За красным зданием и слева от него виднелись обычные панельные корпуса.
«Сюда», это значит в глухой занесенный горами отслуживших листьев угол к покосившимся, проржавевшим воротам, явно не игравшим роль официального входа и выхода.
Отведя покосившуюся створку, Светлана проникла на территорию отделения.
Никите не нравился стиль посещения, но он готов был признать права Светланы на него. Если ей нравится про «бридо» и «коричневый творог», почему она должна навещать отца обычным способом. Оставалось, правда, неясным, как и когда она разведала этот странный маршрут по кладбищу через ручей. Никита не задал этот вопрос вслух, но получил на него ответ.
— Папа по этой дорожке ходит за сигаретами.
По парку, окружавшему старинную больницу, бродили больные. Бросалось в глаза то, что они не носили обычной больничной униформы, а были одеты в домашнее. Какой-то привилегированностью от этого повеяло. Впрочем, ничего удивительного — где же еще поправлять здоровье академику, как не в заведении особого рода.
Светлана шла так быстро, что Никита едва успевал за нею. Ему было неприятно так идти. Не хотелось в самый главный эпизод своей жизни вбегать запыхавшимся.
— Вон он.
Деревянная беседка в ошметках отставшей краски, кучка дымящихся листьев возле ступенек. Порывы дыма создавали ощущение неустойчивости, мнимости существования, и без того сильное в душе незаконнорожденного парня.
Он сидел спиной к подбегающим детям и лицом к многоэтажному корпусу, в окнах которого сияли-сверкали, бесились, истериковали лучи заходящего солнца.
Одинокий, странно желаемый.
Черные драповые плечи, грива волос бледно-седого цвета.
— Папка, привет!
Он начал поворачиваться, но не успел закончить поворот. Дочка взбежала по каменным ступенькам и припала щекой к щеке. Так что в тот момент, когда он был впервые увиден сыном, мог предъявить ему для обозрения лишь половину лица. Очень бледного, небритого (по крайней мере наполовину), с тусклым карим глазом и огромным, мощным полушарием лба. Левым. За что оно отвечает, за логику или за эмоции?
Когда дочь покончила с нежностями, отлипла и уселась рядом с папочкой, выяснилось, что у того имеется еще и длинный тонкий нос и седые, почти карикатурной пышности брови.
Никита с неприличной внимательностью рассматривал сидящего, не помня в этот момент ни своих азиатских скул, ни голубизны своих глаз, ни почти полной безбровости, ни широкого коротковатого носа. Да, он был похож на мать, а теперь вот пришел в гости к отцу.
— Кто это? — спросил Савелий Никитич, отвернувшись от Никиты и рассматривая заворачивающий за угол больницы белый халат с биксом в руке.
— Это Саша. Он согласился меня проводить. Он хороший. Саша, тебе будет неинтересно, поэтому сидеть здесь необязательно. Можешь, если хочешь, прогуляться. Я быстро, да, пап?
— Мне будет интересно, — сказал хороший Саша и сел на скамейку, устроенную внутри беседки по всему периметру. Глаз с отца он по-прежнему не сводил.
На самую короткую секунду Светлана смутилась, даже не смутилась, а удивилась. Но такое не длится долго, если у женщины есть дело. Светлана расстегнула свою сумочку и достала оттуда с десяток шоколадных плиток.
— В этот раз все без орехов и без наполнителей.
— Спасибо, дочка.
Савелий Никитич стал деловито рассовывать шоколад по карманам пальто.
— Как твои дела?
— Как, как, учу, воюю.
— А муж твой как, когда он возвращается?
Если бы Никита не находился в состоянии ступора, он бы решил, что эта реплика направлена против него.
— Хорошая девушка, да далеко живет, — усмехнувшись, сказала Светлана.
— Что ты сказала?
— Да ничего особенного. Ты же знаешь, куда он на этот раз потащился. Говорит, правда, что это очень, ну прямо очень важная поездка.
— Экспедиция, — поправил академик.
— Пусть экспедиция.
— Мой ученик, — раздумчиво улыбаясь, сказал Савелий Никитич.
— Твой, конечно, чей же еще.
— А мама?
— Она у нас трехжильная, вот я дву, а она трех.
— Ей тяжело, я знаю, — вздохнул академик.
— Даже не знаешь как. Из прокуратуры являлись на днях. Опасаются за нас.
— Из-за коллекции?
— Из-за чего же еще? Ничего прямо не говорят, но ведь и так все понятно.
Савелий Никитич нахмурился, брови сошлись на переносице.
