Читать интересную книгу Очерки о проклятых науках. У порога тайны. Храм Сатаны - Станислас де Гуайта

Уразумел ли ты эту притчу, дорогой читатель?

Колдуну удается вредить лишь неожиданно и в виде исключения, подобно тому, как сбежавший каторжник, совершая преступление, знает, что его схватят, но по-прежнему тянет свою «лямку», а жандармы идут за ним по пятам!

Колдун жаждал господства, а стал рабом.

Иногда он восстает и сбрасывает цепи, но счастье подобных «Спартаков» длится недолго, и миру столь же пристало опасаться господства черных магов, как Риму — бояться победы рабов.

И если даже колдуну удается совершить зло, его ненавистные деяния не приносят ему никакой пользы; он сам становится их первой же жертвой.

Его самым большим желанием, которое никогда не сбывается, было бы поразить другого, не получив ответного удара, но вселенский Закон взаимозависимости приводит его к неудаче и осуждению.

Он пресмыкается и барахтается в отчаянии своего окончательного бессилия, подобно слизняку на Шабаше, посреди липких объедков оргии висельников.

Император = Кватернер = Кубическое основание = МОГУЩЕСТВО… Человеческое Правосудие

Глава IV

ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ПРАВОСУДИЕ

מכשפה לא תחיה: (ספר ואלה שמות)

Maleficos non patieris vivere[360]. (Исход, 22:18)

Этот лаконичный стих Моисея, предписывающий не оставлять ведьму в живых (дословно!), служит эпиграфом к фанатичному произведению советника Пьера де Ланкра, и все юрисконсульты, рассуждавшие о преступной магии, обязательно приводят его в подтверждение своего кровавого тезиса, словно Божью заповедь, для которой наиболее варварские законы и предписания, вынесенные против колдуна различными законодателями, служили лишь юридической адаптацией и как бы правовым «отголоском», передававшимся из века в век.

Нелепые и жестокие обычаи, введенные в средние века, вовсе не исчезли вместе с этой эпохой: усилением фанатизма отмечено всё XVI и 1-я половина XVII столетия.

Даже самым умеренным судьям костер представлялся тогда не только вполне справедливым, но и едва ли достаточным искуплением подобного злодеяния; так как, по словам Бодена (одного из авторитетов в данном вопросе), колдовство делится на пятнадцать гнусных преступлений[361], наименьшее из которых, по его мнению, заслуживает лютой смерти па медленном огне[362].

В эту эпоху раздалось лишь два голоса, возражавших против чрезмерной строгости, вошедшей в обыкновение: медика Иоганна Вира, или Вируса, и протестантского пастора Бальтазара Беккера.

Вир в своем трактате «De Lamiis»[363] и, особенно, в своем большом произведении о «Дьявольских наваждениях и обманах»[364], утверждает, что колдун — это не преступник, которого следовало бы сжечь, а больной, подлежащий лечению. Суждение тем более редкостное и неожиданное, что Вир не оспаривает ни власти демонов, ни реальность колдовства. Этот благородный мыслитель вызвал всеобщий вопль негодования: доказывать безумие колдунов — не означало ли это открыто встать на их сторону?.. К тому же он был учеником и другом Корнелия Агриппы, автора «Оккультной философии»: еще один повод для подозрений. Одним словом, намекали на то, что он защищал pro domo et patria[365] и сам был приспешником Ада.

Боден тотчас же опубликовал, вслед за «,Демономанией», «Опровержение взглядов Иоганна Вира»[366], которое начинается так: «По окончании сего произведения и перед тем, как отдать его в печать, Печатник, которому я дал это поручение, прислал мне новую книгу «De Lamiis» медика Иоганна Вира, где он защищает колдунов… Что дало мне возможность ответить ему не из ненависти, а, во-первых, во имя Господа, против коего он ополчается. Во-вторых, дабы опровергнуть взгляды иных судей, которых сей человек заставил изменить свои взгляды и сим похваляется, кичась тем, что добился этого своими книгами, благодаря чему ряды самых отъявленных колдунов ныне расширяются[367], и называя палачами тех судей, кои отправляют их на костер: что меня чрезвычайно удивляет, ибо подобное мнение должно принадлежать человеку весьма невежественному и весьма злобному. Однако же Иоганн Вир показывает своими книгами, что он вовсе не невежда, и даже лекарь, и, тем не менее, он учит в своих книгах множеству чародейств, достойных порицания… что я не мог читать без отвращения»[368]. Далее необходимо видеть, с каким высокомерием Боден отсылает его, «коновала», не способного к высшей теологии, к «ипостаси мочи»!

