Читать интересную книгу Макей и его хлопцы - Александр Кузнецов

— Хорош первач!

— Уведите арестованных, — сказал Макей и ещё раз бросил быстрый взгляд на Лисковца, на лице которого опять появилась зловещая улыбка.

Макей шёл в темноте, увязая в снегу и натыкаясь то на пни, торчащие из‑под снега, то на валежник. Он всё время ворчал:

— Чёртовы детки!

Лисковец его смущал. Собственно, что такое он сделал? Отравил? Врут! Перепились. Но почему он их угостил? Где он достал первача?

Макей решил зайти к Козелло.

Козелло сидел за столом и что‑то писал. Перед ним длинным языкастым пламенем горела сальная свеча, она густо чадила. При входе Макея Козелло оглянулся, и детская улыбка осветила его доброе мальчишечье лицо.

— Долго сидишь, — сказал Макей, усаживаясь на топчан. — Свеча‑то чего так чадит?

— Сало, видно, плохое.

— Сам ты плохой. Сними нагар‑то, начальник!

Макей улыбнулся. Потом лицо его стало серьёзным.

— Что ты думаешь о Лисковце?

Козелло поворошил рыжие вихры, свесившиеся на высокий в угорьках лоб, задумался. Макей наблюдал за ним с улыбкой.

— Вообще‑то не нравится он мне, — начал начальник особого отдела, — разные там мелочи, наблюдения, но прямых улик нет. А подозрения — плохое основание для выводов.

— Споил сегодня моего адъютанта и Гулеева, — сообщил Макей, — те говорят «отравил». Ты всё‑таки разберись в этом, Федор.

— Внук! — крикнул Козелло.

В темном углу что‑то зашевелилось. Кряхтя и: позёвывая, к столу подошел молодой хлопец, Иван Воронич, по прозвищу Внук. Увидев комбрига, он словно стряхнул с себя всякую сонливость и вмиг преобразился: сверкнув суровым взглядом на Козелло, он звонко щёлкнул каблуками и вытянулся:

— Здравствуйте, товарищ комбриг! Что прикажете?

— Позови сюда Лисковца, — распорядился Козелло.

Внук вышел.

— Я не буду мешать — сказал, вставая, Макей, — ты тут с ним о том, о сём, чтоб не догадался, что за ним наблюдают.

И вышел.

— Здравствуйте, товарищ Лисковец, — сказал Козелло, усаживая вошедшего на топчан. — Внук, ты чего там вытянулся?

— Мне, может, уйти, товарищ начальник?

— Это зачем? Сиди. Или вон ляг.

— Я лучше лягу, — сказал вдруг сонным голосом Внук и повалился на топчан. Вскоре он уже храпел.

Лисковец боком сел на топчан, стараясь придать своему лицу невинное выражение. На столе лежала кучка махорки, папки с бумагами. Он не отрывал глаз от бумаг и, когда заметил, что за ним следят, перевел свой взгляд на махорку:

— Позвольте закурить? — спросил он.

— Курить начали? — сказал Козелло, хорошо знавший, что Лисковец не курил. — В партизанах научитесь. Я вот сам до войны не курил, а теперь без табака жигь не могу.

«Чего они меня притащили?» — думал Лисковец с тревогой и, не вытерпев, спросил:

— Вы меня звали?

— Да. Я пригласил вас к себе. Мы должны все‑таки знать, как живут молодые партизаны. Может, чего не дсстает? Мало ли что, трудно ведь у нас здесь.

— Нет, ничего. Мне нравится. Конечно, тяжело. Но я знал, куда иду. Я хочу мстить!

— Дружите с кем?

— Хлопцы здесь все хорошие, — уклончиво ответил Лисковец, — со всеми дружу. Друзей настоящих, конечно, еще нет. На диверсию хочу, но почему‑то не пускают.

— Все диверсанты у нас пьяницы. Гозорят, профессия заставляет. Гулеев, вон тот, если не выпьет, так и мину не подложит.

— Вот они и погубили Захарова. Елозин сейчас и меня чуть не убил.

— Это за что? — притворно удивился Козелло.

— Напился до белой горячки и лезет на стену. Я подвернулся, как на грех, он на меня, словно собака* накинулся. Кричит, что я их отравил.

— Не понимаю, — сказал Козелло.

— Так ведь и я же не понимаю. Вы знаете, какие они, сибиряки‑то?

Козелло улыбнулся.

— Полно, не волнуйтесь. Сибиряки народ смирный. Только притворяются сердитыми. Что же они — у вас, что ли, пили?

— Малость какую‑то, просто самую что ни на есть малость, — лепетал в смущении он. — До этого где‑нибудь налакались.

— Ну. по–приятельски почему бы и не угостить, — как бы между прочим сказал Козелло.

Сальная свеча уже догорала. Нагар чёрным червем скрутился и повис, сало плавилось и трещало, разливалось по блюдечку, в котором стояла свеча, застывало округлыми ступеньками.

