— Предположим, — ответил Миллер. — Но какое отношение ко мне имеет золотая коронка?
— Вы хотите знать правду? Обещаю сказать ее, как только получу ответ на свой вопрос. Итак, была ли у вас три года назад золотая коронка? Я имею в виду время до того, как случилось дублирование.
Честер обратил внимание на то, что Чвиз тоже с нетерпением ждет ответа Миллера.
— Коронки никогда не было, — нехотя ответил Миллер. — У меня, я помню, когда-то болел зуб, и пришлось его впоследствии удалить. Если вам достаточно этих стоматологических данных, я жду вашей правды.
Гард широко и добро улыбнулся.
— Отлично! — Он еще сдерживал радость, которая была готова вот-вот хлынуть наружу. — Вы не представляете, профессор, сколько пудов сомнений вы сняли с меня своим ответом! Так вот: вы — и я узнал об этом только сейчас — настоящий Миллер! Вы — не двойник! И потому можете располагать мною и Честером как своими друзьями!
— Ничего не понимаю! — искренне сказал Миллер. — В своей истинности я никогда не сомневался.
— Да что тут понимать! — не выдержав, вскочил на ноги Гард. — Несколько часов назад мы с Честером были на кладбище у Бирка и видели труп двойника!
— Это ложь! — вдруг яростно сказал Чвиз. — Никакого трупа видеть вы не могли!
— Совершенно верно, — спокойно подтвердил Гард. — В гробу было пусто. Но в нем лежала золотая коронка!
Чвиз подошел к Гарду, остановился перед ним и долго, долго смотрел на него. Потом повернулся к Миллеру и сказал:
— Коллега, он умный человек. И честный человек. Ему можно и нужно верить.
— Ничего не понимаю! — с досадой воскликнул Миллер. — Но чувствую, Чвиз, что у вас есть какая-то тайна, которую вы опять скрываете от меня…
— И которая только что блестяще подтвердилась! — с жаром сказал Чвиз.
— Господа, — спокойно сказал Гард, — прежде всего нам следует немедленно покинуть эту квартиру. В более надежном убежище мы попытаемся разгадать все наши тайны. А пока — в путь!
Казалось, внезапное появление Гарда повергло Миллера в какое-то оцепенение. Он больше не задал ни одного вопроса, не расспрашивал, куда и зачем ведет их комиссар, и послушно сел в машину, которую Гард предусмотрительно оставил неподалеку от дома в одном из тупичков. Его движения были скорее машинальными, чем осознанными.
Молчал и Чвиз, думая о чем-то своем.
Они не замечали, что творилось на улицах, по которым они ехали. Зато Гард замечал все.
Может быть, впервые за всю многовековую историю столицы ее жители в будний день остались без работы. Не было тока — стояли заводы. Замерла связь, остановились троллейбусы, метро и трамваи, погасли экраны телевизоров. Миллионы людей вдруг были вышвырнуты из привычного распорядка.
Многие из них пережили кошмарную ночь, наполненную тревогой, неизвестностью, страшными и фантастическими слухами о надвигающейся войне, диверсиях на электростанциях, антиправительственном заговоре, высадке марсиан… Не было такой глупости, которая бы не распустилась махровым цветом в эту ночь паники.
День не принес облегчения. Официальное сообщение о крупных поломках в энергосистеме, переданное правительственной радиостанцией, которой на это время рискнули дать ток, не столько успокоило, сколько вызвало гнев. Для тех, кто ему не поверил, это стало доказательством, что в стране происходят какие-то тревожные и таинственные события. Поверившие (их было меньшинство) задали себе один и тот же вопрос: чего же стоят власти, если они допустили такое?
На магистральных улицах машин всегда было больше, чем людей. Так по крайней мере казалось. Сейчас было наоборот. Те сотни тысяч людей, которые днем сидели в конторах, работали в цехах, а вечером смотрели телевизор, сегодня очутились на улице. Не только потому, что в толпе они чувствовали себя лучше. Каждый искал правду о происходящих событиях, и потому любая информация — достоверная или недостоверная — разносилась по городу как на крыльях. Домыслы о начале войны, высадке марсиан очень скоро испарились, не получая абсолютно никакого подтверждения. Зато все более крепли слухи об остром неблагополучии в правительстве, о том, что кто-то с помощью двойников президента хочет захватить власть и установить диктатуру. Наконец, пополз слух, которому сначала не поверили ввиду его абсолютной фантастичности, но который тем не менее креп и обрастал реальными подробностями: кто-то сделал несколько искусственных президентов. (Если бы Гард и Честер появились в «Указующем персте» на три часа позднее, они бы обнаружили у дверей толпу, жаждущую лично удостовериться у Сэма Крайза и его прислуги, что президент действительно был в его кабачке вчера днем.)
Увеличившиеся наряды полиции еще более накалили обстановку, вместо того чтобы ее успокоить. И к тому времени, когда Гард вывел ученых из убежища, в настроении людей произошел перелом.
— Что это? — вышел из оцепенения Миллер при виде возбужденной толпы на площади, куда они въехали.
Люди размахивали руками, что-то кричали. Их было так много, что Гарду пришлось притормозить.
— По-моему, это пузырьки пара, — спокойно заметил комиссар, пытаясь развернуть автомобиль.
— Как, как? — не понял Миллер.
— Ну, вы, физики, должны знать это лучше. Кипение воды всегда начинается с появления пузырьков.
— А недовольство — с демонстраций, — догадался Честер.
— Недовольство? — Гард пожал плечами и до упора нажал на тормоз. Его машина, как и соседние, уже была в плотном кольце людей. — Недовольство — это постоянное состояние нашего общества, или я, комиссар полиции, ничего не понимаю в своем деле. Вы даже не представляете, до чего у нас непрочно в стране. Люди озлоблены, потому что впереди нет ясной и обнадеживающей перспективы, потому что жить трудно, потому что в промышленности постоянно возникают временные затруднения, потому что доверия к правительству нет, потому что кругом лицемерие и обман, потому что над всеми висит угроза войны… А вы, Миллер, поставили этот котел недовольства на жаркий огонь. Мне непонятно ваше удивление.
— Позвольте! — воскликнул Миллер. — Еще вчера…
— А кто сказал, что вода закипает мгновенно? Нужно время и температура. Лучше послушайте, что они кричат.
— Это напоминает мне дни моей молодости.
Все посмотрели на дотоле молчавшего Чвиза.
— И это бодрит, — продолжал, не смущаясь, Чвиз. — Когда-то я тоже орал на площадях, да, да, когда-то я был молод… Что смотрите на меня так? Потом я убедился, что люди в глубине души обыватели и никаких перемен к лучшему у нас не будет. Тогда я кинулся к науке, как жаждущий к источнику. И все было опять хорошо, вернее, я убеждал себя, что все хорошо, пока не появилась эта проклятая установка и пока Дорон не наложил на меня свою лапу. Он отнял у меня науку, а с наукой и смысл жизни. С тех пор мне все равно, жив я или умер. Но все-таки перед концом приятно видеть начало цепной реакции и сознавать, что ее вызвали мы. И чем бы теперь это ни кончилось, мир уже не останется прежним.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});