Читать интересную книгу Спартанский лев - Виктор Поротников

Эфоры внимательно выслушали Леотихида. Это известие встревожило их. Тут же вспомнили о тайном послании Демарата, предупреждавшего спартанцев о замыслах Ксеркса. Всё подтверждалось на деле.

Эфоры постановили отправить послов в Афины, чтобы договориться о времени и месте встречи представителей от обоих государств, уполномоченных решать важнейшие вопросы и заключать договора. Посольство возглавил Гиппоной, брат Булиса.

Афиняне живо откликнулись на предложение спартанцев. Фемистокл предложил собрать представителей в Коринфе: этот город стоит в самом центре Эллады и до него удобно добираться как по морю из Афин, так и по суше из Лакедемона.

Для встречи с афинской делегацией эфоры отправили троих послов: Леотихида, Гиппоноя и Клеомброта, брата Леонида.

* * *

Старейшина Евриклид, шагая через площадь Хоров, заметил в тени портика храма Диониса трёх юных девушек, что-то оживлённо обсуждавших. Приглядевшись, Евриклид узнал каждую из трёх. Это были дочери знатнейших граждан Лакедемона. Старейшина прекрасно знал отцов юных спартанок, их доблесть была общеизвестна.

   — Та-ак! — сердито пробасил Евриклид, приблизившись к девушкам. — Вынужден вмешаться в вашу беседу, милые мои!

Подруги разом примолкли, обернувшись на старца, по морщинистому лицу которого было видно, что он чем-то недоволен. Две из них заметно оробели под его нахмуренным взором. И только третья не выглядела испуганной или смущённой. Это была Элла, дочь военачальника Пантея.

Устремив на Евриклида свои большие, дерзкие светло-карие глаза, Элла, казалось, говорила: «Ну нигде нет спасения от этих докучливых старцев!»

   — Именно к тебе, дочь Пантея, хочу я обратиться, — начал Евриклид. Протянув руку, он чуть оттянул в сторону широкий, ниспадающий волнистыми складками рукав её длинного хитона. — Зачем ты носишь это, подражая варварам?

   — Разве карийцы варвары? — Элла удивлённо подняла длинные тёмные брови.

   — Язык карийцев во многом отличается от нашего языка, значит, они варвары, — решительно заявил Евриклид. — К тому же карийцы пребывают в рабстве у персидского царя, а это тоже говорит о многом.

   — Мессенцы давным-давно являются рабами спартанцев, однако никто из лакедемонян не считает зазорным носить мессенские башмаки, удобные для лазанья по горам, — остроумно возразила Элла.

   — Уж лучше носить мессенские башмаки, чем карийские хитоны, — фыркнул Евриклид. — Тоже мне вырядилась! Хитон розовый, а рукава белые. Смех, да и только! И почему у тебя в волосах такие длинные заколки? Разве ты не знаешь, что такие заколки делают в Аргосе?

   — О боги! Неужели и аргосцы варвары? — съязвила Элла, переглянувшись с подругами, которые с трудом удержались от улыбок.

   — Аргосцы — не варвары, но они нашли враги, — назидательно произнёс Евриклид. Он протянул к Элле свою широкую ладонь. — Давай сюда свои заколки, милая. Ну!

На щеках девушки вспыхнул румянец негодования. Она непременно ответила бы дерзким отказом, если бы не подруги, попросившие подчиниться.

Элла вынула из волос заколки и небрежно отдала их Евриклиду, при этом одна упала на землю. Старейшина взглядом повелевал поднять оброненную заколку с земли. Элла не тронулась с места. В её ответном взгляде, устремлённом на старейшину, был вызов. Тогда заколку подняла одна из подруг.

   — Эти заколки я отнесу твоему деду, потерявшему глаз в битве с аргосцами, — сказал Евриклид. — Стыдись, дочь Пантея! В погоне за роскошью ты теряешь достойный образ лакедемонянки знатного рода. Взгляни на своих подруг, как им идут наши одеяния. Подражание ионийцам и карийцам не доведёт Спарту до добра.

Евриклид погрозил Элле крючковатым тёмным пальцем и зашагал прочь, постукивая длинным посохом по мощёной камнем улице. Он действительно встретился с дедом Эллы, который в прошлом был славнейшим воином, неизменно стоявшим в передней шеренге фаланги. Деду было уже девяносто лет. Но и в этом возрасте он нашёл силы взять в руки оружие, когда войско аргосцев, разорив Прасии, надвигалось на Спарту. Евриклид в свои восемьдесят пять тоже вступил в войско под началом Эвридама и даже оказался в одной эномотии с Дионисодором, так звали деда Эллы. Эти двое были, пожалуй, единственными в своём роде среди прочих стариков Спарты, ибо в столь преклонные годы сохраняли невероятную телесную крепость после многих ранений и суровой походной жизни в пору молодости. Оба тяготели к древним устоям и обычаям, царившим в Лакедемоне много лет тому назад. Нынешние спартанцы часто не соблюдали их при явном попустительстве властей.

