Читать интересную книгу Путь Знахаря - Константин Утолин

— И что же во время эксперимента пошло не так? — спросил Дмитрий.

— Сначала всё было как обычно. Изменения в теле Антона (так зовут основного оператора) были такими же, как и в экспериментах на животных — незначительное увеличение пульса, замедление дыхания, увеличение интенсивности тета- и дельта–ритмов мозга при сохранении интенсивности альфа- и бета, синхронизация работы полушарий. В общем, режим сродни глубокому трансу. В принципе, обычное начало для перехода в режимы тех или иных ИСС.

А потом, когда установка создала вокруг него конфигурацию полей, характерную для более глубокой стадии инициации, Антон вдруг забился в конвульсиях, сердцебиение подскочило до ста пятидесяти ударов в минуту, деятельность лёгких была фактически парализована. С нервной системой вообще началось что‑то невообразимое. Такой энцефалограммы и ЯМР–томограммы, а также МЛТ–спектра я никогда у человека не видел и даже не предполагал, что такое возможно. Впрочем, я не могу точно сказать, можно ли верить этим показаниям приборов. Похоже, в тот момент все физические поля в лаборатории просто взбесились. Предметы начали деформироваться, приборы возгорелись, а защитные экраны вдоль стен вышли в закритический режим. Хорошо хоть аварийная автоматика сразу обесточила лабораторию и подала максимум энергии на ее внешний защитный контур. На базе уже много месяцев время от времени происходят странные энергетические аномалии и сбои в работе приборов, но настолько быстро и интенсивно подобные процессы не шли еще никогда. Двое сотрудников FIB, которые наблюдали за экспериментом, вдруг буквально рухнули на пол и их свела судорога. Но, в отличие от Антона, который, хотя и бился в конвульсиях, но уже ничего не соображал, они сохраняли ясность сознания и понимали, что с ними происходит что‑то страшное. В лаборатории начался пожар — хорошо хоть система аварийного пожаротушения работает не на электричестве, а просто плавкие предохранители от температуры разрушаются и в помещение начинает поступать сжатый азот. У меня в медотсеке тревога завыла, по всей базе сигнал оповещения ревет. Я рванул в лабораторию FIB–овцев, а она заблокирована! Ну, я ручным приводом дверь начал открывать снаружи, благо аппаратура не зафиксировала ни радиационной, ни химико–биологической угрозы, а то и кремальеру бы заблокировала. Да и после того, как экспериментаторы отрубились, вся эта свистопляска полей в лаборатории прекратилась. Тут еще ребята из ближайших отсеков подбежали, и дело быстрее пошло. Когда дверь открылась — вид у лаборатории был, как после взрыва. Ну, когда первый шок от увиденного прошел, я рванул к Антону и его коллегам, а остальные бросились тушить те очаги возгораний, которые снова возникли в ряде мест после того, как ушел азот. Хорошо помню, как приложил к груди каждого индивидуальные медбоксы, которые, проводя экспресс–диагностику, начали инъекции. В это время прибыли автоматические медтележки, мы FIB–овцев на них погрузили и повезли ко мне в медсанчасть на углубленную диагностику. Вот они там до сих пор и лежат. А отчеты мои с описанием результатов глубокого ментосканирования и анализа резервной копии записей аппаратуры лаборатории, вы, наверное, уже читали. Слава Богу, что в лабораториях повышенной опасности при экспериментах автоматически в режиме он–лайн ведется трансляция всего информпотока с задействованных при проведении экспериментов приборов на дублирующие носители, расположенные в другом помещении. На случай возникновения таких вот непредвиденных ситуаций. Ну, вот мы и пришли.

Карпенко провёл Дмитрия и Катю в средних размеров помещение, в дальней стене которого была еще одна — прозрачная — дверь, за которой находился небольшой бокс. А в боковой стене была дверь с надписью «Операционная».

— Здесь тоже, я смотрю, словно стадо носорогов прошло, — произнес Дмитрий, глядя на хаотично расставленные приборы и тянущиеся вдоль стен силовые кабели.

— Да, — ответил Карпенко. — Антон, тот, не смотря на все мои усилия, так и не вышел из комы, а вот двое его коллег, едва придя в себя, вдруг опять вызвали локальные возмущения полей — на сей раз уже у меня в медотсеке — словно они какой‑то остаточный заряд с себя сбросили. Правда, на сей раз воздействие было гораздо более кратковременное и менее разрушительное. После чего эти двое пришли в себя, но ничего из произошедшего не помнят. И похоже, никогда не вспомнят — у них в части нейронных кластеров вся информация стерта — чтобы такое с помощью всех современных медицинских технологий сделать, надо сутки возиться, чтобы аппаратуру так избирательно настроить и другие участки мозга не зацепить. А тут за считанные часы все как корова языком слизнула. Видимо, то состояние, которого они пытались достигнуть, настолько необычно для человеческой психики, и вызывает столь сильные локальные возбуждения определенных мозговых структур, что под их воздействием вся информация из этих участков нейронной сети просто стирается.

