Читать интересную книгу Вечная полночь - Джерри Стал

— Джерри, Господи Иисусе! — издали прозвучали ее задыхающиеся слова. Я прижал ее бедра к своим ушам. Не отпускал от себя ее плоть. Отрешился от мира в ее теплой плоти. Ничего мне больше не было надо. Отрешиться от мира. Я даже не лизал ее. Сначала нет. Только прижимался. И все. Прижимался лицом к ее вагине. Все плотнее, губами, носом, глазами, всем, чем только мог, стремился в ее влажный потусторонний мир. Вверх, вниз, вперед, назад, в сторону и обратно, внутрь, наружу.

Наконец, мне удалось найти полную черноту. Мягкую жаркую черноту, где мне надо было только дышать. Только шевелить ртом. Губами. Но теперь медленно. Медленно, почти незаметно. И тут ее пальцы вцепились мне в волосы. Рванули голову назад. Резко. Быстро. Упрямо.

«Да…» — кажется, услышал я далекий гул. Приглушенная мольба. «Да… Я наконец потерялся». Наконец-то, блядь, потерялся. А потом — ЧЕРТ! ЧТО ЗА ХУЙНЯ?

Она дернула меня за уши, оттащила голову назад, как это делают с человеком, ничком лежащим в ванной…

— ПИДОРАС! — закричала она, и тут до меня дошло, что она кричит давно. Звук глушился кожей и мышцами. Я взглянул на нее и мигнул. «Что такое?» — я хотел склониться обратно. Снова спрятаться под этим миром, пока боль не вернулась. Я почти в ее влажном лабиринте, почти потерял себя, моя боль почти ушла. «Что такое?»

Я дотянулся до ее лица. Почувствовал, что оно в слезах.

— Очень больно, — прошептала она голосом напуганного ребенка.

— Очень больно? — на миг я запаниковал. Какого хера я делаю? Ушиб ее? Укусил?

— Не ты, — снова прошептала она, — борода. Очень больно. Кожу сдираешь.

— Ой, правда…? Прости… Пожалуйста… Прости.

Темнота комнаты казалась почти жидкой. Воздух на вкус был как горящая покрышка. Кожа у меня снова зудела. Но только она меня не остановила. Если бы она пустила меня, и пусть хоть вся, на хуй, кровью изойдет, я бы проник туда. Слизал бы боль. Свою, ее, всего мира. Мои поры бурлили Чернобылем, я весь стал ядовитой пеной, и мне оставалось только зашипеть.

— Ладно, — сказала она, на сей раз нормальным голосом. — Не парься.

Наконец, у меня встал. Героиновый стояк, все, как раньше. Нужно время, чтобы разогреться, но когда получается, уже пора прощаться…

— Я всегда думаю только о тебе, — лепетал я, маневрируя, пытаясь с помощью обеих рук в нее проникнуть. Она не помогала. С ней иногда случается. Изображает жертву. Играет маленькую девочку, к которой приходит Дядя, когда она спит. Когда притворяется, что спит.

Я все понимал, кроме того, как бы закончить в ближайшие пару секунд. Я обнял ее наконец, проскользнул на дюйм и постарался расслабиться. Мне хотелось или сдохнуть, или расслабиться. Казалось, то ли я кончу через полсекунды, то ли в следующем году. Но достаточно одного движения, вперед, назад. Пожалуйста, Господи! Оно так или иначе поможет забыться. Танец туда-сюда в агонии, ведущей в никуда. Почему умереть так трудно?

— Ты действительно хотел меня? — Китти выдохнула мне в кожу вопрос. Несколько крошечных дуновений. Каждое слово больно било.

— Да, — ответил я ей в плечо. Ее красивое плечо пловца. — Для этого и приехал.

— Выебать меня?

— Не только.

— Только выебать, — снова вздохнула она.

— Хорошо, только выебать. Врать не буду. Больше никого нет. Никого во всем мире. Никого нет. Ничего, — в тот момент мне хотелось выгнать боль своим хуем. Забрав ее печаль, я бы избавился и от своей. Так бы смогло получиться. Так должно было получиться.

Не знаю, как долго мы терзали друг друга. Когда я все-таки кончил, чувство было такое, словно у меня из вен хлынула кровь. И на одну минуту, на одну благословенную минуту, я снова почувствовал себя целым. Спазмы прекратились.

Пока, словно волны адского прилива, они не возникли снова. Боль вернулась. Сначала в коленях, в шее, потом обожгло язык и скрутило в животе. Потом снова гукнуло в черепе, в глазных впадинах заскребло ржавой ложкой, непонятная мерзотная и грязная музыка, от которой захотелось смыть мозги в сортир, окунула мою бесполезную, трясущуюся башку в ведро с соляной кислотой, ядовитым бульоном. Пока кипящая боль выходила из меня, плоть и ощущения сгорели начисто. Я мог разглядеть ухмылку черепа в шипящей токсичной луже…

На какое-то время я отключился и, задыхаясь, пришел в себя.

