Читать интересную книгу Шахиня - Леопольд Захер-Мазох

Тщетно, напротив, пытались склонить Петра к отказу от своей родовой вотчины Гольштейна или к переуступке ее Дании.

Эта уступка при характере и образе мыслей, какими отличался великий князь, тем более отвечала бы интересам России, что позволяла навсегда оторвать будущего государя от его северогерманских фамильных интересов. Однако Петр, подзадориваемый и поддерживаемый в этом вопросе своей честолюбивой супругой, проявлял беспримерное упрямство. Чтобы положить конец интригам на эту тему, он сделал заявление датскому посланнику[112] о том, что не согласится ни с какими предложениями относительно Гольштейна, и запретил впредь даже говорить с ним об этом деле.

Императрица была настолько возмущена поведением престолонаследника, что грозилась поступить с ним так, как ее отец поступил со своим сыном Алексеем[113] , но когда Петр со слезами на глазах попросил ее не толкать его на поступок, который сделал бы его несчастным, она опять смягчилась.

Теперь великий канцлер довольствовался тем, что при каждом удобном случае, встречаясь с императрицей, методично бросал тень подозрения на великого князя и тем самым провоцировал в ней все более усиливающуюся ненависть. Каждое неосторожное высказывание этого бесшабашного и желчного принца незамедлительно доводилось до ее сведения и трактовалось самым невыгодным образом. Его неусыпно стерегли ищейки Бестужева, любое его письмо перлюстрировалось, не лучше дело обстояло и с его супругой. Однако Екатерина была личностью, с которой приходилось считаться, и она сознавала это своим незаурядным умом. Ее смышленость, бесстрашие и твердость настолько импонировали великому канцлеру, что он в конце концов предпочел иметь ее лучше другом, нежели противником, и, когда ее антипатия к великому князю усилилась, заключил с ней негласный союз против него. Соглашение это зашло так далеко, что Бестужев, поскольку потомства от великого князя ожидать не приходилось, даже замолвил словечко в поддержку олимпийских прихотей молодой галантной женщины и склонял императрицу терпимо отнестись к ее отношениям с симпатичным и любезным камергером Сергеем Салтыковым.

Первого октября тысяча семьсот пятьдесят четвертого года Екатерина родила сына, великого князя Павла[114] .

После этого Салтыков был послан в Стокгольм, чтобы объявить при тамошнем дворе о радостном событии, а оттуда командирован сначала в Гамбург и затем в Мадрид в ранге полномочного посланника. В нем больше не нуждались.

Великая же княжна, получившая в сыне гораздо более весомый залог на будущее, чем имела в своем нелюбимым народом супруге, которого она называла не иначе как «обезьяной Фридриха Великого», отныне целиком предоставила мужа его судьбе и его сумасбродствам.

Напрасно доброжелательный Разумовский предостерегал несчастного принца, напрасно заклинал его быть прежде всего русским человеком, а уж только потом германским имперским князем, Петр упрямо не желал сворачивать с гибельного пути, который выбрал. Он обосновался в Ораниенбауме и организовал жизнь в полном соответствии со своими представлениями, построил казармы и конюшни, деревянный театр и прорыл канал, соединивший его дворец с морем[115] . Затем с помощью русского инженер-майора Деденова[116] он велел возвести небольшую крепость и оборудовал ее валы, по которым можно было легко взобраться, маленькими пушками.

Хотя ее пространство было крайне ограничено, она тем не менее имела все те здания, какие в ту пору и должны были находиться в крепости: цейхгаус, дом коменданта и кроме того каменный дворец самого Петра высотой в два этажа, построенный в весьма симпатичном стиле.

На верхнем этаже находился зал, в котором устраивались трапезы, общая комната, спальня и кабинет[117] .

Последний был обит светло-голубым атласом, который Екатерина украсила рядом собственноручно вышитых разноцветным шелком картин.

В этой миниатюрной крепости Петр отныне жил совершенно по своему вкусу, обычно окруженный только голштейнскими и прусскими офицерами и во всем, вплоть до мелочей, подражая Фридриху Великому; он одевался точно так же как его кумир и копировал его образ жизни, привычки и особенности с щепетильной дотошностью. И когда во время буйных оргий, в которых помимо офицеров принимали участие также некоторые актеры и актрисы, он выпивал слишком много, то развлекался тем, что бранил русских. Самолично муштровать свою голштейнскую гвардию, полностью одетую им в мундиры прусского образца, было его любимым занятием.

