враждуете меж собой, и эта вражда словно нож вонзается в мое сердце. Но если вам не жаль друг друга, так не жалейте и меня, ту, что породила вас на этот свет!
Елена скинула свой суконный плащ и развела руки.
– Давайте! Берите свои мечи и рубите что есть силы! Лучше мне умереть прежде, чем видеть, как вы терзаете друг друга.
– Что ты говоришь, матушка! – Фома бросился на колени. – Разве мы способны на такое?
Деспина стояла молча, глядя то на одного, то на другого сына. Лицо ее выражало усталость и печаль.
– Вы способны на гораздо более ужасные вещи, – прошептала она. – И ради чего все это? Ради власти? Но разве стоит она пролитой братской крови?
На этот раз ее обвинительный взор был направлен на Димитрия. Он не желал оправдываться в присутствии своей челяди, но и промолчать царевич тоже не мог.
– Не я первым обнажил свой меч, матушка!
Фома вскочил на ноги, лицо его все еще пылало.
– Пытаешься строить из себя невинного? – крикнул он. – Лучше расскажи о том, как ты пытался примерить на себя корону василевса!
Димитрий бросил быстрый взгляд на деспину, как будто ища поддержки, но она оставалась осуждающе холодной и твердой.
– Я знаю об этом, – сказала она Фоме, не спуская при этом глаз с его брата. – И пришла сюда как раз затем, чтобы навсегда разрешить этот спор.
По залу пробежал шепот. Все внимание теперь было приковано к этой невысокой, худощавой монахине, от единого слова которой теперь зависела судьба империи.
– Прежде я хотела бы выслушать мнения мудрых архонтов. – Ипонина оглядела собравшихся. – Что скажете вы?
Но ответом ей была лишь тишина – никто из вельмож не желал говорить прежде, чем определится расклад сил. Тогда деспина повернулась ко мне:
– Георгий, прошу, ты первый.
Весь зал замер в напряженном ожидании – было ясно, что от следующих моих слов зависит очень многое. Сделав шаг вперед и, немного откашлявшись, я сказал:
– Заведенный издавна порядок гласит, что императору должен наследовать его старший сын или тот, кого он сам изберет в преемники, при этом те, кто родился в порфире[50] имеют преимущество перед остальными претендентами. Все сыновья Маунила были порфирородными и поэтому ему наследовал старший из них – Иоанн. К сожалению, у самого Иоанна детей не было, а имени своего возможного преемника он так и не назвал. Однако люди близкие к императору прекрасно знают, кого из братьев он ценил больше других и чье имя было на его устах перед смертью. Этот человек блестящий воин и прославленный полководец, благородный и справедливый господин, который сердцем и душой предан своему народу. Пусть покойный император так и не назвал его имени, но зато это имя теперь выкрикивает толпа на всех площадях столицы! Константинополь ждет своего истинного правителя, и на мой взгляд, мы должны призвать его сюда как можно скорее.
На этом я закончил свою речь и, подойдя к Фоме, встал подле него. Это стало знаком и для других архонтов – один за другим они поднимали свой голос в поддержку Константина Палеолога, правителя Мореи, и очень скоро рядом с Димитрием не осталось ни одного человека. Для царевича это означало конец надеждам о троне. Он проиграл, и оставалось лишь признать свое поражение, сохранив остатки достоинства. В этом ему помогла мягкосердечная деспина.
– Все архонты высказались, сын мой, – снисходительно произнесла она. – Как видишь, они единодушно поддержали твоего брата, и ради спокойствия и благополучия нашей страны я прошу тебя о том же.
– Я пойду на все, лишь бы ты была счастлива – смиренно произнес Димитрий, а затем, обращаясь к остальным, уже громче добавил. – Ради империи и ее народа, я согласен на то, чтобы Константин стал правителем и автократором ромеев. Пусть же его правление будет мудрым и справедливым.
Затем царевич подошел к матери, расцеловал ее в обе щеки, а после прилюдно помирился с братом. Они поклялись, что будут хранить мир и верно служить новому императору. И хотя Димитрий изо всех сил старался нацепить на себя маску смирения, я заметил, как алчно блеснули его глаза, когда он в последний раз оглянулся на золотой трон василевсов. Царевич не смирился со своим поражением и будет добиваться реванша, ведь не зря же он пожелал Константину правления мудрого и справедливого, но отнюдь не долгого.
* * *
Едва архонты провозгласили Константина Палеолога новым императором, как в Морею были спешно отправлены несколько высокопоставленных вельмож во главе с Алексеем Ласкарисом. Они везли с собой все необходимые императорские регалии, главной из которых была корона василевса.
Из-за непрекращающихся штормов делегация достигла Мистры лишь в конце декабря, а уже 6 января 1449 года мой господин был коронован местным митрополитом в базилике Святого Димитрия.
К сожалению, мне не довелось увидеть этого знаменательного действа, ведь впервые за многие сотни лет, император Ромейской державы короновался вне стен Константинополя, в далекой Морее – наследнице древней Спарты.
Константинопольский патриарх Георгий Маммас тут же попытался оспорить законность данной церемонии, ведь короновать императора мог только глава православной церкви, однако его уже никто не слушал. Люди любили Константина и с нетерпением ждали его возвращения в столицу.
* * *
Ранним утром 12 марта 1449 года, на горизонте показался одинокий корабль. Первыми его заметили с наблюдательных башен генуэзской Галаты, но вскоре он был виден всем жителям Константинополя, которые, несмотря на ранний час, стопились на стенах города.
Небольшая галера, подгоняемая попутным ветром, на всех парусах шла в сторону залива Золотой Рог. Издали могло показаться, что это очередное торговое судно, избороздившее берега и острова Эгейского моря и теперь спешившее в блистательный Константинополь, дабы поскорее распродать свой товар. Однако вести, подобно птицам, всегда летят впереди корабля и вот теперь тысячи людей жадно вглядывались вдаль, желая удостовериться, что их не обманули.
И вот когда галера приблизилась на достаточное расстояние, стали видны желтые паруса с черным двуглавым орлом дома Палеологов.
Толпа тут же разразилась восторженными криками: в их город возвращался законный и любимый всеми император.
Константин Палеолог вступал в столицу через Золотые ворота, как и полагается василевсу. В это время на улицах творилось что-то невообразимое: город словно ожил, сбросил с себя покрывало траура и вновь засиял, заулыбался новому дню. Люди выстраивались вдоль дороги, по которой верхом на своем любимом вороном жеребце, сверкая начищенными доспехами, в окружении торжественного эскорта, ехал Константин. Каждый хотел поприветствовать императора, выделиться из общей толпы, стать частью истории, поэтому солдатам, которых