Читать интересную книгу Неизвестный солдат - Вяйнё Линна

Огневой налет все еще продолжался, когда пришли приятели Хаухиа. При входе в блиндаж они увидели тело, прикрытое плащ-палаткой, но, напуганные гулом орудий, не обратили на него должного внимания. Их было четверо: двое прибывших как пополнение в соседний стрелковый взвод из пулеметного взвода Коскелы. Они ввалились в блиндаж с кусками сахара и сухарями в карманах. Первый из них стал по стойке «смирно» и сказал:

— Господин лейтенант, просим разрешения посетить рядового Хаухиа. Мы были с ним в одной части.

Рокка полировал кольцо. Остальные безмолвно лежали на нарах. Никому не хотелось говорить парням правду, и это пришлось сделать Коскеле.

— К сожалению, дело обстоит так, что… Хаухиа убит. Снайпером. Он лежит там, при входе.

Робея перед офицером, парии прятались за спину друг друга. Стоявшие сзади застыли с недоверчиво-испуганным выражением, им не терпелось уйти. Коскела добавил:

— Да, и пусть это будет вам уроком. Собственный опыт приходит тогда, когда уже слишком поздно. Вы должны понять: серьезное и несерьезное на войне соседствуют друг с другом. Они постоянно переплетаются.

— Слушаюсь, господин лейтенант. Можно на него взглянуть?

— Взгляните. Прикройте его потом как следует.

Ребята не долго оставались у блиндажа. Они увидели то же, что увидели старшие год назад, когда смотрели на Вуорелу: остекленевшие глаза, оскаленные зубы, желтая кожа.

Вечером Ванхала хотел завести патефон, но Коскела, покашливая, сказал:

— Сегодня обойдемся без этого. Завтра послушаете.

Он взял неоконченное письмо Хаухиа и, повертев его в руках, решил, что лучше все же его не отсылать.

Где-то на фронте, 10.8.42

Милые мои!

Вот я уже и на фронте. Треску здесь хватает. Еще с несколькими товарищами я прибыл сюда вчера и теперь стою на посту. Еще не спросил у лейтенанта номер нашей полевой почты, но напишу его в конце. Здесь повсюду трупы. Люди убиты не так давно, но в трупах уже черви. Если будете посылать мне мясо, посолите его хорошенько. Посылки идут сюда долго. Как раз сейчас на опорный пункт соседа обрушился шквал огня. Мы скоро отправимся туда, но вы не беспокойтесь, я непременно останусь жив…

Глава двенадцатая

I

Долго ли судьбою назначено быть бою?Пока не обретет свободу весь народ.Чудища там рыщут, крови сердца ищут,Чтоб упиться кровью вместе с вороньем.

— Упиться кровью, хи-хи.

Ванхала вновь весело напевал, хотя собственной крови у него одно время оставалось довольно-таки мало. Он ходил в разведку — добровольно, или, вернее, в обмен на четыре дежурства, которые согласился отстоять за него один из стрелков. Вернулся он бледный, с пулей в боку. Потом был госпиталь и отпуск по болезни. Он так долго отсутствовал, что другие успели почувствовать, как не хватает им его, его тихого хихиканья. Едва завидев в окно блиндажа возвращающегося Ванхалу, бойцы высыпали наружу и радостно обступили его. И Отрастил Брюхо, ставший за отпуск еще круглее, расплылся в сердечной улыбке.

Хонкайоки работал над своим вечным двигателем, который у него постоянно находился в стадии завершения. Рокка вместо колец изготовлял теперь подставки для ламп, и Рахикайнен по-прежнему был у него агентом по сбыту. Рокка и сам был неплохой коммерсант, но при таком распределении ролей у него оставалось больше времени непосредственно для работы. Мяяття получил второе лычко, в общем же во взводе не произошло сколько-нибудь значительных перемен. Даже осеннее «сидение на Миллионном» прошло для них без потерь.

С наступлением нового года противник на Чертовом бугре активизировал свою просветительскую деятельность. Сталинградская битва вступила в свой заключительный этап, и теперь вместо прежних увещеваний с Чертова бугра доносились грозные и пугающие речи, полные уверенности в победе. Как раз в это время получил широкую известность лук Хонкайоки. Он был тем «новым оружием», на которое все уповали, и Хонкайоки ходил от блиндажа к блиндажу, демонстрируя его.

«Возьмите с собой бутылку онежской воды, чтобы было чем ополоснуться, когда вам придется удирать», — раздавалось из рупора, к восхищению Ванхалы. Однажды он пошел послушать радио в соседний опорный пункт: в это время как раз передавалось вечернее богослужение для солдат. Вдруг голос из рупора крикнул: «Сожгите свои корабли, ребята!»

