Читать интересную книгу Лавка чудес - Жоржи Амаду

– Электрической, но какая разница? Это же трест, вы сами рассказывали, профессор.

– Ну разумеется, тресты и корпорации, – рассмеялся Фрага Нето.

– Так вот, я член комитета солидарности с бастующими и пришел к вам…

– Нужны деньги?

– Нет, сеньор. То есть и деньги тоже нужны, но этим занимается другой комитет, финансовый. Коли хотите помочь деньгами, я скажу кому-нибудь из финансового комитета, они к вам обратятся. Но я-то думал про другое: не зайдете ли вы к нам в комитет? У нас там круглосуточное дежурство, заседаем днем и ночью, многие приходят выразить солидарность и поддержку, пишут о нас в газетах, это очень важно. Заходили профессора факультета права, депутаты муниципалитета, журналисты, писатели, много добрых людей перебывало, а студенты – те валом валят. Я и подумал, что вы, профессор, при ваших-то идеях…

– При моих идеях… Что ж, вы хорошо сделали, вспомнив обо мне, я все тот же. Для трудящихся забастовка – правое дело, она – их оружие. Только пойти я не могу. Вы не слыхали? Я буду участвовать в конкурсе на должность заведующего кафедрой…

– А как же профессор Виража? Ведь он жив, я на днях читал о нем в газете.

– Профессор Силва Виража вышел в отставку, не счел нужным возвращаться на должность, замещенную другим, тем более что лекций он давно уже не читал. Я, как мог, убеждал его вернуться, ничего не вышло. У меня два конкурента, Аршанжо. Один из них, довольно сильный, – приват-доцент аналогичной кафедры в Ресифе. Второй – местный, пробивной, ловкач, у него со всех сторон протекции. Драка будет что надо, местре Аршанжо. Я рассчитываю пройти, но сейчас против меня развернули настоящую кампанию, мне ставится в вину все, что только можно, особенно эти самые идеи, о которых вы говорите. Если я появлюсь в вашем комитете, кафедры мне не видать, дорогой мой друг… Вы понимаете, в чем тут штука?

Аршанжо утвердительно кивнул, профессор продолжал:

– Я ведь не политик. У меня есть свои убеждения, но политической борьбы я не веду. Возможно, и следовало бы вести, наверняка следовало бы, но, милый мой Аршанжо, не у всякого хватит духу пожертвовать должностью и званием ради своих идей. Не судите меня строго.

– Да, конечно, должность педеля – это не то что должность заведующего кафедрой. Всему своя цена. Так что не мне судить вас, профессор. Я скажу товарищам из финансового комитета, чтоб зашли к вам.

– Лучше всего вечером, домой.

Аршанжо встал, Фрага Нето тоже поднялся и вытащил бумажник, чтобы расплатиться.

– Какая же должность у вас в Электрической?

– Разношу счета.

Слегка смущенный, профессор спросил, понизив голос:

– Может, я могу вам помочь, Аршанжо? Не откажитесь принять от меня… – и потянул из бумажника крупную ассигнацию.

– Не обижайте меня, профессор. Присовокупите эти деньги к тем, что вы отдадите на забастовку. Желаю победы на конкурсе. Если б мне не было запрещено появляться на факультете, обязательно пришел бы вас поддержать.

Фрага Нето проводил его взглядом: неугомонный старик, прах его побери. В каком-то волнении нерешительно двинулся к автомобилю. «Чертов упрямец, пошел в разносчики счетов. А конкурс – это конкурс, кафедра – это кафедра. Молодой претендент на звание доцента, только что вернувшийся из Европы, может объявить себя марксистом, и это сойдет ему с рук. Но профессор медицинского факультета, оспаривающий кафедру у двух других претендентов, один из которых умен и знающ, а у другого рука в министерстве, не может пойти в стачечный комитет, если не хочет провалиться на конкурсе и перечеркнуть свою карьеру. Это все равно что бросить кафедру псу под хвост, любезный Аршанжо. Вы сами сказали, звание профессора – не то что звание педеля. Педель беден, но горд. Профессор богат, а где его гордость, порядочность? Неужели только педель может оставаться порядочным и гордым?» Фрага Нето ускоряет шаг, почти бежит.

– Аршанжо, Аршанжо! Погодите!

– Да, профессор…

– Этот ваш комитет… В котором часу, вы говорите, мне надо туда зайти?

– Да хоть сейчас… Вместе и пойдем, милый мой.

Профессор Фрага Нето не потерял кафедры, победил на конкурсе, с блеском побив и эрудита, и ловкача. А вот Педро Аршанжо потерял-таки должность, этот чертов старик не ограничился привлечением сочувствующих к работе комитета. Стал агитатором: убеждал, доказывал, был одним из тех, чьими усилиями забастовка охватила Электрическую компанию, а за ней и Телефонную. Бастовали дружно, победили, и администрация никого сразу не уволила. Чистка началась примерно через месяц. Одним из первых был уволен Педро Аршанжо.

