трона потеряла всякий смысл.
Мечты и стремления, управлявшие мной до встречи с Глебом, кажутся мелкими, ничтожными и глупыми. Ежедневное общение с ним происходило не ради победы над школьной звездой, а потому, что мне был нужен он сам.
Но этот придурок отшвырнул меня, как бродячего щенка, да еще и демонстративно захлопнул дверь перед самым носом.
За окнами снова цедит противный дождик, у меня ломит виски, настроение валяется где-то в районе плинтуса.
Не позавтракав, линяю из дома – как обычно, без зонта, и холодные капли заливаются за ворот косухи, попадают в глаза и текут по щекам.
Мне грустно и страшно, от ноющей боли натурально мутит – вселенная опять схлопнулась до размеров маленького унылого городка, четырехэтажной школы и восьмиметровой комнаты. Даже если случится невозможное: мы с Клименко завоюем первое место в общешкольном зачете, и Милана признает поражение – мой вечер после бала все равно пройдет в одиночестве и тоске за пошивом наряда для куклы или чтением книги. Как и все последующие вечера.
Я вхожу в класс и, не поднимая головы, шагаю к галерке. По новой традиции, со мной охотно здороваются, но я бы предпочла оставаться изгоем, белой вороной, злобной ведьмой, лишь бы никто не лез с душеспасительными беседами.
– Кузя, ты нездорова? – склонившись над партой, сочувствует Паша, и я отмахиваюсь:
– Ага. Критические дни. Отвали.
Подспудно жду, что доморощенный недостендапер подхватит эту тему и вынесет на всеобщее обсуждение, но он молча уходит. Его сменяет Артём.
– Нелли, что с тобой? – Он занимает соседний стул, двигается ближе, в виноватом щенячьем взгляде читается тревога и обреченность. – Слушай, это же я, да?
– Что – ты? – Мне непонятно, о чем речь, и он терпеливо поясняет:
– Ты такая из-за меня?
Может, рассказ о вероломстве и подлости столичного кретина облегчил бы мои страдания, но адресовать его Артёму я не могу. Пожимаю плечами и выдавливаю улыбку, призванную показать, что со мной все отлично.
– Я такая, потому что сейчас восемь утра, четверг и осень. И Татьяна со своими проверочными работами первым уроком.
Подперев кулаком подбородок, рисую круги на полях черновика, разглядываю сонных птиц, нахохлившихся под крышей соседнего дома, а на грудь камнем давит предательство Глеба.
Да, я грубила ему – точно так же, как грубила всем, кто пытался подобраться слишком близко, а он не реагировал на колкости и демонстрировал заинтересованность. Чем и подкупил. Но моя защитная реакция была вызвана отлично работающей интуицией. Я с самого начала подозревала, что дело нечисто: с его внешностью и умом он мог бы всухую обставить даже условного Артёма. И жалобы на тяжелую судьбу лузера в его исполнении выглядели недостоверно, потому что Глеб чуть ли не дословно повторял мои собственные фразы. Я глупо и нелепо поддалась на пустой треп, потеряла бдительность и теперь страдаю. Поделом.
После физики меня и Клименко освобождают от