Между тем, его супруга Екатерина, уже тогда решившая после смерти Елизаветы взять в свои руки бразды правления, без лишнего шума готовилась к своей великой задаче. Она жила отдельно от Петра в небольшом дворце[118] , который построила для себя в Ораниенбауме и окружила прелестным садом, занимаясь французской литературой и политическими штудиями[119] .

Уже тогда она активно вмешивалась как в дипломатические интриги, предшествовавшие Семилетней войне, так и в разгар борьбы, собственно в ход военных операций, и не раз перечеркивала замыслы противников.

Кауницу наконец удалось расторгнуть дружественный союз, который в ущерб Австрии так долго связывал ее с Англией, и взамен этого создать мощную коалицию между Австрией, Францией, Россией и Саксонией. Мария-Терезия уже начала было стягивать в Богемию войска, когда Фридрих Великий, благодаря предательству дрезденского правительственного канцеляриста Менцеля и секретаря австрийского посольства в Берлине Вайнгартена, своевременно поставленный в известность о планах своих противников, опередил их и с шестидесятитысячной армией вступил в Саксонию.

Разгорелась война.

Россия взяла на себя обязательство выставить шестьдесят тысяч штыков, чтобы помочь Марии-Терезии отвоевать обратно Силезию и графство Глатц, а также подавить Бранденбургскую династию.

Фридрих Великий получил сведения об этом обещании через великого князя престолонаследника, который в тысяча семьсот пятьдесят шестом году тайно поступил к нему на службу и был произведен им в капитаны[120] .

Тотчас же после вторжения прусских войск императрица России выразила Августу Третьему свое негодование по поводу действий Фридриха Великого и нарушения им мира, одновременно она заявила, что настала пора положить предел могуществу Пруссии, и призвала польского короля не позволить Пруссии запугать себя.

Теперь Фридрих велел предложить Бестужеву сто тысяч талеров, и Англия тоже предприняла попытку придать русской политике иное направление. Бестужев был убежден Екатериной, которая держалась Пруссии, не спешить отказываться от этих предложений.

– Король Пруссии начал войну, – говорил он английскому посланнику Уильямсу, – и ничто теперь не может помешать царице заступиться за Австрию, однако... – дипломатично добавил он, – мы еще не готовы как следует, а вы знаете, что движения наши неторопливы.

В качестве царского министра он официально объявил войну Пруссии и Англии, в то время как негласно поддерживал с двумя этими державами вполне дружеские отношения. Вот при таких условиях происходило участие России во всемирно-исторической борьбе Марии-Терезии с Фридрихом Великим.

11

Семилетняя война

Благодаря разыгрывавшимся в период царствования Елизаветы придворным интригам, которые сегодня одному, завтра другому предоставляли возможность влиять на государство и армию и делали неопределенными все отношения, России в начале Семилетней войны недоставало полководца.

Миних находился в изгнании, толковые командиры и офицеры, поскольку их любым способом оттирали в сторону и притесняли, в большинстве своем поступили на службу в иностранные вооруженные силы. Мы находим не одно блестящее имя среди этих военных эмигрантов. Генерал Левендаль отличился под французскими знаменами при взятии крепости Берген-оп-Зорм, генерал Кайт, перебравшийся в Пруссию, был немедленно произведен Фридрихом Великим в фельдмаршалы и обессмертил свое имя героической гибелью под Хохкирхом. Адъютант Миниха, полковник Манштейн, точно так же занял выдающееся место в прусской армии. Известный австрийский фельдмаршал Ласи аналогичным образом перешел с русской службы, его отцом был русский фельдмаршал Ласи, отличившийся во время турецкой и шведской войн. И знаменитый Лаудон был уроженцем Лифляндии.

Произведенный в фельдмаршалы и поставленный во главе высланной против Пруссии армии генерал Апраксин ни с какой стороны не соответствовал этой чрезвычайно важной задаче. Во время турецких войн он служил под началом Миниха, однако ни разу в глаза не видел вражеского войска и слыл ленивым и малодушным человеком. Брат Разумовского, Кирилл, однажды крайне оскорбительно обругал его и даже дал пинка, а тот не отважился сделать хоть малейшую попытку потребовать удовлетворения. К его неспособности добавлялось еще мучительное ощущение двусмысленности положения. Царица желала, чтобы военные действия велись со всей энергичностью, а молодой, симпатизировавший Пруссии двор хотел обратного. И в любой день бразды правления могли перейти в руки Екатерины.