Он шел по Пелоуриньо и смеялся. Безработный. Да-да, Забела, chômeur[114].

4

Длинная и грустная вереница жалких должностей, что все быстрей сменяли друг друга и все хуже оплачивались. Найти работу в таком возрасте – само по себе дело не простое, а тут еще этот невозможный старик не соблюдает распорядка дня, бросает работу недоделанной, приходит поздно, уходит рано, совсем не приходит, заговорившись с кем-нибудь по дороге. При самом добром к нему расположении держать его невозможно.

Работал он внештатным корректором в редакции одной из утренних газет: сегодня один работник не явится, завтра другой, а у старика рука набита, в грамматике да в орфографии он силен. Утром, еще до выхода газет, за сарапателом и рюмкой кашасы рассказывал о последних событиях в стране и во всем мире кому-нибудь из друзей: Мигелу, майору, Будиану или Манэ Лиме. В мире неладно, то в одном месте заваруха, то в другом. Фашисты убивают негров в Абиссинии, опрокинув трон царицы Савской, ах, Сабина дос Анжос, твоего короля бросили в концентрационный лагерь! Продолжаются еврейские погромы, теория превосходства арийской расы объявлена государственной доктриной, грохочут барабаны, мировая война не за горами. В Бразилии тоже хорошего мало: Новое государство, рта не раскрыть, тюрьмы набиты до отказа.

Прошло немного времени, и старик не только был уволен, но и попал в черный список работников газетных издательств. Есть основания полагать, что старый Педро Аршанжо нарочно исказил статью, в которой один из политических заправил, полковник Карвальо, расточал похвалы Гитлеру. В тексте статьи, разосланной в газеты департаментом печати и пропаганды со строжайшим требованием особо выделить ее при публикации, не было живого места от ляпсусов и искажений. Еще можно поверить, говорил государственный цензор издателю газеты, который к тому же был его приятелем, еще можно допустить, что «Гитлер – это гадость» вместо «Гитлер – это радость» получилось случайно, линотипист нажал не на ту клавишу. Но уже трудней верится в случайность, когда видишь, что вместо «избавитель человечества» написано «избиватель человечества». И совсем уж никак не объяснишь, откуда взялось ругательство, дважды присовокупленное к имени фюрера. Слава богу, в Рио никто его не знает, оно понятно только баиянцу. Но все равно из столицы пришел грозный приказ, и он, главный цензор, смог ограничиться арестом номера и закрытием газеты на восемь дней лишь на свой страх и риск, чтобы избежать чего-нибудь похуже, и, разумеется, цензорам издательства отдано распоряжение произвести дознание, выяснить обстоятельства дела и наказать виновных.

Цензоры развели руками – попробуй отыщи теперь, кто в тот вечер правил какую статью, – так ничего и не выяснили. Все поголовно отпирались, никто ничего не знает, не видал и не слыхал. Старик, заменявший корректоров от случая к случаю, не был даже опрошен. Ибо владелец газеты хотя и разозлился, что газету временно закрыли и он несет убытки, но еще больше зол был на диктатуру и сам вычеркнул сумасшедшего старика из списков опрашиваемых, зато внес его в черный список: «Если он будет и дальше править гранки, он в конце концов засадит нас всех в тюрьму!» «Ай да старик!» – говорили линотиписты. Злополучный номер газеты продавался из-под полы по неслыханной цене.

«Если бы он просто не работал, это бы еще полбеды, – объяснял майору Дамиану де Соузе нотариус Казуза Пивиде, взявший Педро Аршанжо снимать копии с документов в канцелярии Дворца правосудия. – Беда в том, что он другим не дает работать: как придет, все бросают дела и слушают, раскрыв рты, этот старикан набит всякими историями, одна другой занятней да заковыристее, сеу майор. Я и сам работу побоку – и слушаю».

Надзирателем в гимназии Педро Аршанжо проработал одни сутки: ему показалось, что воспитанники интерната – узники, оторванные от семьи и лишенные улицы, жертвы строгой дисциплины, вечно голодные и тоскующие по свободе. В свое первое и последнее дежурство он организовал с мальчиками импровизированный литературно-музыкальный вечер: стихи и кавакиньо. Они пропели бы до утра, если бы директор гимназии, срочно вызванный из дома, не положил бы конец «этому немыслимому безобразию». Работая швейцаром в гостинице, Педро Аршанжо отлучался со своего поста, стоило его куда-нибудь пригласить. Когда служил билетером в кинотеатре "Олимпия", пропускал без билета на утренние сеансы в воскресенье всех негритят. В должности учетчика на стройке болтал с рабочими, снижая производительность труда, – не был он создан подгонялой, не получился из него ни бригадир, ни надсмотрщик. Да и стоит ли рабочим за такую мизерную плату надрываться ради хозяйских барышей? Старик никогда не соблюдал строгого распорядка дня, даже в своих исследованиях подчинялся только внутренней дисциплине, не глядел на часы, не был рабом календаря.