Вот почему жалоба Евриклида нашла живейший отклик в душе сурового Дионисодора. От природы вспыльчивый, он немедленно отправился на поиски внучки вместе с Евриклидом. Элла вместе с двумя подругами попалась им навстречу в довольно людном месте Спарты.

Увидев на внучке всё тот же карийский хитон, Дионисодор дал волю своему гневу. Остановив девушку, он грубо и бесцеремонно оторвал широкие рукава от её одеяния.

Подруги Эллы в испуге отбежали, оставив её одну рядом с рассерженными старцами.

   — Что я тебе говорил, друг мой, — сказал Евриклид, кивая на Эллу. — Мои слова для неё были пустым звуком! Она даже не подумала переодеться.

   — Ты, видно, в дерзости своей подражаешь Горго, негодная девчонка! — загремел Дионисодор, потрясая перед носом Эллы обрывками рукавов. — Чтобы я больше не видел этих карийских тряпок! И тем более не смей пользоваться аргосскими заколками. Откуда они у тебя?

Элла стояла перед дедом бледная, но не напуганная.

   — Отвечай, когда я тебя спрашиваю! — Дионисодор с силой дёрнул её за хитон.

Тонкая ткань с треском разошлась, обнажив белоснежную девичью грудь с маленькими розовыми сосками.

   — Если вам не нравится моя одежда, так возьмите её, порвите, растопчите, сожгите! — вдруг выкрикнула Элла прямо в лицо деду. — А я буду ходить голой!

Отступив на шаг, она быстро скинула с себя разорванный хитон и швырнула на землю.

Дионисодор изумлённо вытаращил свой единственный глаз, глядя на то, как его семнадцатилетняя внучка совершенно нагая, если не считать сандалий на ногах, с горделиво поднятой головой удаляется по улице, не обращая внимания на глазевших зевак. Глядя на прямую гибкую спину Эллы, на её покачивающиеся бедра, на отливающие девственной белизной округлые ягодицы, на ниспадающие на плечи тёмные кудри, подрагивающие при ходьбе, Дионисодор сердито думал: «Вот дрянь упрямая! Вся в мать уродилась!»

Впрочем, Элла недолго шествовала в голом виде. К ней подбежали подруги, укрыли её плащом и утянули в ближайший переулок.

Этот случай получил в Спарте широкую огласку. Старики одобряли поступок Евриклида и Дионисодора, полагая, что давно пора ставить молодёжь на место, иначе тяга к роскоши окончательно одержит верх в душах спартанских юношей и девушек. Граждане зрелого возраста были против крайних мер, утверждая, что нет ничего зазорного в том, что спартанки примеряют одеяния иониек и кариянок, желая выглядеть наряднее и привлекательнее. В конце концов, по закону, у женщин в Спарте лишь одна обязанность: следить за собой, чтобы рожать крепких и красивых детей.

Если среди мужского населения Спарты у Евриклида и Дионисодора были сторонники, то все женщины, невзирая на возраст, были на стороне Эллы. Открыто выступила в её защиту и Горго. Её мнение имело вес в Спарте после случая с пленными аргосцами.

Когда Леотихид и Амомфарет после битвы при Гиппокефалах привели в Спарту около сотни пленных аргосцев, то толпа периэков хотела устроить над ними самосуд. Увидев это, Горго смело вступилась за пленников, говоря, что участь аргосцев вправе решать лишь спартанцы, сражавшиеся с ними, но никак не трусы, бежавшие от опасности куда глаза глядят. Эфоры сочли сказанное Горго справедливым и постановили заковать пленников в цепи и отправить в каменоломни.

Однако старейшины, и в их числе Евриклид и Дионисодор, единодушно заявили, что пленные аргосцы заслуживают более суровой кары. Особенно после того, что они сотворили с Прасиями и другими городами Лаконики. Старейшины проголосовали за то, чтобы предать пленников смертной казни. В то время как эфоры колебались в принятии окончательного решения, Горго пришла в эфорейон, чтобы напомнить о поступках древних спартанских царей: те никогда не казнили пленных врагов, считая постыдным убивать безоружных.

«Тем более постыдно для лакедемонян вымещать злобу на поверженном враге, — сказала Горго. — За свою дерзость и жестокость аргосцы наказаны поражением при Гиппокефалах. И если кто-то из старейшин досадует, что его меч не окрасился их кровью, на то была воля богов. Но при чём здесь пленные?»