Читать интересную книгу Эшафот забвения - Виктория Платова

Еще проще дело обстояло с героинщиком Темой: он мог расправиться со старухой в приступе абстинентного синдрома. У группы осветителей, возглавляемых Келли, тоже могли быть свои причины: как только Бергман появлялась на площадке, сразу же летели все юпитеры и софиты – и самым удивительным было то, что так и было в действительности. С тех пор как Братны утвердил Бергман на роль и она начала сниматься, осветительная техника выходила из строя регулярно.

Дядю Федора обвинили в женоненавистничестве и геронтофобии – и это несказанно польстило молодому хакеру-интеллектуалу. Актеры проходили по одной и той же статье обвинения: Бергман составляла им профессиональную конкуренцию в работе и во влиянии на недосягаемого Братны.

Из всей группы стопроцентное алиби имела только я: меня не было на площадке в день убийства, это признали все. Посему мне досталась роль судьи и по совместительству эксперта. Все это подкреплялось изрядным количеством коньяка, водки, героина и анаши, которыми снабжал всех Вован Трапезников.

Игра оказалась затягивающей: определив статьи обвинения, все коллективно принялись воссоздавать ту атмосферу, которая царила на площадке за несколько минут до того, как погас свет. А также расположение всех фигур на доске и всех предметов в пространстве. Ничего хорошего из этого не получилось: все интуитивно хотели находиться подальше от Бергман на венском стуле в момент убийства. Потом пошли нестыковки со временем: Вован утверждал, что на распределительный шит он потратил не меньше семи-восьми минут, в то время как Садыков говорил о двух-трех: “У тебя, Вован, как у всякого наркомана, совершенно извращенное представление о минутах, равно как и о времени вообще”. Но когда шофер Тема сказал, что он сидел у дверей павильона (Тема действительно любил сидеть именно у дверей, в кресле-качалке, унесенной им из реквизиторского цеха. Это кресло фигурировало в нескольких фильмах Михалкова) и за то время, что Вован и Садыков возились со светом, никто из посторонних не входил и не выходил из павильона, все вдруг поняли, что игра становится серьезной.

Муза попыталась смягчить ситуацию, обвинив Тему в злоупотреблении тяжелыми наркотиками: “Как можно доверять показаниям человека, который сидит на героине?” Все сделали вид, что согласились с ней, хотя и знали, что Тема говорит правду.

Убийство совершил кто-то, кто был на площадке.

Кто-то из своих.

Это открытие лишь придало дополнительный стимул игре. Осознание того, что в группе находится убийца, что он и сейчас играет вместе со всеми в обвинение и защиту, щекотало нервы и делало игру опасной. Теперь никого больше не устраивали смехотворные мотивы. Повод к убийству может быть либо слишком серьезным, либо чересчур невинным, и в обоих случаях его очень трудно определить.

Неизвестно, кто первым выдвинул версию о неполной психической адекватности убийцы – кажется, Келли (да, это был привыкший к витиеватому изложению мыслей осветитель, все другие ограничились бы коротким, но емким словом “маньяк”). Это послужило толчком к анализу различных фобий вообще, а потом плотину прорвало: одуревшие от спиртного и наркотиков киношники вдруг начали анализировать свои собственные комплексы и свое собственное подсознание: на поверхность вытягивались неизжитые, еще детские, страхи и иногда постыдные тайны взрослой жизни. Временами все это напоминало мне сеансы психоанализа и выглядело довольно мрачно.

Первым не выдержал исполнитель главной роли молоденький Володя Чернышев: в один из дней он просто не пришел в студию Богомила и автоматически стал одним из главных обвиняемых. Но дело было не в Чернышеве: меня не покидало смутное чувство, что во всех этих утомительных, полубезумных, многочасовых и многоходовых построениях проглядывает нечто похожее на истину; как будто кто-то подсказывал мне правильный ответ с задней парты, едва заметно артикулируя, вот только расслышать его я не могла.

В какой-то момент все вдруг стали серьезно подозревать и серьезно ненавидеть друг друга. Неизвестно, как далеко бы это зашло, если бы появившийся на студии Братны не объявил нам, что новая актриса найдена и съемки фильма будут возобновлены.

…Братны все-таки удалось отстоять кино.