Глас бедняги Вира вопиял в пустыне! Примерно столетие спустя Бальтазар Беккер в своем «Волшебном мире»[369] подхватил и подчеркнул, во имя Иисуса Христа и милосердия, тот самый тезис, который Вир отстаивал во имя физиологии и медицины: он тоже не имел успеха. Беккера обвинили в том, что он отрицает существование Дьявола; случай наделал много шума… По настоянию своих же единоверцев, он был освобожден от обязанностей священника своими голландскими коллегами, собравшимися по этому поводу на синод.

Отрицая a priori саму личность колдуна, Беккер пошел еще дальше: лучше бы он придерживался взглядов Вира. С тем, что адепты гоэтии — безумцы, я соглашаюсь в большинстве случаев; но это, прежде всего, зловредные безумцы. Нам известны страшные слова председателя суда присяжных: «Если мономания — болезнь, то, когда она приводит к преступлениям, карающимся смертной казнью, ее следует лечить на Гревской площади».

Многие сочтут это средство немного радикальным… Со своей же стороны, я полагаю, что человеческое правосудие не может и не должно преследовать кого бы то ни было по обвинению в колдовстве[370]; но процесс маршала де Рэ скоро предоставит нам пример чудовищных преступлений, для которых колдовство служит иногда прикрытием; вне всякого сомнения, долг человеческого правосудия — расследовать эти преступления и находить их виновников.

Чтобы справедливо судить о жестоком средневековье и беспощадных судах, переживших его на несколько столетий, необходимо знать, до каких пределов могло распространяться злотворное влияние тех, кого они преследовали под именем колдунов. Хорошо понять обряды, свойственные некромантам, и озарить ярким светом тьму Черной магии; определить долю вымысла и истории, воображения и реальности; трезво оценить злодейство и глупость этих эксплуататоров общественного легковерия, которые часто обманывали первыми самих себя; значение их оружия, порой иллюзорный, а порой действенный характер их махинаций — это более трудная задача, чем можно было бы себе представить.

Рассудительность, проницательность и специальные знания, которые необходимо здесь применить, превращают ее в весьма деликатную проблему… И, не оправдывая пыток, всегда жестоких и достойных осуждения, лишь немногие эрудиты смогут понять и признать, что виновники колдовства заслуживали, по большей части, если не костра, то, по крайней мере, эшафота.

Не уместно ли, впрочем, сослаться, в оправдание безжалостных судей, на панику населения, выступавшего в роли пособника, и обскурантизм столь прискорбной эпохи? Это двойное смягчающее обстоятельство повлияет на приговор беспристрастной истории, когда все документы высшего процесса будут окончательно собраны и классифицированы, а советники и прокуроры предстанут, в свою очередь, перед судом потомства.

Несомненно, следует сожалеть о казни множества невиновных, немало из которых было раздавлено колесом слепой Фортуны!.. Растерянность обвиняемых, глупость свидетелей, недостаточная криминалистическая подготовка, слишком часто поверхностное и отданное в неспособные или предвзятые руки: всё способствовало тому, чтобы сделать иллюзорной ту безопасность, которой любой справедливый законодатель всегда старается окружить беззащитного обвиняемого. Сколько раз этот последний, преждевременно признанный виновным, становился жертвой личной жестокости прокурора или коллективной недобросовестности предубежденных судей!

Впрочем, в вопросе колдовства обычная процедура более не надевала на следственных судей свою спасительную «узду» и не обеспечивала подсудимому гарантию благодетельной рутины: это было исключительное преступление! Судьи получали дискреционные полномочия, и часто их юрисдикция заранее объявлялась верховной и не подлежала обжалованию. Так было в 1609 году, когда король Генрих IV делегировал гг. д’Эспанье, Председателя Парламента Бордо, и советника де Ланкра «для розыска колдунов в Лабуре и окрестных землях… Дабы они могли вершить и завершить верховный процесс, невзирая на любые опротестования и обжалования»[371]. Так было и в 1634 году, когда король Людовик XIII, страстно желая удовлетворить злобу кардинала, предоставил неограниченные полномочия господину Лобардемону, для того чтобы он поехал в Луден и расправился с неукротимым кюре де Сен-Пьером — Юрбеном Грандье.