Поздно ночью Лисковец ушёл к себе, довольный результатами посещения «страшного отдела». Ему казалось, что этот «рыжик–пыжик» —Козелло — до невероятности глуп.

В отряде шло накопление боевой техники. Теперь каждый партизан имел винтовку. В каждом отделении был один или два ручных пулемёта Дегтярева. Станковые пулеметы Макей выделил в особый пулемётный взвод. Командиром пулемётного взвода назначили Андрея Юрчука, недавно перешедшего в макеевский отряд из другого отряда, не то Бороды, не то Марусова. Это кадровый командир, украинец, парень лет двадцати пяти, высокий, стройный. Смуглое красивое лицо его всегда было серьезно и в больших карих глазах, играя, искрились лукавые смешинки. Он был малоразговорчив, но общителен, и этому способствовала песня, которую он очень любил. Около него всегда вертелся веселый цыганёнок Петрок Кавтун, первый номер ручного пулемёта из роты Карасева. Где Юрчук и Кавтун — там песня и пляска.

Особенно весело стали песни звенеть теперь. Каждый день радио приносит радостные вести с Большой Земли: трехсоттысячную армию Паулюса добивает Красная Армия под Сталинградом.

И партизаны не хотели оставаться в долгу перед советским народом, родной армией: еще шире развернули они диверсионную работу в тылу врага, разрушая железнодорожные мосты, спуская под отк. сс эшелоны с живой силой и техникой. Смелее стали нападать на неприятельские гарнизоны.

Помимо подготовки к «Большой диверсии», макеевцы усиленно готовились к разгрому Дручанского гарнизона: Дручаны для фашистов будут партизанским Сталинградом.

VI

В штабе кроме Макея, комиссара Хачтаряна и начштаба Стеблева сидели секретарь партбюро Пархомец и командир третьей роты лейтенант Клюков, бывший в Красной Армии командиром батареи. Ему тридцать лет, но казался он значительно старше. Это, очевидно, бачки на сухих щеках, старили его. По натуре серьезный и малоразговорчивый, он был почти нелюдим. Но когда речь заходила о предмете его страсти — пушках, он преображался. Он любил армию. А об артиллерии вообще не мог без волнения говорить: этот грозный «бог войны» навсегда завладел его сердцем и мыслью. Когда он бывало начинал говорить о своей батарее, лицо его пылало, щеки покрывались румянцем, глаза сверкали, голос наливался той неведомой силой, которая присуща людям сильной воли и твердого характера.

Смеркалось. В землянке штаба было сыро и сумрачно. Лица присутствующих бледными пятнами вырисовывались на чёрном фоне землянки. Тепло, шедшее от чугунной печурки, казалось невыносимым. Глаза смыкались сами собой — хотелось спать. Кто‑то громко зевнул.

— Быт можэт, начнем, кацо? — сказал комиссар.

Макей велел Стеблеву зажечь лампу В землянке сразу стало светло и уютно.

Протянув к столу руку, Макей, казалось, наугад взял карту–километровку.

— Вот, — сказал торжественно Макей, и в серых глазах его на миг вспыхнули мстительно–злые огоньки, тут наша надежда, наша слава. Если у нас будет грозный «бог войны» — мы начнем творить чудеса.

У Клюкова сердце радостно забилось, когда Макей заявил о том, что в лесу, в котором они живут, зарыта их сила.

— Товарищ комбриг, пушки? Да? Где?

Терпение, товарищ Клюков! Ты угадал: пушки, две пушки. Где? Это пока тайна.

Клюков чуть было не закричал от радости: он готов был броситься на шею комбригу.

— Вчера у нас был старичок из Ушивца, — продолжал Макей, — он и сказал, где наши части, уходя на Восток, зарыли пушки, спрятали винтовки. «Сгодятся», — будто бы говорили они, хороня в землю оружие.

— Вот и сгодились! — воскликнул начштаба СтебЛев.

— Радоваться ещё рано, — сдержанно сказал Макей. — Пушки надо найти, собрать и приЕезти). За этим мы вас и пригласили. Клюкова пригласили как специалиста. Думаем, ежели что, назначить его командиром батареи.

Клюков встал. Провел зачем‑то ладонью по чёрным бачкам, выдохнул воздух.

Голос его звучал глухо, но твёрдо.

— Прошу послать меня. Найду пушки.

«Такому человеку нельзя отказать, — подумал Макей. — Тихонравов нас сильно подвёл тогда, а этот не подведёт».

Решили послать Клюкова. В помощь себе он попросил Андрея Елозина и Юрия Румянцева.

Ночь Клюков спал тревожно. С вечера он долго не мог заснуть, прикидывал в уме, как он пройдёт туда, за реку Друть, найдёт ли что нужно, всё ли при них будет? «Только бы замок был». Раза два вставал, закуривал.

— Не спите, товарищ командир? — спросил его ординарец.

— Блохи, видно, не дают спать, — соврал Клюков.