5. Мы “любим подтверждать” – куда охотнее ищем свидетельства истинности исходной гипотезы, чем аргументы против нее.
6. Отравление нашего суждения происходит, когда в расчет берется внешне подходящая, но совершенно бесполезная информация.
7. Повинуясь эвристическому феномену аффектации, мы частенько позволяем предубеждениям замещать трезвое сопоставление выгод и издержек.
8. Пренебрежение масштабом': когда чем-либо необходимо жертвовать, мы жертвуем то слишком много, то недостаточно, обрекая себя на неоправданно высокие потери.
9. Уверенность в могуществе подгонки', получив некоторое ожидаемое значение того или иного показателя, мы заведомо сужаем допустимые пределы ошибки – так называемые “доверительные интервалы” (иными словами, в человеческом сознании “лучший вариант” безнадежно сливается с “наиболее вероятным”).
И наконец:
10. Бездействие постороннего означает, что мы готовы снимать ответственность с индивидов, если они являются частью толпы11.
Если вы еще сомневаетесь, что человеку от природы свойственно ошибаться, задайтесь следующим вопросом. Бейсбольная бита и мячик стоят 1 фунт 10 пенсов, причем бита дороже мячика на фунт. Сколько стоит мячик? Каждый второй опрошенный немедленно выпаливает неверный ответ: 10 пенсов. Конечно, на самом деле мячик стоит 5 пенсов, а бита – фунт и 5 пенсов: только в этом случае разница между их ценами составляет заветный фунт12.
Наше понимание финансовых рынков настоятельно требуется освежить, и помочь тут может разве что бурно развивающаяся дисциплина под названием “поведенческие финансы”13. Огромный пласт академической литературы принимает как данность “гипотезу эффективного рынка” и вряд ли справится с нашим заданием14. Те, кто полагаются на “мудрость толп”15, хотят сказать, что большая группа людей скорее попадет в точку, чем узкая прослойка самопровозглашенных экспертов. Ну хорошо, допустим, а дальше что? Старая шутка о том, что макроэкономисты предсказали девять из последних пяти рецессий, со временем становится только актуальнее, и если над ней смеются, то непременно сквозь слезы – мало занятий на свете неблагодарнее экономического прогнозирования16. Те же, кто искушен в психологии, ожидают от толп не столько мудрости, сколько безумств17. Возьмите хотя бы начало 2007 года и почти единодушную убежденность инвесторов в том, что ни о каком кризисе ликвидности и речи быть не может (подробнее об этом мы говорили во введении). Лучше, чем Элиезер Юдковский, и не напишешь:
Люди могут быть излишне самонадеянными и уверенными в завтрашнем дне. Они зацикливаются на конкретных сценариях развития событий, пренебрегая всеми остальными. Их память не содержит указаний на кризисы ликвидности былых лет. В силу этого они переоценивают предсказуемость прошлого и сбрасывают со счетов сюрпризы, что поджидают их в будущем. Они не понимают: без должного внимания к прошлому подготовиться к кризисам ликвидности в будущем очень и очень трудно. Они могут выбирать лотереи с более высокой вероятностью выигрыша, даже не посмотрев на размер ставок. Могут смешивать в кучу положительные сведения о достижениях технологии [например, свопов на кредитный дефолт] с предупреждениями о возможных рисках ее использования. Их сознание уязвимо перед фильмами, где финансовая система всегда выживает… Крайне же неприятная перспектива кризиса ликвидности может заставить их с утроенной энергией доказывать себе и другим, что ликвидность не испарится, но мало кто не поленится рассмотреть причины, по которым именно это и должно произойти. Если вы хотите знать, почему так мало людей пытаются сделать хоть что-нибудь, приглядитесь повнимательнее, и вам приоткроется хотя бы часть ответа: задавая этот вопрос себе, люди стреляют глазами по сторонам в поисках реакции… и в то же время всячески показывают, что они-то совершенно спокойны и не собираются разделять волнение себе подобных18.