Даже с его веселой гипнотической властью над людьми сделать это было непросто. Два происшествия в группе: одно исчезновение и одно убийство – это был явный перебор. Такого никто из чиновников-старожилов Госкино и припомнить не мог. Братны откровенно намекали на то, что у него чересчур много недоброжелателей среди менее удачливых коллег по цеху, и особенно в Актерской гильдии. Разнузданное поведение Братны на пробах не осталось безнаказанным: актеры – а среди них было много популярных персонажей светской хроники, – в свое время так унизительно отвергнутые Анджеем, подняли шумиху в прессе. Впрочем, на первый взгляд выглядело это довольно опосредованно и вполне невинно. Так, Ким Сартаков в одном из своих многочисленных интервью женским журналам заявил, что Братны практически профнепригоден, деспотичен и неумен и что его Золотая пальмовая ветвь – всего лишь легкое недоразумение, результат сложных закулисных интриг и очередной поворот причудливой мировой киноконъюнктуры. Кроме того, Сартаков позволил себе усомниться в психическом здоровье Братны, и растиражированный образ режиссера-безумца пошел гулять по страницам прессы. В конце концов его стали туманно обвинять в причастности к смерти одной актрисы и исчезновению другой: одна из скандальных публикаций о съемках фильма так и называлась: “Смерть в кино”. Ругать Братны стало хорошим тоном.

"Мосфильм” стали осаждать журналисты, жаждущие взять интервью. Братны откровенно посылал их, тогда писаки взялись за съемочную группу. Но так же, как и Братны, группа стойко держала оборону. Прокололся лишь один незадачливый шофер Тема, которого ушлый репортер бульварного издания “День: скандалы и сенсации” застал ширяющимся в туалете. Сразу после этого “День…” разразился большой статьей о “героиновом оскале нового русского кино”. Статья имела неожиданный резонанс – на студию нагрянули сотрудники региональной группы по борьбе с наркотиками и попытались произвести шмон в офисе съемочной группы.

Впрочем, эта история закончилась, так и не начавшись.

Братны, используя свое магнетическое влияние на людей как таран, успел обаять всех: от руководителя группы до двух симпатичных овчарок, специально натасканных на поиск наркотиков.

Следствие же по делу об убийстве Бергман продвигалось вяло, пока не зашло в тупик совсем. Следователи все еще работали на студии, несколько раз я встречала в кафе “рядового оперативника” Костю Лапицкого, но мы делали вид, что незнакомы. Но следовательский пыл носил скорее формальный характер. Никаких улик, кроме совершенно стерильной рукоятки орудия преступления. Само же орудие было изготовлено кустарно, а не фабричным способом, поэтому проследить историю его возникновения не представлялось никакой возможности. Свидетельские показания были путаными, содержали массу противоречий и нестыковок. Но главным препятствием было отсутствие мотива. Убийство актрисы не было выгодно никому. Некоторое время циркулировала фантастическая версия о недоброжелателях Братны, которые пытаются сорвать ему съемки таким экстравагантным образом. Но недоброжелателей у Братны было через одного, и, если следовать логике этой версии, в круг подозреваемых можно было вовлечь весь Союз кинематографистов России.

Пилюлю подслащивал лишь отборочный комитет Каннского фестиваля, который слал в Госкино факсы с подтверждением заинтересованности в участии фильма Братны в конкурсном показе.

Скандал вокруг Братны приобрел затяжной характер, но с новой силой вспыхнул тогда, когда из Праги приехала вновь утвержденная исполнительница главной роли – известная в прошлом актриса. Совсем недавно ей пришлось пережить такую же газетную травлю, и именно поэтому она уехала работать в Чехию. В одном из серьезных чешских киножурналов она прочла новый сценарий Братны и Новотоцкой. И именно поэтому послала факс в Москву. Ей хотелось сыграть эту роль.

Я знала историю этой актрисы. И я знала ее не из газет, которые могли извратить все, что угодно.

Я поняла это, как только актриса появилась в съемочной группе и воспрявший духом, а потому особенно привлекательный Братны представил ее.

Это была Марго.

Та самая культовая актриса, которую я уже видела когда-то из-за полуприкрытой дверцы шкафа в одном из московских особняков. Я была знакома с молодым актером, любившим ее. Вместе мы участвовали в одной из операций Кости Лапицкого. Тогда ему не повезло, тогда ему не хватило жалких нескольких секунд, чтобы спастись, – именно потому, что он слишком любил Марго. И был вынужден на ее глазах убить человека, которого полюбила она сама.