его звенел от волнения. — Отлично! Молодцы, ребята!
Грот-мачта люгера вместе со стеньгой и вантами наклонилась к борту и зависла на несколько мгновений, прежде чем рухнуть. Однако французы отстреливались — один раз выпалило ближайшее к корме орудие. Хорнблауэр повернулся к рулевому. Он собирался подвести «Сатерленд» на расстояние пистолетного выстрела и добить противника. Волнение обуревало. В последнюю секунду он вспомнил про свои обязанности: он дал другому люгеру время подобраться к каравану, и теперь дорога каждая секунда. Приказывая положить «Сатерленд» на другой галс, он отметил свое возбуждение как занятный психологический феномен. Вдогонку им с люгера выстрелили еще раз — грохот дико прокатился над бурным морем. Черный корпус люгера походил на искалеченного жука-плавунца. На палубе кто-то размахивал трехцветным флагом.
— Прощай, мусью, — сказал Буш. — Придется тебе попотеть, пока доползешь до Бреста.
«Сатерленд» мчался новым курсом; индийцы развернулись и, словно овечье стадо, подгоняемое псом-люгером, устремились к «Сатерленду». Увидев, что тот несется навстречу, капер вновь метнулся в сторону и повернул оверштаг, чтобы вновь атаковать «Уолмерский замок». Хорнблауэр развернул «Сатерленд», и «Уолмерский замок» бросился под его защиту. Отбиваться от одного врага несложно было даже неповоротливому «Сатерленду». Через несколько минут это поняли даже французы — бросив преследование, они двинулись на подмогу покалеченному товарищу.
Хорнблауэр наблюдал, как развернулся и наполнился большой люгерный парус, как суденышко накренилось и пошло в бейдевинд; другой капер, тот, что лишился мачт, уже пропал из виду. Приятно было видеть, как удирает последний француз. На месте его капитана Хорнблауэр бросил бы товарища — пусть выбирается как знает, — а сам преследовал бы конвой до темноты; глядишь, ночью кто-нибудь из торговцев и отстанет.
— Можете закрепить пушки, мистер Буш, — сказал Хорнблауэр наконец.
Кто-то на главной палубе закричал «ура!», вся команда подхватила. Матросы размахивали шапками, словно только что выиграли Трафальгарское сражение.
— Молчать! — заорал Хорнблауэр вне себя от ярости. — Мистер Буш, пошлите матросов ко мне на корму.
Они подошли, ухмыляясь, толкаясь и дурачась, как школьники; даже новички в пылу сражения позабыли про морскую болезнь. При виде такого идиотизма у Хорнблауэра закипела кровь.
— Молчать! — рявкнул он. — Чем это вы таким отличились? Отпугнули пару люгеров не больше нашего баркаса! Двумя бортовыми залпами с семидесятичетырехпушечного корабля сбили одну-единственную мачту! Да вы должны были разнести его в щепки! Два бортовых залпа, приготовишки несчастные! К настоящему сражению вы научитесь стрелять — об этом позабочусь я и девятихвостая кошка. А как вы ставите паруса! Португальские негры и те управляются лучше!
Нельзя отрицать, что слова, идущие от чистого сердца, куда действеннее любых риторических ухищрений. Матросов глубоко впечатлил неподдельный гнев капитана, раздосадованного их бестолковостью и неповоротливостью. Они повесили голову и переминались с ноги на ногу, осознав, что не совершили никаких особенных подвигов. Надо быть справедливым — столь бурное ликование больше чем наполовину было вызвано последним отчаянным маневром, когда они неслись между близко идущими судами. В последующие годы они приукрашивали и приукрашивали историю, ставшую излюбленной матросской байкой, пока не стали уверять, будто Хорнблауэр в ревущий шторм провел двухпалубный корабль сквозь эскадру в сто судов, причем все сто в это время двигались разными курсами.
— Прикажите играть отбой, мистер Буш, — сказал Хорнблауэр. — А когда матросы позавтракают, можете устроить парусные учения.