Наши когнитивные способности несовершенны, и надо ли говорить, что это результат эволюции? Теория эволюции связана и с третьей причиной столь бурного развития финансовой истории мира – пусть в данном случае связь принимает форму аналогии. Нередко можно услышать, что в финансовой жизни находит свое отражение теория Дарвина. Исторгающие адреналин трейдеры включили в свой лексикон выражение “выживает сильнейший”, а инвестиционные банкиры, как мы знаем, устраивают конференции, посвященные “Эволюции совершенства”. Американский кризис 2007 года лишь подчеркнул наметившуюся теденцию. Помощник министра финансов США Энтони Райан был не одинок, когда в конце судьбоносного года говорил о волнах вымирания видов в финансовом мире. Директор Лаборатории финансовой инженерии при Массачусетском технологическом институте Эндрю Ло ведет за собой других исследователей; их общая цель – построить новое понимание рынков как адаптивных систем19. Рассмотрение финансового сектора в его развитии и исторической перспективе также подсказывает, что силы эволюции проявляют себя не только в мире живой природы20.
Сама идея о том, что многие экономические процессы становятся понятнее, стоит посмотреть на них сквозь призму дарвиновских открытий, не нова. Сегодня эволюционная экономика является полноправным разделом экономики как таковой, и работающие в ней исследователи уже шестнадцать лет обмениваются идеями на страницах соответствующего научного журнала21. “Почему экономика не является эволюционной наукой?” – так еще в 1898 году ставил вопрос в названии своего очерка Торстейн Веблен (намекая на то, что должна бы являться) 22. В знаменитом отрывке из работы “Капитализм, социализм и демократия”, в равной степени относящемся и к капитализму финансовому, Йозеф Шумпетер характеризовал промышленный капитализм как “эволюционный процесс”:
Эволюционный характер капиталистического процесса объясняется не только тем, что экономическая жизнь протекает в социальной и природной среде, которая изменяется и меняет тем самым параметры, при которых совершаются экономические действия. Этот факт очень важен, и эти изменения (войны, революции и т. д.) часто влияют на перемены в экономике, но не являются первоисточниками этих перемен. То же самое можно сказать и о квазиавтоматическом росте населения и капитала, и о причудах монетарной политики. Основной импульс, который приводит капиталистический механизм в движение и поддерживает его на ходу, исходит от новых потребительских благ, новых методов производства и транспортировки товаров, новых рынков и новых форм экономической организации, которые создают капиталистические предприятия… Открытие новых рынков, внутренних и внешних, и развитие экономической организации от ремесленной мастерской и фабрики до таких концернов, как «Ю.С.Стил», иллюстрируют все тот же процесс экономической мутации – если можно употребить здесь биологический термин, – который непрерывно революционизирует экономическую структуру изнутри, разрушая старую структуру и создавая новую. Этот процесс “созидательного разрушения” является самой сущностью капитализма, в его рамках приходится существовать каждому капиталистическому концерну [78]23.
Исследования последних лет не позволяют усомниться: современная экономика изобилует примерами “созидательного разрушения”. Каждый год становится последним для каждой десятой американской компании. Если быть точнее, то с 1989 по 1997 год с лица Америки исчезали в среднем по 611 тысяч из 5,73 миллиона фирм. При этом 10 % – лишь средний показатель для “нормы вымирания”: в иных секторах экономики в худшие годы она достигала 20 % (например, в финансовом секторе округа Колумбия в 1989-м, на пике кризиса ссудносберегательных ассоциаций)24. По данным британского Министерства торговли и промышленности, три года – типичная продолжительность жизни около 30 % зарегистрированных в стране фирм25. Но ни успешное преодоление первых нескольких лет, ни последующие достижения ничего не гарантируют – рано или поздно почти все фирмы прекращают существовать. Двадцать девять участников списка ста крупнейших мировых компаний обанкротились к 1995 году, чуть меньше половины покинули почетный реестр, и лишь девятнадцать по-прежнему присутствовали в нем26. “Созидательное разрушение” повелевает и миром финансов, а иначе и быть не может – настолько тесно банки и фондовые рынки связаны с теми компаниями, чью деятельность они финансируют. Подхватив искру, хедж-фонды сгорают как свечки. Да и потери среди банков – в этом мы еще убедимся – были бы намного выше без явной или косвенной поддержки правительства.