С усилением государственных гонений на церковь кружок приобретает религиозный характер и называется уже "Братство святого Серафима Саровского". Интеллигентная молодежь категорически отвергает декларацию митрополита Сергия. В 1927 году в своей декларации митрополит Сергий заявляет, что гонений на церковь в стране не было и нет, что церковь готова к сотрудничеству с властью, а тот, кто не принимает декларации, тот находится в оппозиции к Церкви. Митрополит Сергий утверждает, что тем самым он спасает Церковь. 90 процентов православных приходов, получив текст декларации, отправили ее по обратному адресу.
Друг Лихачева Миша Шапиро из патриархальной верующей еврейской семьи в знак протеста против преследования православных священников начал даже иногда ходить в православную домовую церковь на углу Гатчинской и Малого.
Потом в кружке появится провокатор. В 1992 году Лихачев прочитает донесения этого человека в своем деле.
В 1928 году Лихачев посещает также "Космическую академию наук", сокращенно КАН. В КАНе не было ничего серьезного. Более того, это был намеренный маскарад. И в этом, видимо, была главная опасность.
Они провозгласили принцип "веселой науки".
Веселье науки в том, что она обогащает мир. Если она делает мир скучным — это невеселая наука. Академик Лихачев пишет: "Таково учение марксизма. Оно принижает окружающее общество, убивает нравственность, попросту делает нравственность ненужной".
В довершение всего, к годовщине "Космической академии" эти студенты сочинили и направили поздравительную телеграмму, якобы от Папы Римского. Эта телеграмма и привлекла внимание компетентных органов.
Лихачев пишет: "С самого своего утверждения советская власть стремилась к уничтожению любого многоголосия. Страна погрузилась в молчание. Только восхваления, единогласие, скука смертная — именно смертная. Ибо единогласие равно смертной казни для культуры и для людей культуры".
К моменту ареста, в двадцать два года, Дмитрий Лихачев уже сложившийся человек. Он сделал свой выбор. Лихачев говорил "Многие убеждены, что любить Родину — это гордиться ею. Нет! Я воспитывался на любви-жалости. С этим чувством жалости я стал заниматься древней русской литературой и древнерусским искусством. Я хотел удержать в памяти уходящую Россию, как хотят удержать в памяти образ умирающей матери, собрать ее изображения, показать их друзьям".
Ворота Соловецкого лагеря — Кемперпункт. Пересыльный пункт в Кеми. Первое, что видит прибывающий, — это люди, одетые в мешки. Солженицын пишет: "Одеты в обыкновенные мешки: ноги выходят вниз как из-под юбки, а для головы и рук делаются дырки".
Лихачев пишет: "При высадке конвоир разбил мне сапогом в кровь лицо. Нам кричат: "Здесь власть не советская — здесь власть соловецкая"".
В условиях советской власти приговор Лихачеву выносили без суда. Допрос был всего один. Зато следователем был Александр Робертович Стромин, организатор процессов против интеллигенции конца 20-х — начала 30-х годов.
В Кемперпункте этапы принимали по очереди двое — Курилко и Белоозеров. Белоозерова заключенные по ошибке называли Белобородовым. Путали с Белобородовым, который расстреливал царскую семью. Он виртуозно ругался. Его самая пристойная угроза: "Сопли у мертвецов сосать заставлю!"
Курилко называет себя гвардейским офицером. Лихачев спустя многие годы, в 1989-м, узнает о его прошлом. Он в гражданскую служил в Красной армии, месяца на два перебежал в Белую. И выдавал потом себя за гвардейца.
Лихачев уточняет: "Я пишу это для того, чтобы знали, что настоящие гвардейские офицеры, кого я встречал на Соловках, были людьми честными, в охране никогда не служили".
В охране они не могли служить. Туда брали уголовных — убийц и насильников.
Ночью на пересылке в сарае нары заняты уголовниками. Остальные стоят всю ночь между нарами. Уголовные обстреливают стоящих вшами. Стоящие между нар — это в основном столичные интеллигенты, профессура, инженеры, священники. Солженицын объединяет их всех, назвав людьми чеховской России, воспитанниками Серебряного века. Солженицын воспроизводит то злорадство, которое плещется во внутренностях Курилко, принимающего этап: "Получайте за свой говенный нейтралитет". Эти люди пережили Гражданскую, остались в изменившейся России, но сохранили представление о нормальных человеческих отношениях. А тут инженер идет по скользкому двору с переполненной парашей, падает, разливает на себя, его не пускают в барак, и он замерзает насмерть в нечистотах. Потом их на Соловки погонят пешком по льду. И они будут волочить за собой лодки, чтобы переплывать полыньи.
Остальных отправляют на пароходе "Глеб Бокий". Глеб Бокий в 1928-м — здравствующий председатель тройки ОГПУ, которая приговаривает к лагерю и расстрелу.
