Читать интересную книгу Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы - Георгий Андреевский

Обстановка в зале накалилась. Чувствовалось, что выпускники готовы вскочить со своих мест и начать от восторга ломать стулья. Это настроение передалось и рабочему Ганучеву. Он с трудом удерживал себя на трибуне. «У меня не хватает терпения говорить!» – кричал он залу. Зал в восторге зааплодировал. «Вы счастливы тем, – уже вопил в микрофон представитель пролетариата, – что живете в период построения бесклассового социалистического общества. Счастливее вас нет никого в мире!»

Восторг, казалось, был уже готов перерасти в беснование, но тут председательствующий объявил: «Слово предоставляется первому секретарю Центрального комитета комсомола товарищу Косареву!»

Появление любимого вождя на трибуне было встречено овацией, его осыпали цветами, раздались крики: «Ура!» Наконец наступила тишина, и зазвучал спокойный будничный голос, так не вяжущийся со всей приподнятой обстановкой и юным экстазом. Секретарь говорил довольно надоевшие вещи. Он говорил о том, что в его время дети в одиннадцать-тринадцать лет шли работать на заводы и фабрики, что их заработок был подспорьем в содержании семьи и пр. «А не так давно, – продолжил Косарев, – в одной из школ мне пришлось услышать выражения некоторых испытателей (экзаменаторов по-нашему) по адресу товарищей из десятых классов: „Дети, нельзя ли потише сидеть?“ А „ребенок“ в ответ: „Я уже голосовал на выборах в Советы“».

Зал приуныл, а Косарев опять принялся за свое: «У нас дети, кончившие десятилетку, не думают, чтобы пойти на завод, на фабрику и тем самым помочь своей семье лучше жить. Они думают: а выдержат ли они испытания в вуз, а если не выдержат, нельзя ли попросить ЦК помочь им в финансовом отношении, чтобы нанять платного репетитора и обеспечить поступление в вуз».

Зал затосковал, но секретарь не унимался. Он перешел на чтение нотаций, заявил, чтобы они, то есть выпускники, не зазнавались, не считали себя слишком знающими и культурными. Он учил их больше читать и заниматься самообразованием, напомнил всем известные слова Ленина о том, что коммунистом можно стать только… ну, в общем, сами знаете, а потом понес такое, что совершенно не вязалось с настроем зала. Он стал призывать выпускников идти не в институт, а на завод, познать там пролетарскую дисциплину, а уже потом учиться дальше.

Они, конечно, ничего не имели против рабочего класса, даже наоборот, но ведь государство специально на них потратилось, образование дало, чтобы они стали инженерами, учителями, учеными. Неужели они для того десять лет учились, чтобы теперь идти гайки крутить?

Комсомольский вожак тем временем приступил к разоблачениям. «А эти нотки, – сказал он, – которые говорят о том, что вы стесняетесь, если вас будут звать в рабочие, есть». Они хотели крикнуть: «Нет», но почувствовали, что он прав, и промолчали.

«… Побольше естественности в поведении, – говорил Косарев, – поменьше фальши в отношениях друг с другом, с общественными организациями, в отношении к старикам и взрослым…»

«К чему это он? – недоумевали выпускники. – К чему он клонит?»

Оказалось, вот к чему: по мнению секретаря комсомола, «среди некоторых учащихся есть такие явления, когда они сторонятся того, кто похуже одет». Ну что ж, бывает, но признать этого зал не захотел и только выдавил из себя: «Этого нет!» Косарев же продолжал: «Были явления, когда вместо того, чтобы почитать, тратят время (это относится к некоторым из вас, особенно к девочкам) на то, чтобы получить модный покрой у своей подруги. Верно это или нет?» Зал нехотя, как бы из вежливости, признал: «Верно!»

По окончании выступления Косареву, конечно, похлопали, но без энтузиазма. Один абитуриент, махнув рукой, сказал сидящему рядом другу: «Испортил песню, дурак!»

Кто вырос из этих десятиклассников, новые интеллигенты, узколобые интеллектуалы или посредственности? Не знаю.

Во всяком случае, это были выходцы из обеспеченных семей, ведь за обучение в восьмом, девятом и десятом классах надо было платить деньги, а на это была способна не каждая семья. Большинство учащихся, закончив седьмой класс, шли работать.

Материальный и культурный уровень десятиклассников был, конечно, намного выше уровня семиклассников, и это приводило к тому, что черточки зазнайства и самомнения, которые так беспокоили комсомольского вожака, стали проявляться.

Действительно, дети некоторых «ответственных работников» и представителей высокооплачиваемой интеллигенции, стали всё дальше и дальше отдаляться от народа, проявлять черты барства и зазнайства. Явление это в еще большей степени распространилось в послевоенные годы. Помню, как один весьма популярный в те годы в Москве дамский мастер рассказывал с возмущением, не лишенным юмора, как однажды за ним прислали автомашину от одного высокопоставленного лица. Он решил, что сама мадам решила сделать прическу, и поехал. Каково же было его удивление, когда он узнал, что мадам нет дома, а вызвал его ее пятнадцатилетний сын. Ему, видите ли, понадобилось сделать пробор!