Слушая Семёна, Дмитрий сосредотачивался, входя в привычное для него состояние принятия, предваряющее перевоплощение в чужую Сущность. Ему уже было очевидно, что без проникновения в очень глубинные слои Сущности попавших под воздействие людей и последующего сравнения ее со строением здешней ноосферы решить проблему не удастся. И начинать надо было с Антона — он сразу выделил его среди троих пострадавших по тому, что патологии в энергосистемах его тела были выражены намного ярче, чем у его коллег.

— Похоже, происшедшее взбудоражило всю базу, и весьма сильно, — сказала Екатерина. — Нервное напряжение ощущается очень отчётливо.

— Абсолютно верно, — сказал Карпенко. — Вчера вечером несколько человек приходили ко мне за снотворным, сегодня за завтраком многие жаловались на кошмары во сне. Хотя раньше никто особо нервным не был — всё‑таки отбор в экспедиции довольно жёсткий.

— А что именно снилось людям ночью? — спросил Дмитрий.

— Ну, ментоскопировать всех я не стал — не посчитал возможным, а запомнить ничего из этих снов никому не удалось. Кроме Алика — нашего инженера по системам биозащиты — он рассказывал что‑то про каких‑то дикарей. Вроде как его поймали не то индейцы, не то ещё кто‑то, привязали к двум лошадям — за руки и за ноги — и погнали лошадей в разные стороны. Он говорил, что прямо чувствовал, как его разрывает на части. Ну и у меня самого — себя то я мог ментоскопировать безо всяких проблем-тоже было нечто связанное с раздвоенностью личности. Вроде бы как стою я посреди поля, а с противоположных сторон надвигаются две армии. И я ясно понимаю, что должен в этой битве участвовать, но абсолютно не представляю, за какую из этих армий. Что потом было — как в тумане, но, кажется, меня всё‑таки зарубили.

— Прослеживаются общие мотивы, вам так не кажется? — спросил Дмитрий. — И в том, и в другом сне человек оказывается между двух противоположных сил, и в обоих случаях это заканчивается плачевно.

— Да, в самом деле… — сказал Карпенко. — Похоже, подсознание пытается выразить то, что с нами происходит, посредством знакомых образов. Вот только не пойму, как это расшифровать. И кроме того, раздвоенность и ситуация выбора — это не такая уж и редкость в психических состояниях, так почему же они вызывают такую озабоченность здесь, в этом случае? Нет, тут явно еще что‑то присутствует.

— Верно. Дело не только в озабоченности, — сказал Дмитрий, продолжая диагностировать Антона и настраиваться. — Здесь на всей территории базы и в ее окрестностях, насколько хватает моей чувствительности, до сих пор в полевой структуре возмущения и блуждающие сгустки энергии. Которые и дают наводки на психику персонала базы. Хорошо еще, что не сильные, да и люди подбираются в состав персонала базы психические устойчивые, и поэтому это вылилось только в повышенный невротический фон. Но я ощущаю, что концентрация энергии здесь непрерывно нарастает и, к тому же, что‑то изменяется в структуре глубинных уровней Реальности. Но что конкретно, я пока не понимаю. И пока могу лишь предположить, что в результате проведения местного ритуала инициации, который ваши исследователи попытались воспроизвести в своем эксперименте, энергосистемы здешних разумных жителей вступают в резонанс с определёнными слоями или, говоря иначе, системными уровнями ноосферы планеты. Для местных жителей это не имеет побочных эффектов — они и так имеют тесную связь с энергоинформационным полем планеты и инициация нужна лишь для того, чтобы сделать этот контакт более осознанным и контролируемым. Земные животные при моделировании подобного рода «подключения» не испытывали побочных эффектов, поскольку слабое развитие абстрактного мышления не позволяло им достичь достаточно сильного резонанса со сложными структурами глубинных слоев здешней ноосферы. Но вот что касается людей — они вполне способны настроиться на высшие уровни здешней ноосферы. Но информационная структура людей, похоже, оказалась ей чужда. И она отторгла тех, кто непрошено в нее вторгся. Скорее всего, у людей есть какие‑то свойства, которые абсолютно антагонистичны неким базовым принципам устройства здешнего социума. А может и глубже — чужды энергетике самой планеты.