женщин не бил до семнадцати лет.
В семнадцать ударил впервые... —
распевал Гаврош и, увидев друзей, расплылся в улыбке:
- О, мушкетеры! Гляди, Ишимбай, культурный образ жизни ведут. Как дела, Робертино?
- Дела в прокуратуре, — хмуро ответил Робка. — А у нас делишки.
- Как? Как ты сказал? Ну, приблатненный малый! — Гаврош захохотал. — Дела, говорит, в прокуратуре, ха-ха-ха! Кто сказал?
- Да тут один пробегал, обронил. А я поднял, — прищурившись, Робка взглянул на Гавроша.
- Да? — Гаврош был озадачен нахальным поведением Робки, с чего бы это? В глубине души он даже побаивался Робку, потому что, во-первых, не понимал его до конца, а стало быть, мог ждать от него любой неожиданности (вот взял он и пришел к нему домой, не испугался), а во-вторых, должен был вернуться из заключения Борька, и, если Робка ему нажалуется, Гаврошу несдобровать. Борька был давно «в законе», а это обстоятельство для приблатненной шпаны — непререкаемый авторитет, да и не только для шпаны.
- Ждешь у моря погоды? — подмигнув, спросил Ишимбай. На ступеньках он расстелил пару газет, стал вынимать из сумки бутылки, колбасу, огурцы, пучки редиски. Отец Ишимбая, полный, мощный, бритоголовый татарин, работал мясником в гастрономе на Якиманке и подворовывал на работе все, что мог, поэтому у Ишимбая всегда водились деньжата, всегда он притаскивал к Гаврошу домой то кусище хорошего мяса, то овощей или сахару, то мороженой рыбы.
- Тебе-то что? — глянул на него Робка. Он тоже их боялся, но старательно подавлял в душе страх — да будь что будет, не убьют же, в конце концов, их за это Борька (когда вернется) всех на нож поставит.
- А ботинки тебе не жмут? — спросил Валя Черт и почему-то заржал.
- Какие ботинки? — не понял Робка.
- В которых ты по переулку ходишь, — сказал Гаврош. — Один такой гулял-гулял и из ботинок выскочил. В носках домой прибежал. — Гаврош коротко рассмеялся. — А ты вообще-то в носках?
- В носках... — несколько растерялся Робка.
- Это хорошо, — опять влез Валька Черт. — А то простудиться можно. Понял — нет?
- Ты меня на «понял» не бери, понял? — набычился Робка.
- Ты смотри, Гаврош, с ним культурно беседуют, а он зубы скалит. — На худом, заостренном лице Черта заходили желваки. Валька был самым опасным из всей шпаны. Недаром прозвище — Черт. Внешне веселый, покладистый и даже трусоватый, он вдруг приходил в тихую звериную ярость, и тогда ему было море по колено — мог запросто пырнуть ножом, ударить кирпичом по голове, железным прутом, да чем угодно, и остановить его уже никто не мог. Эти приступы бешенства так же внезапно прекращались, и когда на него снова накатит, никто не мог предположить.
- Без ботинок можешь остаться и без носков, — процедил Валька Черт, и рука его потянулась к внутреннему карману куртки — там на пришитой «бретельке» всегда висела финка.
- Кончай, Черт! — позвал Ишимбай. — Водка киснет.
Он действительно разложил на импровизированном столе колбасу, огурцы и редиску, откупорил бутылку.
- Пошли... а то хуже будет, — шепнул Богдан, дернув Робку за рукав.
- Твое счастье, падла... — процедил Валька и подсел к приятелям. Они выпили по очереди из одного стакана, стали с хрустом жевать огурцы и редиску.
Робка и Богдан медленно пошли прочь, когда Гаврош окликнул:
- Роба! Может, выпьешь? Знаешь, как говорят: налей врагу, и он станет твоим другом! Давай, подваливай! Робка вдруг повернулся и пошел обратно.
- Ты че, пить с ними будешь? — испуганно зашептал Богдан.
Робка не ответил. Подошел, сел рядом с Гаврошем на ступеньку. Светило солнце, и плескалась спокойная вода, вдали плыли байдарки — спортсмены равномерно взмахивали длинными веслами, и виден был красавец Крымский мост. Цепи, поддерживающие его, тоже отливали на солнце. Гладь воды утекала под мост, становясь непроницаемо черной. Из-под моста показался речной трамвайчик.
- Богдан, а ты чего? — позвал Ишимбай. — Дают — бери, а бьют — беги!
Богдан нехотя подошел, но садиться не стал. Робке протянули стакан, наполовину полный. Робка глубоко вздохнул и выпил. Гаврош сунул ему под нос огурец.
Ишимбай в это время вынул засаленную колоду карт:
- Ну что, попытаем удачки? На тебя скинуть, Робертино?
- Давай карточку, — сказал Гаврош. — У тебя ахча есть, Роба?
- Есть немного, — чуть захмелев, ответил Робка.
- Дай ему тоже карточку, — сказал Гаврош.
Играли в «буру» или «тридцать одно». Робке сначала везло, как и полагается, хотя в этих дворовых играх — «петух», «бура», «тридцать одно» — он был не новичок, но скоро стал проигрывать. У него была тридцатка, накопленная по рублю, и он скоро ее проиграл.
- Давай в долг, Робертино, — улыбнулся Валька Черт, тасуя колоду.
И тут Робка случайно увидел, как Черт ловко сунул две карты за рукав закатанной до локтей рубахи. И Робка прохрипел:
- Вынь карты из рукава.
- Чево-о? Ты чего мелешь, пидор македонский! — окрысился Валька Черт.
- Вынь карты из рукава, — повторил Робка, а Богдан вновь потянул его за куртку:
- Кончай, Роба…
- Ай, Валя! Ай, нехорошо мухлевать со своими! — засмеялся Ишимбай, хотя прекрасно понимал, что Валька мухлевал, и мухлевал он против Робки.
- Да пошел он, сучара! Я ему пасть порву! — Валька Черт швырнул колоду в лицо Робке — колода ударилась об нос, рассыпалась Робке на колени. — Пусть ответит! Я ему, падле, ребра пересчитаю — сто лет на аптеку работать будет.
Робка молча кинулся на Вальку Черта. Еще час назад страх обдавал сердце холодом, когда он видел эту компанию, страх мурашками пробегал по спине, а сейчас словно волна хмеля ударила в голову и стало бесшабашно все равно — да пусть хоть убьют! Сволота! Нашли фраера с мясокомбината! Они сцепились и покатились по ступенькам к самой воде, молотя друг друга кулаками. Валька Черт вскочил первым. Пиджак с финкой остался лежать у газеты с закуской и бутылкой, Валька кинулся к пиджаку, но Робка преградил дорогу, сжав кулаки, проговорил решительно:
- Финку оставь — хуже будет. Стыкаемся.
- О, люблю справедливость! — весело сказал Гаврош. — До первой кровянки!
- Ногами не бить! — успел вставить Богдан.
- Все по правилам! Я — судья! —