Мимо «золотой молодежи» Москвы того времени не могла спокойно пройти все та же Екатерина Васильевна Мартьянова. В начале 1941 года она написала статью, которую назвала: «Воспитание нового человека». В ней говорилось о юношах, одетых в «сверхэлегантные костюмы лиловых тонов с умопомрачительными галстуками», о девушках, приходящих на урок в крепдешиновых платьях и наманикюренных, о современных танцах, сеющих похоть и вседозволенность, о мещанстве в семьях ответственных работников, которым некогда следить за своими отпрысками, и о других чуждых нам явлениях. Закончила Екатерина Васильевна свою статью такими словами: «Нужно начинать борьбу с такими пережитками, как, например, щегольство, расточительность, чрезмерная любовь к уюту. Всегда надо помнить, что предстоит еще схватка двух миров, и надо воспитывать в школьниках спартанский дух, смелость и волю».

О предстоящей схватке двух миров в обществе, конечно, говорили, но жить хотели, не думая о ней. Тем не менее в 1935 году правительство приняло Постановление о создании на предприятиях, в учебных заведениях и учреждениях служб противовоздушной и химической защиты. Отряды ПВХО и «группы самозащиты» создавались и в школах. В них, как и везде, назначали командиров, создавали списки бойцов, проводили учения.

Не забывали и о спартанском духе. Занимались спортом. Ходили на лыжах. Поскольку жестких лыжных креплений еще не было, надевали специальные ботинки с загнутыми, как крючок, носами. Этими носами ботинки и прицеплялись к лыжам. Ботинки назывались «пьексами», стоили они семь рублей… Катались, конечно, и на коньках. Коньки были «хагенские», или «гагенские», по-нашему «гаги». Стоили они рублей 20–25. Другие коньки, «нурмис», стоили 8 рублей 50 копеек, ботинки для коньков стоили 9-10 рублей. Лыжи заграничные стоили 17–18 рублей, а наши – 15–16.

Не каждый, конечно, мог себе все это позволить. Покупали тогда старье на рынке, оно было дешевле.

Катки были у дома 17 по Большому Каретному (тогда Б. Спасскому) переулку, на Мытной улице, где залили пустырь. Существовал каток, как об этом уже говорилось, и на Патриарших прудах. Входной билет на него стоил 35 копеек. Здесь была раздевалка, хотя и тесная, буфет. Единственное, что портило настроение, это хулиганы. Они шатались без коньков по льду и приставали к девушкам.

Самым спортивным временем года было, как всегда, лето. Летом можно плавать совершенно бесплатно. Те дети, которые не уезжали в пионерские лагеря, а оставались в городе, купались в Москва-реке, загорали на набережной у храма Христа Спасителя. Храм тогда был серый, сумрачный, а асфальтовые ступеньки от него спускались лепестками. На другом берегу Москва-реки строился еще более мрачный Дом правительства.

Воспоминания тех, кто были детьми в двадцатые– сороковые годы, выхватывают из вереницы лет отдельные кадры и события, а потом бегут дальше, торопясь к сегодняшним дням и заботам.

Кто-то из них вспоминает, как в 1930 году на том месте, где находится станция метро «Новокузнецкая», стояла красивая церковь, а около нее продавали леденцы, по полкопейки за штуку, кто-то о том, как в 1938 году бегал в гостиницу «Балчуг», тогда грязную, с клопами, мышами и тараканами, пить очень вкусный кисель по три копейки за стакан. Кто-то помнит, как в 1925 году впервые укладывали асфальт на улице Горького (Тверская), от площади Маяковского (Триумфальная) до площади Пушкина, а зимой на Театральной площади из снега и льда возводили баррикады Красной Пресни, кто-то – что «Елисеевский» в конце двадцатых – начале тридцатых годов обслуживал только иностранцев, а 40-й гастроном, на улице Дзержинского (Б. Лубянка), до войны – только работников НКВД. Кто-то помнит, как дребезжали стекла в окнах, когда над Москвой пролетал самолет «Максим Горький», а кто-то – как в двадцатые годы, летом, продавали «вразнос» на простынях апельсины и лимоны. Вспоминают старые москвичи о том, что в кинотеатре «Палас» на Пушкинской площади (там теперь сквер) и в «Форуме» на Колхозной площади играл джаз. Вспоминают они и о том, как в тридцатые годы на Советской (Тверской) площади шло строительство здания партийного архива имени Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина и как строители таскали на спине по деревянным помостам кирпичи с помощью «козы» – доски с одной стенкой внизу и двумя ножками. Эти ножки они клали себе на плечи, а на стенку накладывали кирпичи.