Помощник почесал бороду и поднял взгляд.
– Как тебе такая «шапка»?
– Смычка слишком похожа на случку, – сказал Коул. – Не подходит. Мне не нравится.
– Мне тоже.
Помощник вырвал из блокнота страницу, скомкал и бросил в корзину.
– Какие у нас еще новости?
– Пока никаких. Я только что раздал возможные темы и наводки.
Бородатый мужчина кивнул и задумчиво посмотрел на свисавшие с потолка часы.
– Будем надеяться, что ко второму выпуску поспеет что-то более достойное.
Коул склонился рядом с ним и написал в блокноте:
НЕ СОГЛАСНЫМ С ЗАКОНОМ ДЕПУТАТАМ ВЕЛЕНО
ОБЪЕДИНИТЬСЯ С ЛИБЕРАЛАМИ
– Так будет получше, – сказал он, – хотя ничего не меняет в принципе.
Помощник осклабился.
– Не хочешь поменяться должностями?
Коул вернулся за свой стол. Анна (а если точнее – Аннела) Симс подошла и рапортовала:
– Инцидент на Холлоуэй-роуд оказался пустяковым. Буянили уличные хулиганы, но никто даже не арестован.
– Ладно, – отозвался Коул.
Потом Джо Бернард положил трубку телефона и сообщил:
– Пожар был незначительным, Артур. Без пострадавших.
– Сколько людей живут в том доме? – спросил Коул почти автоматически.
– Двое взрослых и трое детей.
– Тогда у нас получается, что семья из пяти человек чудом избежала гибели. Садись и пиши.
Настала очередь Филлипа Джонса:
– Ограбленная квартира принадлежит Николасу Кросту, достаточно известному скрипачу.
– Уже неплохо, – сказал Коул. – Свяжись с сыщиками в Челси и узнай, что похитили.
– Сделано, – усмехнулся Филлип. – Унесли скрипку работы Страдивари.
Теперь Коул улыбнулся:
– Отлично сработано, парень. Напиши материал и попробуй взять интервью у маэстро с разбитым сердцем.
Зазвонил телефон, и Коул ответил на звонок.
Хотя сам он ни за что не признался бы в этом, работа доставляла ему все-таки неизъяснимое удовольствие.
Девять часов утраГлава девятая
Тим Фицпитерсон все глаза выплакал, но вот только слезы мало ему помогли. Он лежал на кровати, зарывшись лицом в намокшую подушку. Любое движение давалось мучительно. Он старался вообще ни о чем не думать, его мозг гнал от себя все мысли, как часто бывает с людьми, попавшими в безвыходное положение. В какой-то момент его сознание действительно полностью отключилось, и Тим даже задремал, но побег от боли и отчаяния оказался кратким – он почти сразу снова очнулся.
Он не поднимался с постели, потому что ничего не мог сейчас делать, ему некуда было идти, ни с кем не хотелось встречаться. А если его преследовала мысль, то только одна: о заманчивой радости жизни, оказавшейся настолько циничной ложью. Кокс оказался прав, когда сформулировал это в столь грубой форме: «Держу пари, тебе никогда еще не доводилось так сладко перепихнуться». Тим пытался, но никак не мог до конца избавиться от вспышек воспоминаний о ее стройном, гибком теле, но теперь все это приобрело ужасающе неприятный привкус. Она показала ему, что такое рай, а потом перед самым носом захлопнула дверь в него. Ее экстаз был, разумеется, искусной имитацией, но вот сам Тим пережил ни с чем не сравнимое и подлинное наслаждение. Всего несколько часов назад он всерьез мечтал о новой жизни, наполненной всеми радостями чувственной любви, того секса, о самом существовании которого он, казалось, напрочь забыл. А теперь даже простой взгляд в завтрашний день представлялся лишенным смысла.
С игровой площадки за окном доносились голоса детей, кричавших, визжавших, ссорившихся между собой, и он готов был позавидовать полнейшей тривиальности их существования. Перед ним встал воображаемый образ самого себя еще школьником, который в черном блейзере и коротковатых серых брюках пешком проходил три мили по сельским дорогам Дорсета, чтобы добраться до маленькой начальной школы, где и был-то всего один класс. Там он стал самым умным учеником за всю историю, что, впрочем, почти ничего не значило. Но его обучили арифметике и обеспечили место в общественной средней школе, а больше ничего и не требовалось.