Контраст был настолько выразителен, что Ванхала хихикал над ним две недели.

Мало-помалу у солдат начало усиливаться ощущение неминуемого поражения. А меры борьбы с такими настроениями граничили с глупостью. Солдат пытались воодушевить колкой дров и ободряющими развлечениями. Люди в окопах полностью отдавали себе отчет в том, что на них надвигается, но вели себя подчеркнуто беззаботно.

Карилуото окончил военное училище и был произведен в капитаны. Он обручился, и это вытеснило из его головы все мысли о будущем родины, заставило смотреть сквозь пальцы на снизившийся боевой дух войск. В командирском блиндаже третьей роты теперь почти все знали о некоей девушке по имени Сиркка. Как все влюбленные, Карилуото считал само собой разумеющимся, что всем есть дело до его счастья, и мог без конца рассказывать о своем чувстве всякому, кто имел терпение слушать. Один из его телефонистов обручился одновременно с ним, и это сделало их закадычными друзьями, насколько это вообще возможно между капитаном и простым солдатом.

Ламмио тоже стал капитаном. Он нисколько не изменился — по крайней мере в лучшую сторону — и, как и раньше, полагал, что ухудшившееся военное положение можно исправить лишь дальнейшим закручиванием гаек. Коскела остался в прежнем звании, потому что в батальоне не было для него более высокого свободного поста, а расстаться с ним Сарастие не желал, хотя командир полка и предлагал это. Зато Коскела получал отличия, и, чтобы успокоить собственную совесть, Сарастие все время обещал, что первое освободившееся место командира роты будет его.

Сам Коскела не принимал этого близко к сердцу. Он бесповоротно решил расстаться с армией сразу после окончания войны и поэтому не видел для себя никакого смысла в повышении по службе. Он знай полеживал себе на своей постели и, как прежде, жил небогатой событиями жизнью своего взвода.

Зима прошла, и опять настало лето. Поражение Германии становилось все очевиднее, и разве что один только Сало еще верил в победу. Даже события в Италии не открыли ему глаза на истинное положение вещей. Друзья поддразнивали его из-за этой непоколебимой уверенности и после каждой дурной вести говорили:

— Ну что, разве сейчас не самое время применить чудо-оружие?

Но Сало лишь смотрел вдаль поверх голов товарищей:

— Еще будет, все еще будет… Вот сперва подпустим их поближе, а потом уничтожим. Для того, говорят, там и поставили позади восьмидюймовые. На русских обрушится железный град, если они попробуют наступать.

— Во черт!… Ну, значит, ничего страшного… — сказал Рокка, предоставляя Сало гадать, в насмешку это сказано или всерьез.

А Роккой мало-помалу овладевало тихое озлобление, которое то и дело прорывалось наружу. Он понимал, что заработанные им на кольцах деньги вложены впустую в крестьянский двор на Перешейке. Ему не придется там жить. И по мере того как росла в нем эта уверенность, все сильнее возмущали его офицеры, которые состязались в благоустройстве своих блиндажей.

— Они делают себе кресла из чурбаков. Поди, воображают, что будут сидеть до конца дней перед своими шикарными каминами.

Однажды летом 1943 года под вечер в окопе, находясь на посту, он украшал резьбой подставку для лампы из узорчатого дерева и за этим занятием его застиг врасплох один полковник. Вернее, это полковник решил, что застиг его врасплох, на самом же деле Рокка, конечно, давно заметил его, но и в ус не подул. Полковник оказался каким-то там инспектором и хотел обнаружить невесть что. Он совершал одну из своих обычных инспекционных поездок, вызванную каким-то происшествием и предназначенную служить в одном из высших штабов основанием для циркуляра, который будет направлен в части и, если повезет, даже прочтен, прежде чем его подошьют к делу.

Полковник ничем не отличался от обычных финских полковников и потому не придумал ничего лучше, как спросить:

— Что это значит? Кто вы такой?

— Я часовой, а на часового нельзя набрасываться с бранью… Он может и ответить, поскольку отвечает за спокойствие. — Рокка сразу ощетинился — так подействовал на него тон, каким заговорил с ним полковник.

Он демонстративно остался сидеть и продолжал работать над своей подставкой для лампы, время от времени добросовестно поглядывая в перископ.

— Что вы тут делаете?

— Вырезаю подставку для лампы. Ты что, не видишь? У нее уже форма что надо. Хорошая выйдет подставка.