— Пора тебе жениться, — сказал ему отец год назад.
— Я согласен, отец. Я почтительно прошу вас изменить своё решение и позволить мне жениться на той, кого я выберу сам.
— Во-первых, долг сына подчиняться отцу; во-вторых, долг отца выбирать жен для своих сыновей и мужей для своих дочерей; в-третьих, отец Сумомо не дает своего согласия, она сацума, а не Тёсю; и наконец, как бы желанна она ни была, она не подходящая пара. Как насчет девушки из Ито?
— Пожалуйста, извините меня, отец, я согласен, что выбор мой несовершенен, но она из семьи самураев, получила воспитание самурая и она владеет мной всецело. Я молю вас. У вас есть ещё четыре сына — я же имею одну только жизнь, и поскольку мы, вы и я, оба согласны, что она должна быть посвящена сонно-дзёи, она, следовательно, будет недолгой. Подарите мне это как главное желание моей жизни. — Согласно обычаю, такое желание содержало в себе самую большую просьбу человека и означало, что если её исполнят, обратившийся с ней уже не станет просить ни о чем другом никогда.
— Очень хорошо, — сердито сказал его отец. — Но не как главное желание твоей жизни. Ты можешь назвать её невестой, когда ей исполнится семнадцать. Я с радостью приму её в нашу семью.
Это было в прошлом году. Через несколько дней после того разговора с отцом он покинул Симоносеки якобы затем, чтобы вступить в полк воинов Тёсю в Киото, на самом же деле, чтобы объявить о своей приверженности сонно-дзёи, стать ронином и найти применение четырем годам тайной подготовки, духовной и физической.
Теперь шел девятый месяц. Через три недели Сумомо исполнялось семнадцать, но сейчас он настолько отступил от закона, что не могло быть и речи о безопасном возвращении домой. До вчерашнего дня. Отец написал ему: «Случилось невероятное, но наш правитель Огама обещал помиловать всех воинов, открыто принявших сонно-дзёи, и готов возобновить выплату им содержания, если они немедленно вернутся, отрекутся от этой ереси и снова прилюдно поклянутся ему в верности. Я приказываю тебе воспользоваться этим предложением. Многие возвращаются».
Письмо опечалило его, едва не разрушив его решимость.
— Сонно-дзёи важнее, чем семья или даже правитель Огама, даже чем Сумомо, — говорил он себе снова и снова. — Правителю Огаме нельзя верить. Что же касается моего содержания…
По счастью, его отец был относительно зажиточным по сравнению с большинством других и благодаря своему отцу-сёе получил звание хиразамурая, третье по значению в самурайской иерархии. Выше стояли старшие самураи: хатомото и даймё. Ниже — все остальные: госи, асигару, сельские самураи и пешие воины, принадлежавшие к классу феодалов, но стоявшие ниже самураев. В звании хиразамурая отец получил доступ к низшим чиновникам, и образование, которое он дал своим сыновьям, было лучшим, какое только имелось.
«Я обязан ему всем, — подумал Хирага. — Да, и я послушно трудился, чтобы стать лучшим учеником в школе самураев, лучшим мастером меча и лучшим в английском языке. И я имею его разрешение и одобрение, так же как и разрешение нашего сэнсэя, главного учителя, принять сонно-дзёи, стать ронином, возглавить и организовать воинов Тёсю как острие борьбы за перемены. Да, но их одобрение было тайным, поскольку иначе оно непременно стоило бы моему отцу и сэнсэю их голов.
Карма. Я выполняю свой долг. Гайдзины — мразь, в которой мы не нуждаемся. Нам нужно лишь их оружие, чтобы с его помощью убивать их».
Дождь усилился. И буря вместе с ним. Это обрадовало его, потому что делало встречу с патрулем менее вероятной. Мысли о ждущих его в конце пути ванне, саке и чистой одежде согревали его и придавали силы. То, что их нападение не удалось, не беспокоило его. Это была карма.
С самого детства его учителя и наставники укрепляли в нем уверенность, что враги и предатели окружают человека повсюду, пока это не стало для него нормой жизни. Он продвигался вперед с осторожностью, постоянно проверяя, не идет ли кто за ним следом, без всякой логики меняя направление и везде, где только можно, останавливаясь и всматриваясь в темноту, прежде чем идти дальше. Когда он достиг нужной улицы, силы вдруг оставили его. Гостиница Сорока Семи Ронинов и окружавшая её ограда исчезли.
На её месте остался лишь пустырь, мерзкий запах и дымящееся пепелище. Несколько тел, мужских и женских. Некоторые были обезглавлены, некоторые — разрублены на куски. Он узнал Готу, своего товарища сиси, по его кимоно. Голова мамы-сан торчала на пике, воткнутой в землю. К пике была прикреплена табличка: «Закон запрещает укрывать преступников и предателей». Официальная печать под ней принадлежала бакуфу, табличка была подписана Нори Андзё, главой родзю.
Хирага почувствовал, как в нем понимается ярость, но она была холодна как лед и лишь добавила новый слой к тем, что уже наросли внутри него. Проклятые гайдзины, подумал он. Это все их вина. Из-за них все это случилось. Мы будем отомщены.
13
Воскресенье, 28 сентября
Малкольм Струан медленно выбирался из сна, осторожно, одно за другим, проверяя свои ощущения. С тех пор как миновала пора детства, он многое узнал о душевной боли, потеряв двух братьев и сестру; он помнил боль, которую вызывали в нем пьянство отца и его с каждым разом все более страшные приступы ярости; боль, которую ему причиняли нетерпеливые учителя, его всепоглощающая потребность быть первым всегда и во всем, потому что однажды он станет тайпэном, и вечный страх, что он окажется недостойным этого звания, сколько бы он ни готовился, и ни учился, и ни надеялся, и ни молился, и ни работал день и ночь, каждый день и каждую ночь своей жизни — настоящего детства или мальчишечьих радостей, доступных другим, он не знал.
Но сейчас как никогда прежде он должен был испытывать со всех сторон степень своей пробужденности, зондировать глубину той физической боли, которую ему придется выносить сегодня как дневную норму, не считая внезапных приступов, от которых меркло в глазах, — они наступали безо всякого предупреждения, их нельзя было ни вычислить, ни предугадать.
Сегодня только ноющая пульсирующая боль, но слабее, чем вчера. Сколько дней прошло с нападения на Токайдо? Шестнадцать. Шестнадцатый день.
Он позволил себе проснуться чуть больше. Нет, сегодня все определенно лучше, чем вчера. Комната не качалась перед глазами в белесых рассветных сумерках. Ясное небо, легкий ветерок, никакого шторма.
Два дня назад шторм прекратился. Он продолжался восемь дней с силой тайфуна, затем стих так же быстро, как и начался. Флот, стоявший у Эдо, распался в первый же день, ища спасения в открытом море. Первым снялся с якоря французский флагман. Он, единственный из всех военных кораблей, успел целым и невредимым добраться до Иокогамы. Ни один из других пока не вернулся. Тревожиться ещё не было причины, однако все с беспокойством оглядывали горизонт, молясь и надеясь.