Какой огромный лоб, подумал наконец Никита. В самом деле, наблюдая академика спереди, трудно было понять, как на его голове умещается растительность, увиденная сзади.
— Но это еще не все.
— Не все?! — Савелий Никитич полез в карман и достал очки, как будто дальнейшие сведения ему предстояло получить в письменном виде.
— Да, не все, — Светлана оперлась локтем на спинку скамьи. Выражение лица ее заявляло: сейчас я вам выдам. — Явился твой сынок, папочка.
— Сынок? — болезненное непонимание в застекленных глазах.
— Взрослый сын.
— Никиту имеешь в виду?
Никита сидел, схватившись сильными руками за доску скамьи. Он боялся перевести глаза с отца на сестру. То, что он вспотел и был покрыт бандами мурашек, нечего и говорить.
— Никитка никуда не уезжал и послезавтра он тебя навестит, или на следующей неделе.
— А кто тогда пришел?
— Ладно, не буду тебя мучить.
— Не мучай меня.
— Откуда-то из провинции явился парень, таких примерно лет, как Саша. В тех местах, где ты когда-то раскапывал, живет его мать, и вот эта мать внушила ему, что он происходит от тебя, понимаешь.
— Откуда явился?
— Из города маленького, районного, названия я не запомнила. Зовут его так же, как нашего Никиту.
— Это как?
— Пап, ну ты вообще.
— А что он привез?
— Шоколаду не захватил. Сберкнижку с твоими деньгами якобы привез как доказательство.
Взгляд Савелия Никитича сделался совсем странным, очки были густо наполнены бровями, сквозь них просматривались отдельные блестки безумия.
— Ладно, успокойся. А то ты прямо как мама. Она тоже перепугалась до смерти, у нее даже чувство юмора отказало. Она прекрасно знает, что никаких внебрачных детей у тебя быть не может, так вот вместо того, чтобы спокойно и разумно объяснить это парню со сберкнижкой, наплела она ему черт знает чего. Когда она мне пересказывала эту историю, то сама над собой хохотала. И парнишку этого оскорбила зачем-то, он дебиловатый, конечно, но оскорблять зачем, а все потому, что говорила с перепугу. А человек мог просто ошибиться.
«Саша» опустил голову на грудь и закрыл глаза, он боялся разоблачения, между тем вид у него был скучающий.
— Да ладно, пап, что ты так-то? Успокойся. Это называется попробовала развеселить. Не было никакого сына. Не бы-ло! Понимаешь меня? Шутка. Глупая. Я глупая, а сына не было.
После небольшой паузы:
— Не было, не было, не было, не было, — с четырьмя разными интонациями произнес Савелий Никитич и замолк, как бы забаррикадировавшись с четырех сторон.
— Сейчас я отведу тебя в отделение, у вас скоро ужин. Саш, ты подождешь меня у ворот?
«Саша» еще ниже опустил голову, и это движение можно было принять за знак согласия.
— Пошли, пап, пошли.
— Не было и не могло быть, Света, ты же знаешь, — зашептал старик, шаркая подошвами по каменному полу.
— Конечно, конечно.
Никита не стал смотреть ему вслед. Остался сидеть как сидел.
Минут через десять он услышал неприятно знакомый хрипловатый голос.
— Что ты здесь делаешь?
На пороге беседки стояла Светлана.
— Мы же договорились, что ты будешь меня ждать возле тех ворот.
Никита, сидя максимально неподвижно, смотрел на нее, сквозь нее и еще куда-то. Она прислонилась плечом к столбу, поддерживающему крышу беседки, наклонила голову.
— Честно говоря, мне показалось, что ты сбежал.
— Откуда? — с трудом сказал Никита, ибо счел необходимым говорить, хотя предпочел бы еще некоторое время помолчать.
— С тобой трудно разговаривать.
— У тебя старый отец.
— Ничего удивительного, поздно женился.
Никита осторожно, как почти слепой, нащупал свои брови и медленно разгладил их большим пальцем правой руки.
— Тем не менее, пошли.
Женщина понимающе улыбнулась, не догадываясь, что ее понятливость выглядит отвратительно.
— А твой муж? — спросил Никита вставая.
— Тебе еще рано что-нибудь о нем знать.
Проходя мимо Светланы, Никита пожал плечами.
— Можешь его не любить, пожалуйста, — и пошел к железным воротам в углу парка. Светлана догнала его.
— Совет хочешь тебе дам?
— Вряд ли.
— Когда лезешь в чужую жизнь, делай это как-нибудь…
Никита резко обернулся и не глядя поймал руки Светланы своими клешнями. Лицо его побелело и выглядело каменнее обычного.