Когда прошло возбуждение, связанное с возвращением, утихла горячка победных дней, погасли праздничные лампионы и порвалась нить, недолго связывавшая Айседору со всенародным праздником, она опять осталась наедине с собой, со щемящим чувством собственной ненужности. И даже хуже: тщетности всего, что она делает. «Зачем все это?» — таков лейтмотив повседневной жизни. Жить, не любя, не будучи любимой, не ощущая рядом с собой присутствия мужчины, — разве это жизнь? В отчаянии она пытается придать форму тому, кого рядом нет, воображает его лицо, слова, жесты и находит утешение в вине. Опьянение заставляет сердце биться от иллюзии, одновременно спасительной и смертельной. Не увидит ли она, проснувшись поутру, ворона, сидящего, как у Эдгара По, на бюсте Минервы и повторяющего ей свое всегдашнее «nevermore»[39]? Каждое утро призрак надежды исчезает среди бесцветных испарений, а птица из черного дерева только сочувственно улыбается, глядя на нее холодным взором.
Что это: видение, порожденное ее воображением? Он словно пришел из другого мира. У него крепкое тело, высокий лоб, светло-пепельные волосы, удлиненное лицо с таким меланхоличным выражением, что боги и те бы заплакали. Его зовут Вальтер Руммель. Мираж? Видение? Привидение? Пожалуй, да. Он явился, как ангел, коснулся земли крыльями, сел перед роялем. Пальцы легли на клавиши и извлекли звуки словно бы знакомые, но слышала она их впервые: «Святой Павел шагает по водам… Мысли Господа в одиночестве… Святой Франциск разговаривает с птицами». Ни один виртуоз не достигал таких вершин. Люди вокруг, подобно Айседоре, не очень уверены в реальности происходящего. Когда умолк последний звук, никто не пошевелился: боялись порвать нить, соединяющую их с иным миром. Айседора первая решилась зааплодировать. На нее обернулись, словно она совершила что-то неприличное и даже хуже — святотатство. Он встал, легко поклонился, глядя на нее. Глаза цвета воды и неба, прекрасные, как прощание. Золотистая шевелюра обрамляла его бледные щеки, подобно занавесу из тяжелого шелка. Сходство с Ференцем Листом было фантастическое. «Это перевоплощение», — подумала Айседора. Она подошла к нему, взяла за руку и прошептала: «Вы мой архангел. Я хочу танцевать для вас». Она не узнала своего голоса. У нее создалось впечатление, что она действует и говорит, как во сне, словно ее ведет какая-то невидимая сила. Он послушно играл для нее, а она импровизировала новые танцы, вдохновленные молитвой, нежностью и светом. Архангел играл, как в озарении. За нотами произведений ему виделся глубокий смысл исступленного восторга.
В таком же религиозном трансе он совершал любовный акт. Сжигаемый изнутри непокорной душой, он отказывался от чувственного наслаждения со всей непреклонностью и чистотой двадцатилетнего юноши, разрывающегося между непреодолимым желанием тела и горячим стремлением к святости. В этом вечном поединке ангела с демоном Айседора играла унизительную роль агрессивного соблазнителя. Он ненавидел власть, которую она приобрела над ним, проклинал препятствие, которое она поставила перед ним, чтобы помешать ему вознестись к вершинам, где он мог бы отречься от земного и предаться медитациям. А ведь она его любила своим пылающим телом, как может любить приговоренный к сожжению на костре. Но, уступая ей, он тотчас понимал, что эта любовь его погубит. Порой нервы его не выдерживали, и он восставал против агрессора:
— Ты любишь меня помимо моей воли. Ты хочешь моей гибели. Ты хочешь принизить музыку, низводя ее до уровня служанки чувств. Но я не поддамся, Айседора. Я смогу защититься. И никогда не собьюсь с пути истинного, так и знай.
— Ты с ума сошел, ангел мой. Я не собираюсь губить тебя, наоборот, я тебя спасаю, даю тебе возможность расцвести в любви. Без этого, как бы ни было велико твое искусство, оно всегда будет лишено гуманного, человеческого начала. Ты играешь не для ангелов, тебе подобных…
— Мое искусство не для людей.
Когда наступило лето 1919 года, они поехали на несколько дней на юг, в Сен-Жан-Кап-Ферра, и в освободившемся гараже, где еще пахло машинным маслом и бензином, оборудовали студию. Вне времени, не замечая дней и ночей, он неустанно играл, а она танцевала. Так она вновь, уже в который раз, вернулась к жизни. Еще раз выпросила у любви возрождение.
«Какое божественное время! — писала она. — Мой архангел вернул мне красоту, рядом — море, и вся жизнь наполнена музыкой. Я счастлива, как католики, мечтающие о вознесении. До чего жизнь похожа на маятник! Чем сильнее страдание, тем выше затем экстаз. Чем глубже печаль, тем радостнее возвращение счастья!»
День 14 июля 1919 года застал их обоих в Париже, и они присутствуют, рука в руке, на параде победы с прохождением войск под Триумфальной аркой. Небо нежно-голубое. Легкий ветерок колышет флаги. Слышен артиллерийский салют. Звенят трубы, рокочут барабаны. И вдруг — тишина. Слышен только приглушенный гул толпы, теснящейся по обеим сторонам Елисейских Полей. Люди сидят на балконах, забрались на крыши, облепили фонарные столбы. Послышался цокот копыт по мостовой. Маршалы Фош и Жоффр бок о бок выезжают верхом на знаменитую улицу, каждый с маршальским жезлом в руке. Оркестр республиканской гвардии составляет эскорт, а за ним — командование всех союзнических армий и целый лес знамен и флагов. Толпа поет «Марсельезу». Слышатся возгласы, прославляющие генералов по мере их продвижения с саблями наголо: Кастельно, Гуро, Петен, Манжен, Файоль… Толпа радостно приветствует солдат-фронтовиков. «Мир спасен! Мир спасен!» — кричит, не переставая, парнишка, залезший на крышу. Айседора и ее спутник переглядываются.
— «Мир спасен!» — так мог сказать только поэт, — замечает Айседора.
— Это слова наивного ребенка, — отвечает Вальтер. — Поистине народ глуп. Он кричит от радости, а надо бы запереться дома и оплакивать погибших. Такая мясорубка, миллионы убитых, инвалидов, калек… Для чего все это? Для такого вот маскарада?
— Вы правы, Вальтер. Но не будьте слишком строги. Людям стало легче. Они наконец вздохнули свободнее после четырех лет страха и страданий. Им надо воспеть свою победу. Их можно понять.
— Нет ни победителей, ни побежденных, Айседора. Сегодня я среди униженных. Но придет день, когда все может перемениться.
— Постарайтесь забыть, Вальтер, что вы немец. Поймите, что у людей, как вы и я, нет другой родины, кроме искусства. Вспомните, ведь я танцевала музыку Вагнера в разгар войны, когда все композиторы вашей нации были запрещены.
После этих исторических дней, прожитых вместе со своим архангелом, Айседора очень скоро была возвращена к повседневной реальности. Ее материальное положение требовало принятия немедленных мер, чтобы не оказаться вновь в состоянии полного безденежья. Поэтому она решила продать замок Бельвю за любую цену. Покинув славные вершины своего Олимпа, она приехала вместе с Руммелем в замок, чтобы посмотреть, в каком состоянии здание.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});