– Позавчера поздним вечером, – начал отец Энрике, – прибежал за мной молодой Катаро с просьбой причастить его матушку. Она умирает. Надо бы мне справиться, какой лекарь ее лечил и действительно ли она умирает. Но Марию Катаро я знаю давно, она все время прихварывала… Уже не раз думали мы, что она расстанется с землей, так и не повидавшись с единственным сыном… Я собрался и пошел. Подхожу к постели Марии и вижу, что она вправду совсем плоха… Но увидел я и другое: синяки с двух сторон у нее на шее. Даже я, человек, в драках ничего не смыслящий, явственно разглядел следы пальцев… Эту женщину душили! «С кем ты оставлял свою мать? – спрашиваю я молодого Катаро. – Она умирает не своей смертью!» – «Не знаю, – отвечает он, – я с утра до ночи в саду копаюсь… К нам часто заходят хозяева наши… Или слуги… У матушки, помнится, на шее крестик золотой был, а сейчас я его не вижу…» Но я ведь не допрашивать его пришел. А старушка совсем была плоха… Прочитал я молитву и приготовился принять последнюю исповедь. Она, с трудом подняв руку, махнула сыну. Он вышел. «Святой отец, – чуть слышно спрашивает она, – это за большой грех мне зачтется, если я чужую вину при исповеди скрою?» Я понял, что она хочет скрыть имя того, кто ее душил и крестик ее украл. «Преступника нельзя выгораживать», – начал было я, но вижу – надо торопиться! Покаялась она мне в одном, в другом своем прегрешении… И вдруг вижу – слезы градом покатились по ее щекам. «Святой отец, – говорит она, вся дрожа от волнения, – я ведь не сберегла тайну одного человека, хотя мы с мужем перед распятием клялись тайну эту не выдавать… Но, одумавшись, я тайны этой до конца не открыла…» Я только спросил ее, не преступник ли был тот человек, а Мария снова заплакала. «Это хозяин наш бывший, – с трудом выговорила она, – он, можно сказать, был нам как отец родной!» Да я и сам знал его, этого мавра-выкреста, – оказал отец Энрике, – действительно хороший он был человек. Перед отъездом ко мне попрощаться приходил… И так потихоньку, потихоньку, – продолжал отец Энрике, – приняла Мария святые дары, помолилась за всех и за сына своего, откинула голову на подушку и на глазах у меня испустила дух…
– Теперь разрешите мне продолжить рассказ, – сказал сеньор Элькано. – Пока этот молодец бегал за священником, мы с моим другом, захватив с собою шпаги, подкрались к сторожке. Заглянул я в маленькое окошечко. Перед мадонной в клетушке теплится лампада. Отец Энрике перед кроватью бедной женщины стоит – исповедует ее или причащает… Наверно, исповедует. А тут друг мой толкнул меня, кивнув на кухонное окошко. В кухоньке горел масляный фонарь, и мы оба разглядели: прижавшись к двери в клетушку, стоял молодой Катаро – последнюю исповедь матери подслушивал! Хорошо, что мы вовремя в тень отошли… Катаро этого мы не боялись, но пугать отца Энрике не хотелось. Друг мой – в кустах по одну сторону тропинки, я тоже в кустах – по другую, притаились. Видим, выходит отец Энрике, а за ним следом молодой Катаро… Я, как будто предчувствуя что, шпагу наготове держу. Так мы с другом потихоньку крались за ними обоими… Ошибка наша была в том, что в слишком густые кусты мы забрались!.. Я весь разговор их слышал, но отец Энрике, конечно, передаст его точнее… У него – поглядите – тоже синеют на шее следы, но это уже не от пальцев, а от цепочки, на которой крест отца Энрике висел… Да, следовало бы нам побыстрее из кустов выбираться!
– Ну что я могу сказать! – чуть не плача, произнес старик священник. – Ведь я по нечаянности человека убил!.. Он, правда, еще дышит, но дай господи, чтобы он еще хоть часок-другой на свете прожил! Но нет, при смерти он!.. А случилась эта беда так. Иду я от Марии, ночь темная, безлунная, я впереди себя клюкой шарю… Ох, если бы не клюка эта, может, я сам и погиб бы, но такого тяжкого греха на мне не было бы!.. Иду потихоньку, вдруг хватает меня кто-то за плечо… Оглянулся я в темноте… Как будто молодой Катаро…
«Отец святой, – этак ласково спрашивает он меня, – так и не призналась моя бедная матушка, кто ее душил и крестик снял?»
«Нет, – говорю, – пожалела, видно, этого негодяя!»
«А про мавра, что, уезжая, здесь, в саду, все золото свое закопал, не толковала моя матушка?»
«Нет, – говорю, – не толковала. Да если бы и толковала, я тайну исповеди должен соблюдать… Только папа в Риме может разрешить… А я не имею права…»
«А мавра поганого ты имеешь право покрывать?! – как закричит он да как ухватится за мой крест на цепочке. – Я ведь за дверью, – говорит, – в кухоньке стоял, слышал, как она тебе про мавра шептала… А еще служитель святой католической церкви называешься! Говори немедленно, поп проклятый, где эти сокровища зарыты! Что золото в саду зарыто, она мне проговорилась. Надеялась, что я, как и родители мои, эту тайну сберегу… А как поняла, что не на дурака напала, то под каким именно деревом золото зарыто, она мне так и не призналась… А на исповеди тебе небось все открыла! Я и так уже половину сада перекопал! Знаю – под каким-то деревом золото зарыто, а под каким, неизвестно… Так я тебе и поверил, что матушка моя тебе этой тайны не открыла!»
«Не открыла, – отвечаю я ему. – И про золото ничего не сказала и под каким деревом оно зарыто…»
«Говори, поп проклятый! – закричал молодой Катаро. – Говори, а не то задавлю тебя!» И как начал мой крест на цепочке крутить изо всех сил, до того, что цепочка мне уже в шею врезалась… Дышать стало невмоготу. А он мне: «Стой-ка, еще разнюхают, что тебя твоей же цепочкой удушили… Нет, я найду другое средство!» Отошел шагов на пять да ногой огромный булыжник из земли выковырял. Идет ко мне и смеется: «Я, – говорит, – еще и крест твой потом с тебя сниму»…
Я клюкой своей только оттолкнуть его хотел, а про то, что на ней наконечник острый, не вспомнил! И нечаянно то ли в глотку, то ли в грудь ему попал. Он тут же на землю повалился. Минуты не прошло, как вы, сеньор Элькано, со своим другом подоспели… Так я нечаянно убийцей сделался! – с отчаянием произнес отец Энрике. – У этого человека на душе тяжкий грех, – сказал отец Энрике, вытирая слезы, – но мне покаяться он отказался. Может быть, он и прав. Но он и отцу Симону не хотел принести покаяние… Мы потихоньку с отцом Симоном толковали о том, что молодой Катаро так плох, что, возможно, придется отпустить ему грехи «глухим причастием». А он все же расслышал нас. И сказал: «Пока я еще в своем уме и память моя не помрачилась! Найдите этих двух матросов с „Геновевы“ – Франческо Руппи и Педро Маленького, – вот они пускай и примут мое последнее покаяние… Все же мы долгое время плавали на одном корабле… Справьтесь у королевского библиотекаря – он, вероятно, знает, где они». Говорил он все это тихо, но отчетливо, даже лучше, чем раньше… Может, господь бог пожалеет меня и оставит его в живых… Хотя отец Симон – знающий лекарь…