Читать интересную книгу Мысли и воспоминания. Том II - Отто фон Бисмарк

В Богемии раскол между немцами и чехами местами уже настолько проник в армию, что в некоторых полках офицеры этих национальностей не общаются между собою и едят отдельно.

Непосредственно для Германии опасность быть втянутой в тяжелую и серьезную борьбу угрожает скорее на западной границе вследствие агрессивных и завоевательных склонностей французского народа. Эти склонности в большой мере были привиты ему монархами со времен императора Карла V в интересах расширения их власти как внутри страны, так и вне ее.

Помощь Австрии нам легче получить против России, чем против Франции, поскольку трения между Австрией и Францией из-за Италии, влияния на которую они обе домогаются, уже не существуют в прежней форме [30]. Для монархической и като лически мыслящей Франции, если бы она снова возникла, не отпала бы надежда снова установить с Австрией отношения, подобные тем, которые существовали во время Семилетней войны и на Венском конгрессе до возвращения Наполеона с Эльбы, угрожали [возникнуть] в польском вопросе в 1863 г., а в Крымскую войну и во времена графа Бейста — с 1866 по 1870 г. — имели шансы на успех в Зальцбурге и Вене.

В случае восстановления монархии во Франции взаимное тяготение двух католических великих держав, не ослабляе мое более соперничеством из-за Италии, могло бы ввести пред приимчивых политиков в искушение попытаться возродить сближение.

При оценке Австрии и в настоящее время еще является ошибочным исключать возможность враждебной политики, которую проводили Тугут, Шварценберг, Буоль, Бах и Бейст [31]. Разве не может повториться в другом направлении та же, возведенная в принцип, политика неблагодарности, которой Шварценберг похвалялся в отношении России [32]; политика, поставившая нас в 1792–1795 гг., когда мы сражались вместе с Австрией, в затруднительное положение, так что мы оказались брошенными на произвол судьбы. Все это с целью оказаться в польских распрях достаточно сильными по отношению к нам.

Эта политика едва было не навязала нам на шею войну с Россией, в то время как мы в качестве формальных союзников сражались за Германскую империю с Францией, и чуть не довела на Венском конгрессе дело до войны против России и Пруссии [33]. Попытки вступить на подобный путь в настоящее время встречают препятствие в личной честности и верности императора Франца-Иосифа; этот монарх уже не так молод и неопытен, как в то время, когда, поддавшись влиянию личного озлобления графа Буоля против императора Николая, решился на политическое давление на Россию, несколько лет спустя после Вилагоша [34]; но его гарантия чисто личного свойства; она исчезнет вместе с переменой монарха, и тогда могут вновь приобрести влияние те элементы, которые в различные эпохи являлись носителями политики соперничества. Любовь гали¬ цийских поляков и ультрамонтанского духовенства к Германской империи носит характер преходящего явления и приспособления к обстоятельствам, точно так же и перевес понимания пользы опоры на Германию над чувством презрения, какое чистокровный венгерец питает к швабу Зб. В Венгрии, в Польше до сих пор живы симпатии к Франции, а среди духовенства всей габсбургской монархии католическо-монархическая реставрация во Франции могла бы снова оживить те отношения, которые в 1863 г. и между 1866 и 1870 гг. выражались в общности дипломатических выступлений и в более или менее созревших проектах договора. Гарантией против этих возможностей служит, как я уже сказал, только личность нынешнего императора австрийского и короля венгерского [36]; но предусмотрительная политика должна предвидеть все случайности, кроющиеся в границах возможного. Возможность соперничества между Веною и Берлином из-за русской дружбы может опять повториться, как во времена Ольмюца, или может подавать признаки жизни, как во время Рейхштадтского договора, при очень благосклонном к нам графе Андраши.

Ввиду такой возможности для нас выгодно, что Австрия и Россия имеют на Балканах противоположные интересы, тогда как между Россией и Пруссией-Германией нет таких сильных противоречий, чтобы они могли дать повод к разрыву и войне. Но при русском государственном строе еще и теперь достаточно личного неудовольствия или неискусной политики, чтобы преимущество это исчезло с такой же легкостью, с какой императрица Елизавета из-за острот и колких замечаний Фридриха Великого присоединилась к франкоавстрийскому союзу против нас. В сплетнях, которыми пользовались в то время для натравливания России, в вымыслах и нескромностях еще и теперь нет недостатка при обоих дворах.

Однако мы можем сохранять свою независимость и достоинство по отношению к России, не нанося ей обид и не задевая ее интересов.

Неудовольствие и озлобление, вызываемые без всякой нужды, в настоящее время так же редко остаются без воздействия на исторические события, как и во времена российской императрицы Елизаветы и английской королевы Анны. Однако воздействие вызванных ими событий на благосостояние и будущность народов ныне сильнее, чем 100 лет тому назад. Коалиция России, Австрии и Франции, как в Семилетнюю войну против Пруссии, возможно в связи с иными династическими недоразумениями, так же опасна для нашего существования, а в случае ее победы — еще тяжелее отразится на нашем благосостоянии, чем тогда. Было бы неблагоразумно и нечестно из-за личного раздражения разрушить тот мост, который разрешает нам сближение с Россией.

Мы можем и должны честно соблюдать союз с австро-венгерской монархией; это отвечает нашим интересам, историческим традициям Германии и общественному мнению нашего народа. Впечатления и силы, [под влиянием] которых сложится в будущем венская политика, являются, однако, более сложными, чем у нас, из-за многочисленности национальностей, расхождения их стремлений, клерикальных влияний и искушений, кроющихся для придунайских стран на просторах Бал кан и Черного моря. Мы не должны покидать Австрию, но и не должны упускать из вида возможность того, что венская политика добровольно или недобровольно покинет нас. Руководители германской политики, если они хотят выполнить свой долг, должны заранее уяснить и представить себе все возможности, которые останутся нам открытыми в таком случае. Они не должны руководствоваться при этом симпатиями или обидами, а только объективным пониманием национальных интересов.

VIII Я всегда старался не только обеспечить [Германию] от нападения России, но и успокоить русское общественное мнение и поддерживать уверенность в ненаступательном характере нашей политики. Вплоть до моей отставки мне всегда удавалось благодаря личному доверию ко мне императора Александра III устранять недоверие, которое возбуждалось у него извращениями [фактов] иностранного и отечественного происхождения, а иногда возбуждалось подводными течениями наших военных кругов. Когда на Данцигском рейде[37] я увидел императора впервые после его вступления на престол, а также и при всех дальнейших встречах, он, несмотря на ложь, распространявшуюся о Берлинском конгрессе, и несмотря на то, что знал об австрийском договоре, оказал мне благосклонность, которая нашла свое подлинное выражение в Скерневицах [38] и в Берлине и была основана на том, что он верил мне. Даже производящая впечатление по своей бесстыдной дерзости интрига с подложными письмами, подброшенными ему в Копенгагене, была немедленно обезврежена моим простым заверением [39]. Точно так же при встрече в октябре 1889 г. мне удалось рассеять сомнения, внушенные ему опять-таки в Копенгагене, за исключением одного, а именно — останусь ли я министром.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});