Читать интересную книгу Смертельный лабиринт - Фридрих Незнанский

— Этих знаю. Симпатичная девочка, охотно училась.

— Давно? — насторожился Климов.

— Да ведь как сказать? Уж под осень, поди… Да, желтый лист уже был, мы с ней на ее машине, или, может, вот этого ее кавалера, он из охранного агентства, сотрудницу натаскивал, вон туда, в лес, ездили. Способная девочка. Да уж, по правде, и не девочка, это я соотносительно себя… — важно поправился Николай. — А этот, он тоже стрелял, твердая рука, грамотный. Ну мое-то дело какое? Разрешение есть? А вопросов и нет, коли оно имеется. Ну а уж про то, как он ее натаскивал… э-хе-хе! — ощерился своим воспоминаниям Барыгин, — про то не знаю. Не скажу. Но, видать, здорово это у него получалось, потому как она ему только что в рот не глядела, так слушалась! Я еще, помню, пожалел: что ж ты, думаю, девка, покраше парня не нашла? Да ведь опять же как? Любовь, говорят, зла, полюбишь и козла… На фоте-то он еще приличный, а так, вблизи… Эх, каждому свое…

Климов составил акт опознания, нашел понятых, и те подписали. Потом в протокол допроса свидетеля внес все относительно учебы Зои Воробьевой и Вадима Рутыча, а также их, разумеется фальшивых, документов, что, кстати, очень расстроило Барыгина. Тот все переживал и бил себя ладонью по коленке:

— Надо ж, обманули, черти, а ведь как настоящие! У меня ж глаз — снайперский! Вот черти! — Страшнее ругательств он, видимо, не знал, надо же, а такой боевой дядька! Бывает, значит, как заключил свой рассказ он сам…

После обнаружения этих улик и свидетельств подготовки преступления задержание Вадима Григорьевича Рутыча и Зои Сергеевны Воробьевой стало делом техники. Так казалось…

4

Рутыча аккуратно «довели» до самого подъезда дома, в котором проживали Воробьевы. На вокзале, у пустой стоянки такси, приезжий ожидать в длинной очереди желающих не стал и, будучи все-таки человеком местным, отправился к стоянке автобуса. В салон вместе с ним вошел оперативник.

На Горького он вышел, и там его «принял» другой опер, который «передал» его третьему на углу Рабочей улицы. А уже во дворе старого, начала девятисотых годов, еще богатые купцы, как говорится, на века строили, семиэтажного дома его как бы «перехватила» молодая пухленькая мамаша. Закутанная в пуховый платок, с ребенком в детской коляске, она сидела на лавочке напротив подъезда и возила ребенка вперед-назад, что-то напевая и поклевывая носом, словно тоже, как и Вадим, от бессонной ночи.

Рутыч посмотрел на нее, удивился, какая молодая, и подумал, что на смену его поколению уже притопало следующее, а там уже и жизни край недалеко — грустные мысли. Но еще большая грусть наверняка ожидала его в квартире на седьмом этаже, это он уже, что называется, нутром чуял. Нет, что-то пошло сразу не так…

Он действительно не спал в вагоне всю ночь, думал, думал, скрипел зубами, выходил в тамбур и курил до полного уже головокружения, но ясности в мыслях не наступало. Да, что-то с самого начала было сделано неправильно, и вот, как будто шаг за шагом, приближается жестокая расплата. Какая она будет, Вадим даже не догадывался, но жуткая тоска давила голову, словно пригибая ее к земле.

А тут — уже новая жизнь… Вадим многих знал в этом дворе — десять долгих, бесконечных лет они собирались тут, у подъезда Зойки, — веселая, дружная «компашка». Они были уверены в том, что у каждого из них — замечательное будущее, и потому дружили, влюбляясь в своих девчонок, мечтая поскорее вырасти, взять у жизни положенное им и приехать сюда, собраться победителями, на которых с гордостью взирали бы их повзрослевшие, в расцвете своей красоты, любимые женщины, и завидовали бы все знакомые, в большинстве своем — провинциальные, скучные, серые неудачники… Да, тогда у них было прекрасное будущее…

Но как скоро наступило разочарование!.. Любовь оказалась вовсе не взаимной, страсть, на которой она недолго держалась, исчерпала себя. Бывшие друзья оказались под тяжким бременем собственных забот. А тут еще и семейная трагедия, когда фактически никто из тех, на кого так надеялся, не высказал сочувствия… Нет, слова-то говорились, да толку в них… Армия закалила, заставила научиться самостоятельно, без надежды на помощь и поддержку, решать личные проблемы доступными способами. И что же в результате получилось? А то, что вырос и стал матереть как одинокий волк, который прекрасно знает, где находится добыча и как ее надо взять, чтоб ограничиться наименьшими издержками.