Лихачев про Бокия говорит: "людоед".
Ворота Кемперпункта
Бокий приезжал на Соловки. Посетил лагерный театр. Театр вообще непременная принадлежность зоны еще со времен ленинских концлагерей. Со сцены для Бокия пели:
Всех, кто наградил нас Соловками,Просим: приезжайте сюда сами!Посидите здесь годочков три иль пять,Будете с восторгом вспоминать!
Бокий хохотал. Ему нравилось.
Лихачев пишет: "Жизнь на Соловках настолько фантастична, что теряется ощущение реальности. Среди настоящих каэров (то есть контрреволюционеров) принято было подчеркивать абсурдность, иллюзорность всей жизни на острове. Анекдоты, хохмы, прозвища сглаживали ужас. Офицер лейб-гвардии Конно-гренадерского полка Георгий Михайлович Осоргин на вопрос "Как поживаете?" отвечал: "А лагерь ком а лагерь", переиначивая французское выражение "А la guerre comme а la guerre", что значит "на войне как на войне".
Хорошим тоном было воспринимать лагерь как жизнь ненастоящую. Настоящая начнется после возвращения из лагеря. Заключенные образца 1928 года еще уверены, что обязательно выйдут. Георгий Михайлович Осоргин за независимость и бодрость духа пользовался особой ненавистью начальства и был приговорен к расстрелу.
Как раз накануне расстрела к нему из Москвы на свидание приехала жена. Осоргин просит начальство не говорить жене о предстоящем расстреле. А сам под честное слово офицера обещает, что свидание продлится меньше положенного срока. Все три дня свидания он был бодр, весел и ироничен, как всегда. Она могла еще остаться — он уговорил ее уехать. Проводил пароход и уже через десять минут раздевался к расстрелу.
Олег Волков. Вторая половина 20-х годов
В то время в лагере еще разрешали свидания. К писателю Олегу Волкову, который отсидит двадцать семь лет, приехал брат, привез еду, рассказывал: "Передачи, посылки, приемные на Лубянке и Воздвиженке — да все это входит в рабочий день москвичей! Жена моя опекает двух ссыльных братьев, сестрица — мужа в лагере. И так большинство наших родственников и знакомых. Это повальная болезнь".
В лагере так много народу, что между зданиями трудно протолкнуться. Лихачев пишет: "Из разговоров помню: плотность населения на Соловках больше, чем в Бельгии".
Но главное состоит в том, что это лагерное население в 1928 году самоконтролируется. Охрана — из уголовников. Это убийцы, но не воры. Главная сила в лагере — информационно-следственная часть — ИСЧ. Оперуполномоченные в ИСЧ — из заключенных. В их ведении цензура, расстрелы, доносы. Информаторы-доносчики тоже из заключенных.
Назначениями на работу занимается административная часть. Здесь работают бывшие офицеры. Они могли профессионально четко выстроить лагерную трудовую жизнь. Разместить. Накормить. Безграмотные соловецкие чекисты этого делать не могут. Кроме того, чекистов здесь вообще очень мало. На 60 тысяч заключенных их всего человек 50. Больше, как выяснилось, и не надо. Потому что заключение на острове самоорганизуются.
Административная офицерская часть враждует с информационноследственной частью. Бывшие царские офицеры выявляют стукачей. Стукачи прячутся в ИСЧ. Офицеры их вылавливают, отправляют на лесозаготовки. Там эти сосланные доносчики выпускают стенгазету "Стукач".
Но офицеров становилось все меньше и меньше, а уголовников больше. Лихачев вспоминает: "Наряды на работу нам выдавали так называемые чубаровцы, участники группового изнасилования в Чубаровом переулке в Ленинграде в 1927 году. Появляется такое понятие как "блат". Блат — это взятка мелкому лагерному начальнику. Эта впоследствии базовая система советского мироустройства — родом из Соловецкого лагеря".
"Я и многие другие инженеры при старом строе были совершенно обеспечены. Мы были совершенно спокойны за наше будущее. Октябрьская революция внесла в нашу жизнь что-то такое, что перевернуло вверх дном все наши привычки, весь наш уклад жизни, который казался нам нормальным". Это фрагмент выступления инженера Матова на суде по Шахтинскому делу в мае 1928 года. Шахтинское дело — первый сталинский показательный процесс. Направлен против инженерно-технической интеллигенции из числа старых специалистов. Дело разбирало Специальное судебное присутствие Верховного суда СССР. Возглавил присутствие ректор МГУ профессор Андрей Януариевич Вышинский. Для него это серьезная карьерная ступень на пути к креслу прокурора СССР. Для 53 осужденных по Шахтинскому делу — это 5 расстрельных приговоров и лагерные сроки.