class="p1">— Бог его знает! Четыре часа, или сутки, или даже несколько дней. Если мне удастся поднять давление до шестидесяти фунтов, я буду доволен.
— Прошу вас проверить все еще раз. Мы не можем позволить себе оконфузиться, если пройдем каких-то полмили, а машина опять сломается.
— Мои тело и душа пребывают в состоянии вечной поломки, от носа до кормы! Но до Сингапура, думаю, мы сумеем добраться.
— Во всяком случае не раньше, чем мы доберемся до Пайанг-Ватаи, где нам надо вернуть должок, — прозвучал ответ, причем голос капитана не располагал к возражениям. — В конце концов, это мой корабль, и у меня было восемь месяцев, чтобы хорошенько все обдумать.
Никто не видел, как снимался с якоря «Галиотис», хотя многие это слышали. Он покинул бухту в два часа ночи, обрезав швартовы, но экипажу не доставил никакого удовольствия стук паровых машин, громовым эхом раскатившийся над водой и достигший окрестных холмов. Прислушиваясь к новым звукам, мистер Уордроп смахнул набежавшую слезу.
— Она заикается — и плачет от боли, — простонал он. —Это похоже на голос спятившего маньяка...
Если у машины и была душа, во что свято верили ее хозяева, то он был совершенно прав. Из машинного отделения доносились жалобные вскрики и непонятный лязг, всхлипы и взрывы истерического хохота, сменявшиеся периодами пугающего затишья, в котором натренированное ухо силилось различить верную ноту; мучительная разноголосица звучала там, где должен был раздаваться только ровный и мощный бас. По гребному валу пробегали судороги, а сбивчивый трепет винта подсказывал, что он нуждается в срочной балансировке.
— Ну, что скажете? Как наша старушка себя ведет? — осведомился капитан.
— Она движется, но... просто надрывает мне сердце. Чем скорее мы окажемся в Пайанг-Ватаи, тем лучше. Она спятила, и мы разбудим весь город.
— Она хотя бы не взорвется?
— Да какое мне до этого дело? Она тяжело больна. Вы только послушайте! Да, ничто ни обо что не бьется и не задевает, и подшипники еще не перегрелись, но... Неужели вы не слышите?
— Лишь бы она добралась туда, куда мне надо, — ответил шкипер. — И не забывайте о том, что это — мой корабль.
И вот «Галиотис» двинулся вперед, волоча за собой целые заросли водорослей. Со старчески немощных двух узлов он постепенно разогнался до триумфальных четырех. При попытке еще увеличить скорость начиналась опасная вибрация распорок, а машинное отделение наполнялось паром. Утро застало бывшего китобоя в открытом море, земли уже не было видно, а форштевень бодро резал волну. Но внутренности его стонали и жаловались, а вскоре, словно привлеченный непонятным шумом, вдали на пурпурных волнах показался быстрый темный проа[40], похожий на хищную птицу и столь же любопытный. В конце концов малайское суденышко пристроилось у самого борта — с явным намерением выяснить, не окажется ли «Галиотис» легкой добычей.
Случалось, что корабли, даже принадлежащие белым людям, терпели крушение в этих водах, и честные малайцы и яванцы порой способствовали им в этом — весьма своеобразным способом, разумеется. Но на этом корабле не было ни дам, ни хорошо одетых офицеров. С его палубы в проа осиным роем хлынули белые мужчины — нагие и неописуемо свирепые. Одни были вооружены раскаленными прутьями, другие — тяжелыми кувалдами, и не успели любопытствующие малайцы опомниться, как проа оказался в их власти, а его законные владельцы барахтались в воде с обоих бортов.
Еще через полчаса груз проа, состоявший из саго и сушеных трепангов, а также плохонький компас, оказались на борту «Галиотиса». Вслед за грузом последовала пара парусов с семидесятифутовыми реями и гиками, которые матросы вскоре приспособили к голым мачтам своего парохода, а сам туземный парусник был взят на буксир.
Как только паруса были подняты, они тут же наполнились ветром, и пустой китобой побежал гораздо шустрее. Прибавка в скорости составила почти три узла, а о чем еще можно было мечтать? Но если раньше «Галиотис» выглядел просто ободранным и заброшенным, то теперь он буквально внушал ужас. Вообразите респектабельную приходящую прислугу в объятиях балетного танцора, выделывающего пьяные па посреди мостовой, и вы получите отдаленное представление о том, как выглядел этот грузовой корабль с колодезной палубой и бывшей оснасткой шхуны, надрывно карабкающийся на волну и проваливающийся в бездну со стонами и всхлипами. Тем не менее плавание под паром и парусами продолжалось, а экипаж горящими глазами вглядывался в океанскую даль — безутешный, небритый, немытый и одетый вне рамок каких бы то ни было приличий.
На исходе третьей недели плавания на горизонте показался остров Пайанг-Ватаи. В здешней гавани находилась база морского патруля, охранявшего жемчужные отмели. Вернувшиеся из дозора канонерские лодки отстаивались тут с неделю, прежде чем вновь выйти на маршрут патрулирования. Сам по себе Пайанг-Ватаи был практически необитаем; там имелись лишь родник с пресной водой, несколько пальм да бухта, в которой можно было укрыться и переждать юго-восточный муссон.
Взорам матросов открылся коралловый берег с наваленной у самой воды горой сверкающего угля, готового к погрузке, пустующие хижины для отдыха моряков да голый флагшток.
На следующий день «Галиотис» исчез, словно его никогда и не бывало, — а у входа в гавань под теплым дождиком покачивался на волне лишь одинокий проа, чей экипаж голодными глазами следил за только что возникшим на горизонте дымком канонерской лодки...
А через несколько месяцев в одной из английских газет появилась короткая заметка: будто бы канонерка одной иностранной державы пропорола днище и мгновенно затонула в устье некоей гавани в Южных морях, на полном ходу налетев на остов неизвестно кем затопленного судна.
ДЖАДСОН И ИМПЕРИЯ
Глориана! Дон примется нас атаковать,
Как сможет с желудком своим совладать.
Только прежде, чем с нами сражаться,
Он к нам должен суметь подобраться.
Галеонов Испании долго ль нам ждать?
Добсон
Одно из множеств достоинств демократии состоит в ее почти сверхчеловеческом умении создавать проблемы с соседями — и в результате обнаруживать свою гордость основательно потрепанной. Подлинная демократия испытывает сильнейшее презрение к странам, где правят короли, королевы или императоры, и почти никто не знает — а задумывается и того меньше — о внутренних делах этих стран. Причиной тому служат ее собственные честь, гордость и достоинство,