Зато он отлично помнил, как поначалу поистине расцвел в средней школе. Стал непререкаемым лидером собственной «банды» учеников, организатором всех игр и проказ, маленьких бунтов против учителей. Но так продолжалось лишь до тех пор, пока он не стал носить очки.
Вот! Он как раз силился припомнить, когда еще в своей жизни ощущал себя таким же несчастным и отчаявшимся. Теперь он это знал твердо. При первом появлении в школе с очками на носу. Члены его детской «банды» сначала забеспокоились, потом стали посмеиваться, а закончили полнейшим к нему презрением. К началу большой перемены за ним уже ходила толпа, улюлюкавшая и оравшая: «Четырехглазый!» После обеда он по привычке захотел организовать футбольный матч, но Джон Уиллкотт заявил: «Теперь такие игры не для тебя». Тим уложил очки в футляр и ударил Уиллкотта по лицу, но только Уиллкотт был крупным и сильным, а из Тима бойца не получилось – он обычно добивался превосходства над всеми исключительно с помощью воли и характера. Кончилось тем, что он сидел в раздевалке, стараясь остановить кровотечение из носа, а команды тем временем подбирал по своему вкусу ненавистный Уиллкотт.
Отомстить он решил на уроке истории, обстреливая Уиллкотта пропитанными чернилами шариками из промокашки прямо на глазах у миссис Персиваль по кличке Старуха Перси. Обычно спокойная и терпеливая Перси почему-то на этот раз решила навести порядок, и Тима отправили к директору, где он получил шесть положенных ему ударов розгами по мягкому месту. По дороге домой он снова ввязался в драку, опять был бит и безнадежно порвал при этом школьный блейзер. Деньги на новый мама изъяла из копилки в форме яйца, куда бережливый Тим складывал монеты, чтобы купить радио. Осуществление мечты пришлось отложить на целых шесть месяцев. Таким получился самый черный день в жизни совсем еще юного Тима, а его лидерские качества не находили применения до тех пор, пока он не пошел учиться в колледж, где вступил в партию.
Поражение в драке, разорванный пиджак и шесть «горячих» лозой по заднице – как бы ему хотелось, чтобы и сейчас все его проблемы сводились к чему-то подобному! На площадке за окнами квартиры прозвучал свисток, шум детворы резко оборвался. Я мог бы покончить со своими проблемами так же быстро, подумал Тим, и идея запала ему в душу.
Ради чего он жил еще вчера? – задался вопросом Тим. Ради хорошей работы, собственной репутации, успешной деятельности правительства. Сегодня все это потеряло для него всякое значение. Свисток в школьном дворе означал, что уже пошел десятый час утра. Тим как раз сейчас должен был сидеть в председательском кресле совещания комитета, обсуждавшего производительность разного вида электростанций. Как он мог прежде всерьез интересоваться подобной бессмыслицей? Он вспомнил о своем давно вынашиваемом, излюбленном проекте: докладе с прогнозом потребностей британской промышленности в энергетических ресурсах вплоть до 2000 года. Больше он не вызывал у него ни малейшего энтузиазма. Подумал о дочерях и понял, что его ужасает перспектива встречи с ними. Сейчас все на глазах рушилось и обращалось в прах. Какая разница, кто победит на следующих выборах? Ведь судьбы Британии вершили силы, неподконтрольные ее политическим лидерам. Он всегда знал, что это всего лишь игра, но теперь ему больше не хотелось получать в ней призы.
И не было никого, с кем он мог бы откровенно поговорить. Никого! Ему представилась беседа с женой: «Дорогая, я тут наделал глупостей и изменил тебе. Меня соблазнила шлюха, красивая и молодая девица, а потом я подвергся грубому шантажу…» Джулия окончательно охладеет к нему. Он так и видел, как ее лицо приобретает каменное выражение с застывшим отвращением в глазах, но прежде всего она будет стремиться избежать любой эмоциональной вовлеченности в его трудности. Он протянет к ней руки, а она скажет: «Не смей даже думать о том, чтобы прикасаться ко мне!» Нет, с Джулией он не смог бы ничем поделиться. По крайней мере до тех пор, пока не заживут его собственные раны, а ему так долго не протянуть, заранее решил он.