А его отъезд не заставил себя долго ждать. Уже через день Призванов снарядился в путь. С ним должны были отбыть еще двое гусар из его полка, которые тоже временно проживали в Вильно.
Прощаясь с домашними, он церемонно поцеловал руки Ольге Гавриловне и Софье, а Юлию Николаевну и Калерию обнял. После его отбытия дамы разошлись по своим комнатам: Калерия с матерью – горевать с платочками у глаз, Ольга Гавриловна – вздыхать в кресле у камина, а Софья… Нет, Софье решительно не сиделось в комнате. Какое-то странное, мятежное предчувствие гнало ее из дому. Через заднюю дверь она выскользнула в сад, прошла среди белых заснеженных деревьев к воротам…
Неожиданно ворота распахнулись, и девушка вскрикнула, увидев прямо перед собой Призванова. Он сделал к ней несколько шагов. Она невольно отступила назад и пробормотала:
– Почему вы вернулись?…
– А почему вы подошли к воротам? Словно хотели посмотреть мне вслед.
– У меня не было таких намерений. Я просто вышла в сад погулять… а о вас даже и не думала.
– Жаль. А вот я думал о вас… о тебе, Софья. Должен признаться, что за время войны, после всего пережитого, я много чего передумал. У меня уже нет тех сословных предрассудков, что раньше. Сейчас я, наверное, мог бы… да, я мог бы жениться на любимой женщине даже вопреки воле отца и всего моего окружения.
Они посмотрели друг на друга в упор. Мелкие морозные снежинки, кружась в причудливом хороводе, оседали им на плечи и ресницы. Что-то сказочное, нереальное было в этом прощании. Софья еще не могла понять, какой смысл вкладывал в свои слова Призванов, и не удержалась от вопроса:
– А разве у вас есть любимая женщина? Разве вы кого-то любите?
Вместо ответа Даниил шагнул к ней, порывисто обнял и поцеловал долгим и крепким поцелуем. Она слегка задохнулась и, отстранившись, посмотрела ему в глаза. Обычно насмешливые, его глаза сейчас были серьезны, даже печальны. Казалось, он ждал от девушки какого-то ответа, но она ничего не могла сказать.
– Ну, что ж… даст Бог, еще увидимся, – пробормотал он глухим голосом и, резко повернувшись, ушел прочь.
Опомнившись через полминуты, Софья выбежала за ворота, но Призванова уже и след простыл.
Его странное, неопределенное, иносказательное признание так поразило ее, что она долго стояла посреди белоснежного двора, прижав руку к груди и чувствуя даже сквозь одежду, как гулко бьется сердце.
Глава четырнадцатая
Не отступая от данного себе слова найти Юрия, Софья сразу же после отъезда Даниила принялась осторожно расспрашивать Луговского, Киселева и других бывавших в доме офицеров, но никто ничего не знал о Горецком. Правда, когда Юлия Николаевна и Калерия взяли ее с собой на раут в дом ректора Снядецкого, где было несколько гвардейских офицеров из корпуса генерала Лаврова, ей удалось узнать, что полк, в котором служил Юрий, сейчас находится за границей, в Пруссии. Впрочем, это не значило, что Юрий там; он мог быть ранен, мог по какой-либо причине отстать от своего полка, мог… но нет, о его возможной гибели Софья не хотела даже думать.
Однажды на улице она увидела небольшой конный отряд русских гусар, и ей показалось, что среди них – Ружич. Уж он-то наверняка мог что-то знать о Юрии! Софья кинулась вдогонку за кавалеристами, которые свернули на массивный каменный мост через Вилию. Софья кричала им вдогонку, звала Ружича, но ее голос терялся в шуме уличной толпы, а догнать конников она никак не могла, хотя и очень спешила.
Ей только удалось узнать, что проезжавшие гусары направлялись на запад, к театру военных действий.
Она вернулась домой усталая и разочарованная, решив, что злая судьба противится ее сближению с бывшим женихом.
Между тем жизнь в Вильно по-прежнему кипела; после того как император Александр подписал манифест, дарующий забвение прошлого и всеобщую амнистию, в город вернулись даже те польские дворяне, которые открыто сотрудничали с Наполеоном, занимая должности в учрежденном им правлении края.
Однако уже в феврале, как и предсказывал Луговской, над городом нависла опасность повальных болезней. Едва лишь подтаял снег, как в окрестностях Вильно обнажилась во всем ужасе и безобразии мрачная картина непогребенных трупов. Чтобы предотвратить развитие заразы, по указанию врачей начали сжигать эти трупы в предместьях Снипишки и Антоколь. Но, увы, принятая мера нисколько не спасла жителей Вильно; напротив, ужасающее аутодафе произвело такую смрадную духоту в городе, что люди начали болеть и едва не случился настоящий мор.
Спасаясь от заразы, многие жители, если у них была возможность, покидали город, уезжая в деревни и на хутора. Уехали и Жеромские в свое поместье, находившееся к югу от Вильно. Правда, по дороге, пока не отъехали далеко от города, их небольшому обозу приходилось то и дело отбиваться от бродячих собак, которые, совершенно одичав, бросались на людей. Лев Жеромский и его домочадцы утешали себя тем, что за время их отсутствия в городе наведут порядок, разгребут грязь, зароют трупы и истребят собачьи стаи. Кто и чьими руками должен наводить этот порядок, шляхтича, разумеется, не заботило, и он считал своим полным правом отсидеться в поместье до лучших времен.
Обширное имение Жеромских было разделено между двумя братьями, каждый из которых построил на своей земельной части каменный дом. Эти дома находились недалеко друг от друга, и родственники могли, по сути, жить одной семьей, чуть ли не ежедневно захаживая друг к другу в гости. При жизни Владислава, видимо, так и было, теперь же, когда Ольга Гавриловна осталась вдовой и из-за болезней не могла навещать и принимать родичей, жизнь в ее доме стала замкнутой, в то время как в дом Льва, стараниями его жены и дочери, нередко наезжали помещики из соседних деревень.
Софью, впрочем, замкнутость ее жизни у Ольги Гавриловны даже устраивала, поскольку девушка не слишком уютно чувствовала себя в чужой для нее семье Жеромских. Ей было легко лишь с добродушной и одинокой тетушкой Ольгой, которая просила племянницу не покидать ее. Однако не только привязанность к недавно обретенной родственнице удерживала Софью близ Вильно; девушка оставалась еще и потому, что в здешних местах, близких к границе, можно было узнать первые новости о войне. Софья прислушивалась к этим новостям жадно, словно от них зависела ее жизнь.
Если бы девушку спросили, только ли судьбы отечества ее волнуют или кто-то из близких ей людей ушел на войну, она бы ответила, что на войне сейчас ее жених и брат. Но о Призванове, разумеется, умолчала бы, хотя в глубине души не могла не думать о нем. Однажды ночью он даже ей приснился, и это был такой мятежный, такой обжигающий сон, с объятиями, поцелуями и пылкими бесстыдными речами, что она проснулась в совершенном смятении и все утро не могла погасить горячий румянец своих щек. А еще девушку пугало и смущало то обстоятельство, что о Юрии она никогда не видела подобных снов и, любя жениха, никогда не теряла голову от его поцелуев. Мысленно Софья обозвала себя безнравственной женщиной, способной испытывать – хотя и по-разному – любовные чувства сразу к двум мужчинам.