Теперь возбуждение сменилось реакцией, и ему хотелось поскорее укрыться на кормовой галерее. Но вот Уолш, врач, рысцой пробежал по палубе и козырнул.
— Докладываю, сэр, — сказал он. — Один уорент-офицер убит. Никто из офицеров и матросов не ранен.
— Убит? — У Хорнблауэра отвисла челюсть. — Кто убит?
— Джон Харт, мичман, — отвечал Уолш.
Харт был способным матросом на «Лидии», Хорнблауэр сам выхлопотал ему уорент-офицерский патент.
— Убит? — повторил Хорнблауэр.
— Если хотите, сэр, я помечу его «смертельно ранен», — сказал Уолш. — Ему оторвало ногу девятифунтовым ядром, влетевшим в орудийный порт номер одиннадцать нижней палубы. Он был еще жив, когда его принесли вниз, но в следующую минуту умер. Разрыв подколенной артерии.
Уолш был назначен недавно и под началом Хорнблауэра не служил — не то воздержался бы от таких подробностей.
— Прочь с дороги, черт вас подери, — рявкнул Хорнблауэр.
Желанное одиночество испорчено. Позже предстоят похороны — флаг приспущен, реи в знак траура наклонены. Уже это раздражало. И погиб Харт — улыбчивый долговязый юноша. Всякая радость улетучилась. Буш на шканцах счастливо улыбался, довольный недавним успехом и предстоящими учениями. Он охотно побеседовал бы с капитаном; Джерард — тот стоял рядом — похоже, рвется обсудить свои драгоценные пушки. Хорнблауэр посмотрел на них сурово, подождал — не заговорят ли. Однако они не зря служили с ним столько лет — оба разумно промолчали.
Он повернулся и пошел вниз; индийцы подняли сигналы, дурацкие поздравления, — вероятно, половина безграмотная. Можно положиться на Буша — он будет сигналить «не понял», пока идиоты не исправятся, а потом поднимет единственный сигнал — подтверждение. Хорнблауэр не хотел никого видеть, не хотел никого слышать. Лишь одно утешение обрел он в этом ненавистном мире — пока «Сатерленд» идет на фордевинд, а караван под ветром, на галерее можно укрыться от всех, даже от назойливых подзорных труб, направленных с других кораблей.
VII
Хорнблауэр докуривал сигару, когда наверху заиграли построение. Запрокинув голову и глядя из-под укрытия галереи на блаженно-голубое небо, он выпустил дым, потом поглядел вниз, на синее море и ослепительно-белую кильватерную струю, вырывающуюся из-под кормового подзора. Над головой отдавалась чеканная поступь морских пехотинцев (они выстраивались на полуюте), а затем — короткое шарканье тяжелых башмаков (это они по приказу своего капитана выровняли строй). Когда все снова стихло, Хорнблауэр выбросил сигару за борт, одернул парадный мундир, водрузил на голову треуголку и — левая рука на рукояти шпаги — с достоинством вышел на полупалубу. На шканцах ждали Буш, Кристел и вахтенный мичман. Они отдали честь, с кормы донеслось щелк-щелк-щелк — пехотинцы взяли на караул.
Хорнблауэр неторопливо огляделся: воскресной его обязанностью было осматривать корабль, и он, пользуясь случаем, наслаждался живописной картиной. В такт качанию корабля в голубом небе над головой медленно кружили пирамиды парусов. Палубы были белы как снег — Буш добился этого десятидневными упорными трудами: и в сегодняшнее утро воскресного смотра напряженная упорядоченность военного корабля ощущалась особенно остро. Из-под опущенных ресниц Хорнблауэр украдкой обозревал команду, выстроившуюся одной длинной шеренгой на шкафуте и главной палубе. Матросы стояли навытяжку, молодцеватые в парусиновых штанах и рубахах. Его интересовало их настроение, и он знал, что со шканцев увидит больше, чем проходя вблизи. Можно угадать некий вызов в том, как стоит недовольная