друга переходящих точек стремится сойтись в центр, в средоточие единого вихря. Это четверостишие поэтического сборника
Cor ardens поможет (должно помочь) нам сегодня, когда из глухих глубин небытия вдруг является новый, неизвестный пласт творчества выдающегося мыслителя, и сам момент важного обретения нашей культуры получает символическую окраску подобающей, соразмерной яркости. Четверостишие, будем надеяться, поможет вычленить и нечто главное в этом творчестве, мощном и длительном, разностороннем и, вместе, необычайно цельном, в творчестве еще и воистину светоносном. Свет упомянут не случайно, не «для образности»: всякая мыслительная конструкция, всякое умопостроение и умонастроение у Лосева пронизаны универсальной интуицией, а именно интуицией «слепительного Да», – в мире нет ничего кроме света, а тьма и любые прочие, по излюбленному авторскому выражению, «степени затемнения» призваны только оттенять, окаймлять, обрамлять четкие контуры и видимые точки, являя неразрывное единение темного фона и светлого лика. И разум призван равноправно сопрячь Тьму и Свет, Хаос и Логос, должен обнаружить их хаокосмическую Гармонию, – это фундаментальное положение лосевского творчества счастливо выражают стихотворные строки Вячеслава Иванова.
Далее нам остается последовать законам писательства и, среди прочего, по возможности полно развернуть на большем текстовом пространстве богатые потенции эпиграфа.
1. Недостающее звено
Все философско-математические и логические исследования, представленные в томе «Хаос и структура» (М., «Мысль», 1997) – а это незавершенный большой трактат «Диалектические основы математики», небольшой фрагмент «Математика и диалектика» и две законченные работы «О методе бесконечно-малых в логике» и «Некоторые элементарные размышления к вопросу о логических основах исчисления бесконечно-малых», – были созданы в 1930 – 40-х годах, и ни одно из них не знало печатного станка при жизни автора. Так что перед нами действительно предстает некое недостающее звено творчества Лосева. Попробуем прежде всего разобраться, чем же была вызвана эта своеобразная вспышка логико-математической активности философа, вспышка, зримые свидетельства о которой дошли до нас только сейчас.
Конечно, тут немаловажную роль сыграли известные внешние обстоятельства жизни Лосева, арест в 1930 году и последующая сталинская «перековка». Лагерный опыт явственно учил, что дальнейшая разработка идей, выдвинутых в знаменитом «восьмикнижии» 20-х годов, была бы попросту самоубийственна, поскольку она по необходимости требовала острых обобщений социологического, культурологического и богословского характера. Нужно было искать новые темы и целые области приложения творческих сил. Этот поиск, похоже, начался еще в тюрьме, где Лосев «прошел подробный курс дифференциального и интегрального исчисления, под хорошим руководством» 1, а уже в Свирьлаге писалась (вернее, сочинялась и удерживалась в уме) книга по диалектике аналитических функций. В архиве Лосева, надо отметить, хранится небольшая пачка разрозненных листков, относящихся к лагерной поре его жизни. Лихорадочные, сделанные в очевидно не подходящих не только для творчества, но и просто для элементарного письма условиях, эти наброски проливают свет на раннюю историю создания тех же «Диалектических основ математики» и верно свидетельствуют как о научном, так и о гражданском подвиге их автора.
Впрочем, в биографии Лосева был короткий период, когда внешние условия начинали складываться, казалось, вполне благоприятно для некоторых его творческих планов. Таковым было время недолгой работы на философском факультете Московского университета в начале 40-х годов, когда там создавалась кафедра логики. В архиве Лосева сохранился машинописный «План научно-исследовательской работы философского факультета МГУ на 1943 г.», где по разделу «Логика» даже планировалось издание работы Лосева объемом в три печатных листа. Довольно обширная статья под названием «Логическая теория числа» действительно была написана (насколько можно теперь заключить, она представляла собой переработанные начальные главы «Диалектических основ математики»), однако ни в 1943 году, ни потом при жизни автора так и не публиковалась 2.
Та же участь ожидала и все остальные сочинения, рожденные по ходу логико-философского «штурма»; его протяженность во времени вышла краткой, он сошел на нет после изгнания Лосева из университета в 1944 году в результате доноса и обвинения в «идеализме». Так пришлось оставить темы «математические» и в дальнейшем сосредоточиться – уже более удачливо – на «истории античной эстетики». Надежды на относительную нейтральность логико-математических тем оказались иллюзорными, и обо всем размахе лосевских замыслов и результатов в этой области может судить лишь современный читатель. В который раз подтвердилась печальная истина, со знанием дела констатированная П.А. Флоренским, о неизбежности отставания по фазе по меньшей мере на полвека между взлетом одинокого творчества и признанием заслуг творца медленно дозревающим обществом.
Кроме обстоятельств внешнего порядка сознательные логико-математические «экскурсы» диктовались и внутренней потребностью творческого бытия философа. Скажем так: работа, проделанная им на отрезке жизни вплоть до фатальной «Диалектики мифа», позволяла не только с уверенностью указывать на «трех китов», несущих, по Лосеву, весь груз миропонимания, – Имя, Миф, Число, – но и точно определяла программу научных исследований. Именно вслед за (или, вернее, вместе с) «философией имени» и «абсолютной мифологией» должна была строиться и «философия числа». Но в строительстве этом существенно, подчеркнем, различался род действий, о чем надобно судить с должной бережностью и пониманием.
Очевидное тяготение Лосева к систематическому методу диалектики с опорой на упомянутую выше триаду позволяет твердо соотнести его с давней и необычайно стойкой традицией. Первые звенья в этой цепи преемств составляют Платон и Аристотель, далее следуют неоплатоники во главе с Плотином и Проклом, затем – Николай Кузанский, потом – немецкие идеалисты в лице Шеллинга и Гегеля. Наконец, новое и последнее звено было ковано на кузне отечественной мысли… Конечно, диалектическим методом блестяще владели многие из лосевских учителей и современников, вспомнить хотя бы Вл. Соловьева, Флоренского, Франка, Карсавина, Ильина, Муравьева. Пожалуй, лосевский вклад и на этом фоне выделяется своим идейным монизмом, непоколебимой последовательностью в приложениях, возведенным в принцип универсализмом. Но не только. Здесь еще явлен как раз итог, фактически произнесено последнее слово. По констатации В.М. Лосевой, написавшей интереснейшее предисловие к «Диалектическим основам математики», в «случае Лосева» мы имеем дело с одним из «завершительных, резюмирующих умов», каковые «всегда появлялись в конце великих эпох для того, чтобы привести в систему вековую работу мысли и создать инвентарь умирающей культуры, чтобы передать его новой культуре, только еще строящейся» (6 – 7) 3.
Теперь нужно уточнить характер означенного образа платоновской цепи, вернее сказать, цепи платоновско-лосевской, если брать ее крайние звенья. Когда в 20-х годах систематизирующая мысль Лосева касалась проблем идеологических, социальных и религиозных, платонизм неизбежно получал (когда – скрытое, когда – открытое) православное переосмысление и критику. «Последний русский диалектик» не порывал с двухтысячелетней традицией, но указывал ее недостатки и даже опасности (для непосредственного жизнепонимания) вроде, скажем, безличного онтологизма или пантеизма. Потому