Читать интересную книгу Год беспощадного солнца - Николай Волынский

– Теперь жалею, – признался Мышкин. – Очень жалею. Но тогда все казалось иным. И Солженицын был для советского студента героем. Не зря же нас воспитывали в школе на Чернышевском, на Герцене, на Льве Толстом. И на декабристах. Тот институтский гэбэшник сразу мне предложил сделку. Я стучу на товарищей, а меня не выгоняют из института. Я сразу отказался.

– И что потом?

– Потом самое удивительное – меня никто не вышиб. И того гэбэшника я больше никогда не встречал.

– Бывает… – кивнул Костоусов. – А дальше?

– Дальше – хуже. Вскоре я понял, что КГБ – преступная организация. Это был очень тяжелый вывод.

– Ну-ну, – откинулся на спинку стула полковник. – Что же тебя толкнуло к такому выводу?

– Эти люди не выполнили свой профессиональный долг. Они оказались изменниками. Студентов за чтение Солженицына сажали. Но безопасность нашей с тобой страны не обеспечили. А затем занялись раздачей государственной собственности. Это – Абрамовичу, а то – Березовскому… И среди так называемых чекистов не нашлось ни одного человека, ни одного настоящего офицера, кто бы застрелил Ельцина с Горбачевым. И заодно Новодворскую с Чубайсом.

– Здесь находится другая организация, – напомнил Костоусов.

– Конечно, этот факт очень обнадеживает. Только я до сих пор не знаю, какое государство защищает эта другая организация. Если американское – поверю. Если скажут, что Россию, не поверю. А ты веришь?

– Все! – отрубил полковник. – Капитан тебя проводит.

Он нажал кнопку. И капитан Орлов появился мгновенно – словно из эфира материализовался. И стал рядом с Мышкиным.

– До выхода, – сказал ему Костоусов.

Мышкин встал.

– Спасибо, Андрей Александрович, – сказал он. – У меня одна маленькая просьба. Можно?

Полковник кивнул.

– Дайте мне на решение двадцать четыре часа. Завтра в одиннадцать я все скажу.

Но Костоусов молчал, и Мышкин добавил:

– Я хорошо понимаю, ситуация жесткая и другого выхода не предусматривает. Но, прошу и меня понять, тут чистая психология… У нее свои правила. Мне надо просто свыкнуться с мыслью. Осознать ее.

Костоусов по-прежнему сохранял каменное выражение лица.

– Я очень надеюсь, что вы меня понимаете! – в отчаянии воскликнул Мышкин.

Полковник чуть заметно кивнул.

– Завтра в одиннадцать, – и капитану Орлову. – Надо доставить Дмитрия Евграфовича… куда?

– В клинику.

– Доставьте в клинику и проводите до рабочего места.

21. После ареста

В ПАО все шло своим чередом, и в то же время появились незаметные постороннему перемены. Клюкин вскрывал покойника – высохшего почти до костей старика с седыми кустиками посмертной щетины на желто-синих щеках. Мудрая задумчивость и изысканно-старательное внимание к процессу выдавали Клюкина сразу. Он был пьян – в разгар рабочего дня. Впервые за пятнадцать лет безупречной работы.

За столом Мышкина устроился Литвак. Ноги в рваных кроссовках положил на стол и со вкусом, медленно курил черную сигару с красно-золотым пояском – бразильскую, для богачей, 100 долларов штука – и пускал в потолок сине-желтые кольца. На нем были только плавки. Скомканный халат валялся рядом на кафельном полу.

Клементьева писала – быстро и с усердной ненавистью. Лицо зареванное, опухшее, из красно-синего носа течет. Она непрерывно сморкалась в мокрый платок с такой мощью, будто дула в медный контрабас – самый большой инструмент в духовом оркестре.

Мышкин не торопясь сошел по ступенькам и на последней остановился. Первым почувствовал изменение обстановки Клюкин. Мельком глянув на лестницу, он вдруг открыл рот – и остекленел с отвисшей челюстью. Большой секционный нож выскользнул у него из руки и попал острым концом по правой ступне – точно по большому пальцу. Истошный визг взлетел под потолок морга. Похожий вопль Мышкин слышал в детстве, у бабки в деревне: сосед резал свинью.

Следующим заорал Литвак. Увидев неожиданно появившегося Мышкина, он выронил изо рта сигару. Черная «бразиль» в падении перевернулась и угодила горящим концом в то место, которое у Литвака было прикрыто плавками.

Но всех заглушил рыдающий вой Клементьевой. Со слезами она бросилась Мышкину на шею.

– Вернулся! – запричитала она. – Сам вернулся!..

Рядом подпрыгивал Клюкин.

– Ну, шеф, блин, даешь! – восклицал он. – А мы тут в твою защиту прокламации собрались рассылать – в ООН, в «Международную амнистию», в Лигу сексуальных реформ!..

– Неужели в ООН? – удивился Мышкин. – Такие хлопоты!.. Вот в Лигу – да, это хорошо придумано.

– Он еще янкесам, в Америку, самому президенту Обаме в евонный барак телеграмму сочинять собрался, – наябедничала Большая Берта.