Это такая наука: стоит только начать, как затягивает уже, иной раз помимо воли. Что ж, в этом, конечно, есть свои минусы, но и плюсы — несомненны. А плюсы дают теперь ему законное право брать без сомнений то, что ему принадлежит. По тому же самому праву — уж эту науку он постигал с особым удовольствием. Недаром же говорят, что Закон — что дышло… Главное, в чьих он руках, чтобы вовремя завернуть это самое дышло в нужную сторону…

Зачем он очертя голову примчался сюда? Задавая себе этот вопрос еще в поезде, Вадим путался в собственных ответах. Чтобы доказать? Но что? Кому, Зое? Ее ненормальным, помешанным на собственном уничижении старикам? Но он твердо знал лишь одно: в этой ситуации, в которой он, словно околдованный сумасшедшей страстью Зои, проявил на миг слабость и оказался немедленно повязанным по рукам и ногам, неожиданный бунт должен быть немедленно подавлен! О любви тут не было речи, зато разгорелась настоящая, отчаянная страсть, распаленная осознанием того, что это — не твоя женщина, но она предпочла именно тебя твоему более чем удачливому сопернику. Ну а то, что якобы Ленька попытался избавиться от Зои, — это туфта, такими женщинами не бросаются. Те, что понимают в них толк, а кто не понимает, того и учить поздно.

Короче говоря, свой приезд Вадим еще в утреннем вагоне определил для себя просто: показать, кто хозяин этой роскошной, жарко стонущей плоти, черт побери!

Да… Он еще раз взглянул на новое, такое симпатичное поколение и, вздохнув, вошел в подъезд.

А молодая мамаша наклонилась над коляской и что-то пробубнила, покачивая головой, своему неугомонному сынишке.

— Давайте поближе, — сказал водителю Турецкий, сидя в салоне продуктовой «Газели». — Но чтоб не светиться при обзоре из окон. Брать будем, я думаю, на выходе. Группе захвата приготовиться. А пока послушаем, о чем пойдет речь…

В квартире Воробьевых замяукал «мобильник». Послышался голос Зои:

— Черт возьми, ему что, больше дела нет, как названивать сюда? Мама, подай мне трубку, да вон, на столе! Ну скорее!.. Алло, это опять ты? Сколько можно?!

— Это Зоя Сергеевна? — послышался торопливый и приглушенный женский голос.

— Я, — резко ответила Зоя, — а кто это?

— Будьте вы все прокляты с вашими фокусами! — уже не скрываясь, закричала женщина. — Аринина говорит! Этот мудак, Вадька, не у вас, случаем?

— Я вас не понимаю, — медленно ответила Зоя, — какая еще Аринина?..

— Доча! Ну ты совсем свихнулась, что ли? — крикнула Елена Федоровна. — Это же то агентство, откуда Вадим!..

— А-а, ну да… А что вам нужно? — спросила Зоя.

— Я про Вадьку спрашиваю! Ты слышишь или оглохла?!

— Чего вы орете? Он недавно приехал и скоро, с минуты на минуту, подойдет сюда, звонил уже, а что? Вы с ним трахаетесь, поэтому мудаком зовете?

— Доча! — возмутилась мать.

— Заткнись!.. И это он залез на старуху? Да никогда не поверю! Врешь ты все, сука!

— Господи, дура-а! Кретинка!.. Скажи ему, что мы арестованы! Обыски, изъятия. За мной уже едут, позвонила секретарша, последний верный человек… Пусть исчезает к едреной матери! А вы все засуньте свои языки в жопы! Я вас не знаю, и вы — меня! Слышите? За вами тоже придут. Будьте вы прокляты с вашими заказами!..

Возникла пауза.

— Ма, ты слышишь? В Москве, оказывается, аресты!.. Это директриса… Она сказала, что за ней едут, а все агентство опечатали… Так что же, Вадька спрятаться, что ли, ко мне сюда примчался?! Ма, папа! Гоните его к…

Зазвонил дверной звонок.

— Не пускайте! — завопила Зоя.

— Кто? — спросила Елена Федоровна.

— Я, Рутыч, Елена Федоровна, здравствуйте, — ответил спокойный голос Вадима.

«Отличный микрофон поставили», — подумал Турецкий, открывая дверь «Газели» и выбираясь на скрипучий снег.

— Передайте, — сказал он в салон, — чтоб начинали. Я пошел.

К подъезду из стоящей за углом дома другой такой же «Газели» немедленно потянулась цепочка омоновцев в боевой «оснастке», с короткими автоматами. Проходя навстречу им мимо Гали, поднявшейся с лавки, Турецкий сказал:

— Сиди, пожалуйста, без тебя обойдется…

Галя попыталась возразить, но Александр Борисович жестом показал ей на машину.

— Не простудись, иди-ка туда, — а сам шагнул в подъезд, и за ним — омоновцы.

Дом, как уже сказано, был старинный, и возводился он тогда, когда такое понятие, как лифт, было непонятным. Зато сама лестница выглядела, наверное, ничуть не хуже, чем где-нибудь в санкт-петербургском дворце екатерининских времен. При советской власти лифт, конечно, построили, но он занял лишь малую часть квадратного провала с седьмого по первый этаж, образованный шикарными пролетами широкой, сохранившей еще мраморные ступени лестницы с чугунной, фигурной балюстрадой и отполированными временем деревянными перилами.