Китти спала подо мной. Никакая, как разбитая тачка. Не осталось ничего, кроме вращающихся шин и дыма. Я походил часок. Постарался посмотреть ее раздолбанный черно-белый телевизор. Но люди и там были похожи. Ничего не помогало. Абсолютно ничего.

Только в три часа утра — я это помню, потому что позвонил в службу точного времени и стал умолять записанную на магнитофон тетку спасти мне жизнь — в три утра я разбудил ее снова. И хотя она стала удивлять, спрашивать, в чем дело, я был готов к бою. Через пять минут она попросила меня не останавливаться, и все опять стало хорошо.

Так продолжалось всю ночь. Не знаю, сколько раз. Может, пять. Может, шесть. После первых двух трахов я спускал через пару минут. По-моему, больше трех ни разу не продержался. На героине все происходит не так. Секс в процессе спрыгивания существует как своего рода измененное сексуальное желание на приходе. Чтобы встал, как обычно нужен Вернер фон Браун, но если все же получилось, провести нормальный перепихон не получается, и спускаешь почти сразу, как только… Я начинал двигаться, чувствовал засасывающий поцелуй фрикций, сочное сжатие, и мгновенно выстреливал граммулечкой спермы — сущий мизер — и скатывался с нее на сырую груду одеял.

Я вел себя эгоистично. Я был полумертвый. Но это было неважно. Я трахался, пока хватало сил двигаться. Пока она не засыпала снова. Пока член, обвисавший внутри нее, не отвердевал снова и не начинал болеть. Но ничего. Лучше такая боль, не похожая на наркотическую абстиненцию. Все равно что гасить босой ногой окурок, чтобы забыть про нож в сердце.

К пяти утра Китти вообще перестала двигаться. Я ебал покойницу. Пялил труп. Мне было наплевать. Главное — фрикции. Облегчение. Бегство от боли, которое не даст мне… Мне было противно над этим размышлять. Я должен был не останавливаться и продолжать, заебаться до изнеможения, когда бессилен синдром отнятия, бессильны костлявые пальцы опиатового монстра, бессильна голодная пасть внутри меня.

К шести утра я был одинаково близок к смерти и готовый вмазать. И ничего другого мне не хотелось.

Китти с утра позвонила на работу и сказалась больной. Осталась дома и позволила мне пользоваться собой. Помню, два или три раза она начинала плакать. Но плача, она обнимала меня, подмахивала мне бедрами и била кулаками. Не представляю более уродливого акта. И не представлял, что можно остановиться. Мне было необходимо гнать дальше. Едва я останавливался, возвращалась ломка.

Солнце жгло шлакобетонные стены дома Китти. Смертоносные лучи Феникса. Кондиционера у нее не было. Весь день мы истекали влагой, два мертвых тела, выброшенные на берег гнить. Квартира пропахла потом и пиздятиной. Даже ее пес, старый эрдельтерьер по кличке Лефти, отполз к входной двери, стараясь держаться от нас насколько можно дальше. Китти дважды принимала душ, я воздержался. Словно мои собственные испарения способны отгонять боль, стать заслоном между мной и демонами ломки, стремящимися прорваться мне под кожу.

Где-то днем я дополз до ванной, закрыл дверь, включил душ, но встать под него не смог. Я старался, чтобы она не распознала мое истинное состояние: если она почувствует, что я боюсь воды, она догадается. Джанки не выносят прикосновение воды. И я стал притворяться. Обтер свое еще живое тело мокрыми полотенцами. Я встал на ноги первый раз, и меня надолго расколбасило. Я вцепился в вешалку для полотенцев, надеясь, что это состояние продлится вечно. Стискивая зубы, я задержал дыхание и попробовал превратить этот случайный подарок судьбы в полное забвение, но не вышло. Ни хуя не вышло.

После своего псевдодуша я прошелся холодной мокрой тряпкой по самым отвратительным частям своей анатомии — то есть везде — и вылез наружу, чувствуя себя чуть-чуть менее отвратно. Когда я упал обратно, Китти странно на меня посмотрела. Я постарался ей улыбнуться.

— Ты что?

— Ты, блядь, душ забыл выключить… — она встала выключать его сама, слегка наклоняясь влево.

Китти вернулась, поглаживая ладонью свой гладкий живот. Настоящее спортивное телосложение. Работа с уцененными спортивными автомобилями, возня целыми днями с запчастями и аккумуляторами держали ее в форме, как тренировки для Олимпиады. Даже когда она спала, на ее прессе можно было отбивать барабанную дробь.

Она улыбнулась мне непонятной полуулыбкой:

— Да, видно, соскучился. Даже ходить не могу…

— Ну да… — неожиданно от разговора меня затошнило, но признаваться в этом мне не хотелось. Трудно объяснить посткоитальную рвоту. Тоже мне романтика… Но от одного движения влево или вправо, я бы такое выдал. А облеваться мне уж совсем никак не хотелось. Я и так, не успев приехать, наделал достаточно гадостей. Отправляясь в ванну, мне всякий раз приходилось включать краны, чтоб она не услышала, как мне скручивает кишки.