– А Барак с Обамой тут причем? – спросил Мышкин, осторожно освобождаясь из железных объятий Клементьевой.

– А кому еще? – вызывающе поднял бороду Клюкин. – У нас же нет президента. Иначе бы я к нему первому.

– У нас, можно сказать, два президента, – напомнил Мышкин. – Тебе мало?

– У нас, из этих двоих, – еще выше задрал бороду Клюкин, – один, якобы вчерашний, – компьютерный наркоман, а другой – артист, исполнитель главной арии «Она утонула» в оперетте «Гибель подлодки «Курск». И по совместительству – мочила сортирный. Вот к ним – по любому поводу бесполезно. У них в жизни другие цели и приоритеты. Наши с тобой проблемы и заботы в их списке не значатся. Были бы у нас президенты, не держали бы тебя в Большом доме.

– Смотри, Клюкин, – заметил Мышкин. – Допрыгаешься. Пришить тебе экстремизм или заговор сейчас очень даже просто. Червонец гарантирован без права переписки.

– Да брось ты, Полиграфыч, – отмахнулся Клюкин – он стоял уже на обеих ногах. – Какой еще экстремизм, какой червонец!.. За что тебя народ любит – так за то, что у тебя на каждую кочку и колдобину шуточка припасена.

– Тема не шутейная, – возразил Мышкин. – И я не шучу. И тебе не советую. А откуда узнали?

– Литвак сказал, что тебя схватили. А за что, говорить не стал: «Страшно сказать, сами узнаете». Сначала решили, что тебя за политику. А потом…

– Сейчас любого можно за политику, – перебил Мышкин. – И лет на двадцать-тридцать забыть в тюрьме до суда и следствия, которых можно и не дождаться.

– С чего ты взял такие страхи?

– А вот только что мне полицаи грозили такой перспективой. Только не вышло, не на того напали…

Тут подошел и Литвак, натягивая на ходу халат. Он поколебался, потом решительно обнял Мышкина за плечи и молча, подчеркнуто, очень многозначительно пожал ему руку.

Мышкин растерялся. Потом отвернулся и стал искать по карманам носовой платок, но и не нашел. Судорожно вздохнул, избавляясь от острого кома в горле, и сказал – тихо и с болью:

– Горе, Женя, большое горе…

– Что уж теперь… – тихо отозвался Литвак. – Теперь все слова без толку!.. – И переменил тему. – Значит, тебя выпустили. Ты на подписке о невыезде? Или под залог?

– Какая подписка? – возмутился Мышкин. – Я не обвиняемый, а свидетель по уголовному делу. И какой может быть залог? Да мне десять жизней не хватит собрать на залог!

– А-а-а, вот как… – закивал Литвак. – Значит, свидетель. Хорошо, если свидетель. Даже очень хорошо. Имей в виду: я рад за тебя. Мы все рады за тебя.

– Да, нам тут полчаса назад такое про тебя набрехали!.. Писаревский на хвосте принес! – влез Клюкин. – Вся клиника на ушах. Некоторые, между прочим, уже списать тебя в расход поторопились.

Он не сказал, кто поторопился и даже не намекнул, но Мышкин понял.

– Да-да! Вот так все и выясняется! – подхватила Клементьева. – Толя – он сразу внес ясность. Кулаком по столу и чтоб вся клиника слышала: «Скорее, говорит, я поверю, что девушку папа римский убил! С Путиным на пару». И тут же всем объявил, что у нас образовался народный фронт «Свободу Дмитрию Мышкину!» Приходите, говорит, всех запишем.

– Замечательно! – через силу улыбнулся Мышкин. – И есть такие, кто записался?

– А то как же! – гордо выставил вперед свою нейлоновую бороду Клюкин. – Я первый.

– И Таня? – спросил Мышкин.

– Спрашиваешь, гражданин начальник! – обиделась Клементьева.

– И Женя?

– Что Женя? – мрачно огрызнулся Литвак. – У Жени универсальный принцип, научный, между прочим. Женя не располагает достаточными фактами, чтобы делать какие-либо выводы. Даже о друзьях-товарищах.

– Правильно, Моисеич! – одобрил, хоть и без радости, Мышкин. – Как там говорил старый еврей в фильме Михалкова «Двенадцать»? «В жизни бывает все, и я ничему уже не удивляюсь!» Так что ты прав.

– Спасибо за понимание и поддержку, – буркнул Литвак.

Мышкин глубоко вздохнул, потоптался и, собравшись с духом, сказал Литваку виновато:

– Прости, Жень… Я же ничего не знал. Не знал, что она… она твоя бывшая жена. И познакомились случайно.

– Знаю, – не глядя на него, кивнул Литвак; он раскуривал сигару. – Она мне рассказала, как ты ей в электричке помог. Как раз за день до… – он сломал сигару, смял ее в ладони и выбросил комок табачных листьев в корзину. – Рассказала за день… до этого… что случилось. Я еще хотел тебя поблагодарить. Да вот не успел, как видишь. Она хотела, чтобы…