Оказывается, в ту пору, когда на выставках шли горячие споры о Делакруа, Курбе или Манэ, журнальный рисовальщик Домье создавал вещи, ничем не уступавшие творениям своих великих современников. Последние годы многие художники стремились лишь по-новому увидеть и изобразить мир. А Домье хотел его по-новому понять.
Кто еще смог так передать скорбное и гордое лицо своего века?
Даже критика, прежде равнодушная к живописи Домье, склонилась теперь перед его искусством. «Один из самых блистательных представителей французского искусства», «Наиболее выдающаяся фигура своего времени», «Последний из тех жизнерадостных, бунтующих и глубоких художников, которые были рождены в начале века», «Лучший колорист столетия», — писали газеты.
В художественных журналах появились большие статьи Дюранти и Теодора де Банвиля.
Многие посетители удивлялись, не встречая на выставке самого художника. Другие уверяли, что Домье нет в живых, — ведь почти пять лет, как он не опубликовал ни одной литографии.
В эти дни, когда в Париже зарождалась его настоящая слава, семидесятилетний Домье сидел в своем садике, вдыхая запах весенних полей. Он слышал, как шелестит ветер в кустах, чувствовал, как солнце согревает его лицо и руки. Но он ничего не видел. Домье был слеп.
Последние годы его зрение катастрофически слабело.
С 1873 года он уже не мог рисовать. Линии сливались и таяли перед глазами. Домье проводил дни в полной и удручающей праздности. Лучшие и самые близкие друзья его — Добиньи, Коро — умерли. Настоящая жизнь осталась позади.
Кто может измерить чувства художника, в глазах которого день за днем меркнет свет? Никто не знал, что происходило в душе Домье. Он оставался таким же спокойным и приветливым, как раньше. Жизнь не потеряла для него цену — он радовался запаху цветов, дружеской беседе, тонкой шутке.
Бородка и волосы его стали совсем легкими, серебряными и сильно поредели. Он ходил медленно, неуверенно, как все люди, еще не освоившиеся со слепотой. Но больше всего он сидел в саду и все старался что-то разглядеть, увидеть уже незрячими глазами.
Правительство, по настоянию Генерального инспектора искусств Альфреда Араго, назначило Домье крохотную пенсию — тысячу двести франков в год. После успеха выставки пенсию увеличили вдвое. Некоторые его вещи покупали коллекционеры. Кое-как денег хватало на жизнь.
Домье много размышлял, вспоминал. Перед его внутренним взором проходила вся жизнь — от детства до первых парижских впечатлений, до славных дней «Карикатюр» и исканий последних лет. Он ничем не был болен, если бы только не глаза.
Ему предложили сделать операцию. Он согласился — как ни слаба была надежда, но она заставила его решиться на мучительную операцию.
Она не принесла успеха. Домье стал совершенно слепым.
Теперь он тихо угасал у себя в Вальмондуа. Александрин ухаживала за ним, часто бывали Карл и Бертран — сыновья Добиньи, унаследовавшие от отца нежную любовь к Домье. Приходил Жоффруа Дешом, дряхлый, седой, с неизменной трубкой в зубах.
В Париже шумели споры вокруг первых выставок импрессионистов, искусство продолжало жить, но Домье уже был в стороне от него. Его окружала беспросветная ночь, где не было ни цветов, ни линий, ни форм, только звуки, запахи и воспоминания.
У Домье не было основания жалеть о прожитой жизни: он не кривил душой в искусстве, всегда работал не покладая рук. Он мог жалеть лишь о ненаписанных картинах. Но человеку не дано самому ставить точку в своей биографии, она всегда прерывается на полуслове.
В один из дней начала февраля 1879 года, когда земля набухала в предчувствии весны и теплый ветер шевелил обнаженные ветви деревьев на берегах Уазы, Домье почувствовал себя плохо и потерял сознание. Это был удар.
Домье перенесли на кровать, широкую деревянную кровать, стоявшую в комнате, окно которой выходило в поле. К Домье долго не возвращалось сознание; доктор предупредил, что надежды на выздоровление нет.
Лишь на третий день Домье пришел в себя. Он пожал руки сыновьям старого друга и попрощался с женой. Потом очень спокойно и тихо сказал: «Это все». Через несколько минут наступила смерть.
Было много цветов — первых фиалок, пряно пахнущих камелий. На похороны приехало много людей из Парижа. Государство великодушно приняло на себя расходы по похоронам Домье — казна заплатила четырем носильщикам, несшим гроб, по три франка. Итог расходов составил двенадцать франков.
Когда Карл Добиньи пришел к местному кюре, чтобы попросить покров на гроб, кюре долго мялся, потом отказал: «Месье Домье был почтенным человеком, но ведь он умер без церковного покаяния».
Покров привезли из Парижа.
За гробом шли сыновья Добиньи, Дюпре, Панфлери, Карья, Жоффруа Дешом и многие другие друзья и почитатели художника. К процессии присоединились окрестные крестьяне, знавшие «доброго месье Домье».
Его погребли на маленьком кладбище Вальмондуа.
Через два месяца прах Домье перенесли на кладбище Пер-Лашез и похоронили, как он сам желал, между могилами Коро и Добиньи.
На его могиле — гладкая каменная плита с надписью:
ДОМЬЕ Оноре Викторен.
Родился в Марселе в 1808 г.
Умер в Вальмондуа (Сена и Уаза) в 1879 г.
Люди,
Здесь покоится Домье, человек доброго сердца,
Великий художник, великий гражданин.
Когда художник уходит, его искусство продолжает жить.
XX век принес Домье настоящую славу. Появились толстые монографии, научные статьи и публикации. Любой набросок Домье может сейчас служить гордостью крупнейшего музея мира.
К несчастью, большинство работ Домье оказалось в частных собраниях. Даже в Лувре совсем мало его картин.
Но дело, конечно, не в этом.
Каждый век и каждая страна оставляет нам свое искусство, и оно воссоздает для нас навсегда ушедшею жизнь. Нельзя понять Францию, не видя гордой Свободы Делакруа, утомленных крестьянок Милле, туманных рассветов Коро, блистательного и усталого Парижа Эдуарда Манэ.
Но едва ли кто-нибудь из этих великих мастеров дал такую полную картину своей эпохи, как Домье.
Он создал ее сатирическую летопись. Но большое искусство несет в себе частицу бессмертия — разве смех Домье утерял свою горечь сейчас? Кто не узнает в его карикатурах многие черты современности? Недаром Международный клуб карикатуристов носит сейчас имя Домье.
Но Домье не только раскрывал события окружающей жизни. Он сплавил воедино все, что было в ней значительного и великого, и воплотил это в живописи.
Комедиограф своей эпохи, он стал ее поэтом.
Он поистине «принадлежал своему времени» и отдал ему свою жизнь без остатка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});