Инцери обиженно надулась, но жар пришлось поубавить. Теперь ее можно было держать в руках – осторожно, кончиками пальцев, как держат кружку с горячим чаем. Маггара пристроилась у Лизы на плече.
– Ну вот вы и в сборе, – объявил Квинтэссенций. – А началось все… извините, наверное, длинно получится, но тут уж я не виноват. Так вот, началось все, когда был жив перводракон… Или, может, сразу перейти к Дюжине? – На лбу камня собрались трещинки-морщинки. – Это же сотни лет, если не ошибаюсь.
– Начни с Ланселота, – подсказала Фуоко.
– С Ланселота? Хорошо, раз вы настаиваете… Итак, Ланселот.
Ланселот.
Комета висела в небе считаные дни, но этого вполне хватило. Весь Террокс всколыхнулся. Лжепророки и мессии заполонили дороги; в городах стало не протолкнуться от предсказателей.
В основном предсказывали перемены. Некоторые каркали – их слушали внимательно и хорошо угощали. Другие смотрели в будущее оптимистично – к ним тоже относились благосклонно. Тех же, кто осмеливался утверждать, что ничего не изменится, побивали камнями. Они-то, в конечном счете, и оказались правы.
Короли вернулись из Урболка в смешанных чувствах. Маленький кочевник в росомашьей шапке объявил варанов священными животными. Король Лир запретил клепсидры. Бизоатон Фортиссимо… Нет, Фортиссимо не устроил избиения младенцев – для этого он был слишком цивилизован и демократичен. Но слухи и предрассудки, которыми управлял шарлатан, сделали свое дело. Тримегистия возненавидела детей, родившихся в канун Грошдества.
С этого мига каждая семья, в которой жил грошдественский ребенок, мыкалась от горя к несчастью, соседи отвернулись от них. Торговцы не отпускали товары в кредит. Приюты в городах переполнились брошеными детьми. Среди наступившей беды шарлатан показал себя благодетелем. Он ездил по приютам, щедро одаривая подкидышей; не один ребенок засыпал с именем Биатона на устах.
Ланселота среди них не находилось. Фортиссимо знал это наверняка, – медовая жемчужина не откликнулась ни на одного ребенка. Вереницы детей проходили перед королем, но камень оставался пуст и мертв.
Время шло, и шарлатан становился все беспокойнее. Он пускался на хитрости. Назначал субсидии зимним детям, придумывал заговоры и измены. Ланселот как в воду канул. Ни тайная канцелярия, ни маги-провидцы не могли обнаружить ребенка судьбы.
На самом деле Хоакину повезло. В мэрии, где хранились документы о его рождении, произошел пожар. В стране гуляло поветрие, губившее зимних детей, и Тертерок Истессо – отец Хоакина – решил рискнуть. Дав взятки нужным людям, Тертерок выправил Хоакину новые документы. Так шарлатан потерял след – чтобы найти его вновь через двадцать с лишним лет.
Все это время Казначей Пыли жил в Анатолае в облике диктатора Архитита. Анатолайский зверь не подпускал к себе демона. Положение становилось все опаснее. Казначей терял силы. В народе поднялся ропот: скрывать нечеловеческую сущность Архитита становилось все труднее и труднее. И тогда его преосвященство предложил выход.
Он решил обожествить Казначея. Отныне храмы во всех странах Дюжины принадлежали демону. Это позволяло убить двух зайцев. Казначей Пыли получал возможность легко перемещаться из города в город. Достаточно было зайти в один храм Эры и выйти из другого такого же, но за десятки и сотни миль. Поклонение людей давало ему достаточно сил, чтобы поддерживать человеческий облик.
В качестве расплаты его преосвященству приходилось терпеть брюзжание Квинтэссенция. Деликатный бог каждые несколько лет приходил к жрецу с жалобами. Его преосвященство отвечал неопределенно.
– Когда-нибудь. Потерпи, дружок. Другие боги пантеонами живут и не жалуются, – говорил он. Так прошел год. Десятилетие. Сто лет.
Лже-Архитит заскучал. Он инсценировал свою смерть (благо опыт уже имелся) и отправился путешествовать. Бизоатон Фортиссимо сумел отыскать Ланселота и наложить заклятие. Иногда Казначей Пыли заходил в гости к Ланселоту. Поболтать, а также проследить, не проснулась ли в том мятежная натура. Иногда случались неприятности: люди узнавали в безобидном чудаке-путешественнике покойного диктатора. Демону пришлось собрать все портреты Архитита, все камеи, скульптуры и барельефы. Собрать и спрятать. К счастью, у анатолайцев не было привычки чеканить портреты властителей на монетах – иначе пришлось бы изъять и все деньги тоже.
Лицо Архитита изгладилось из людской памяти. Никто не мог более уличить его.
– Так, значит, это те самые портреты?
– Да… если я не ошибаюсь.
Облако пыли взвилось над алтарем Эры. Фуоко вытащила из кучи портретов потемневшую доску в серебряном окладе. Развернула к себе и…
– Эрастофен!
Его преосвященство прикрыл ладонью глаза. Проклятое анатолайское солнце не знало ни отдыха, ни покоя.
– Эрастофен, вы уже здесь?
Белокожий философ вынырнул из полумрака колоннады. Он пересек залитое солнцем пространство Храма и остановился перед жрецом.
– Да, ваше преосвященство.
– Это солнце… Оно сделает меня слепым. Вы присмотрелись к новому порталу в Урболке, Эрастофен?
– Мне нет нужды в ваших игрушках. Портал работает, это хорошо.
– Эра, я вот что хочу спросить… Зачем вам тринадцатая арка? Это ведь ваша была фантазия.
– Да, ваше преосвященство. Мы обнаружили пещеру перводракона. Я распорядился провести туда портал.
– Зачем?
– Град Града не удержит Ланселота. Бунтарь слишком опасен. А пещера перводракона заполнена едкими испарениями. Всякий попавший в нее начинает чихать. Он трет слезящиеся глаза, а затем умирает… Впрочем, последнее Хоакину никак не грозит.
– Это жестокий план, Эра. Может, милосердней будет убить Хоакина?
– Мы уже обсуждали этот вопрос. Ланселот родится в ином теле, вот и все.
– А тюрьма?
– Хм… – Эрастофен уселся у ног жреца и в задумчивости подпер голову двумя кулаками. – Пробовали вы когда-нибудь удержать пар в кипящем чайнике? Узник – это вызов, друг мой. Обязательно найдется кто-то с обостренным чувством справедливости. Он освободит Ланселота.
– Вы правы. Проклятая гроза… как ломит виски, Ланселот сейчас в Граде Града. Послать за ним?
– Да, ваше преосвященство.
– Оглушить, отвезти в Урболк, бросить в тринадцатый портал. Нет Ланселота, нет проблемы.
Его преосвященство принялся мерить шагами черно-красные плитки пола. Как всегда бывало, когда накатывала мигрень, он начал ощущать свой запах. Сухой, старческий, затхлый. Запах слоящейся змеиной чешуи, тусклой вытертой шкуры.
Жрец ощущал себя выползком, сброшенной кожей перводракона – первого зверя, заключившего соглашение с бургомистром. Давным-давно, в незапамятные времена…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});