При этих словах, произнесенных глухим голосом, обе женщины и старый солдат почувствовали дрожь, пробравшую их до мозга костей, — столько муки, страданий и слез они ощутили.
— Когда, на свое горе, я очнулась, — подавляя рвущееся из груди рыдание, продолжала княгиня, — я была одна… мои руки судорожно сжимали пустоту… моя дочь исчезла! Напрасно я звала, кричала… умоляла людей… незнакомых людей, которые ставили карету на колеса и поднимали лошадей… Никто ничего не знал… Никто не мог ответить… они думали, что я помешалась от страха, а это душа моя металась в агонии!..
Роза слушала эту душераздирающую историю, и тихие слезы омывали ее глаза. Она склонилась к бедной больной и прошептала:
— Мадам, не надо больше рассказывать… Это слишком жестокое испытание для вас — воскрешать подобные воспоминания, столь дорогие вам, но и столь горестные. Ваше состояние ухудшится… Позже вы расскажете нам обо всех ваших страданиях, обо всех ваших бедах!..
Дама в Черном решительно прервала девушку:
— Не бойтесь, дитя мое, и дайте мне продолжить… я должна выговориться. Какая-то властная сила заставляет меня рассказывать вам об этих страшных событиях, которые меня убивают… Впрочем, я чувствую себя лучше, намного лучше. После этого нового удара… благодаря вашим заботам, серый туман, который заволакивал мое сознание, расходится… ко мне возвращается память, прошлое проясняется… Так выслушайте меня, мои дорогие друзья!
Дама в Черном остановилась на минуту, тяжело перевела дыхание и продолжила окрепшим голосом:
— Узнать мне удалось лишь одно: в момент катастрофы вокруг кареты толпились какие-то подозрительные люди неприятной наружности. Как только появились спасители, они убежали… Все произошло в мгновение ока… где-то между последними домами Келя и понтонным мостом[250] через Рейн. Сомнений не было — эти подозрительные люди, эти злодеи, и украли мою дочь, а потом скрылись во Франции…
Было слишком поздно, чтобы отправляться за ними в погоню… я одна, с кучером… первая карета укатила далеко вперед. Но какое это имело значение! От ушибов, полученных при падении, мне было трудно двигаться, но я не могла бездействовать… мне надо было искать мою девочку… а для этого ехать вперед, переправиться на другой берег реки… Я отдала короткий приказ кучеру… преданному и бесстрашному мужику: «Вперед! И нигде не останавливайся!» Вытянутые кнутом лошади устремляются вперед и бешеным галопом проносятся по пограничному мосту, соединяющему герцогство Баден с Францией.
Вот мы уже на левом берегу Рейна, во Франции, и мне кажется, что я спасена. Но таможенники задерживают карету. Я в полном отчаянии, а тут изволь соблюдать какую-то инструкцию… тратить время на формальности. Таможенники хотят обыскать багаж, переворошить чемоданы и кофры… По чиновничьей глупости… преступной глупости они пытаются встать на пути обезумевшей от горя матери, которая ищет своего ребенка! Почему они не задержали тех людей… злодеев, увозивших мою дочь? В ярости и отчаянии я не желаю считаться с их дурацкими правилами и кричу кучеру, чтоб он ехал дальше.
Мужик слушается. Он стегает лошадей, те ржут, встают на дыбы. Однако таможенники кидаются к лошадям и резко пресекают яростный порыв, который, быть может, спас бы мою дочь…
Лошади дрожа останавливаются, я бессильно ломаю руки, а карету берут штурмом… сундуки, чемоданы, тюки вскрываются… затем, прямо посреди дороги, эти негодяи методически составляют опись вещей…
Я кричу, умоляю, проклинаю! Они же бесстрастно продолжают заниматься своим идиотским и преступным делом. Как будто это я совершила преступление! В карете масса мелочей, за которые надо платить ввозную пошлину… Откуда мне знать все эти инструкции, мне, несчастной матери? Но негодяи не ведают жалости!.. Пропустив похитителей моей дочери, они задерживают меня из-за нескольких рублей!.. Я бросаю им кошелек и кричу: «Возьмите и дайте мне проехать… вы что, не видите, что вы меня убиваете?» Все? Нет, это было бы слишком просто. Эти люди не только не думают мне помочь или хотя бы просто дать мне уехать — нет, они обвиняют меня в контрабанде, в сопротивлении властям, в буйстве и оскорблениях. Меня арестовывают, как уголовную преступницу, препровождают в Страсбург, а там сажают в тюрьму!
Мой русский паспорт и разные бумаги, которые я везу, вызывают у них подозрение… Напрасно я объясняю обстоятельства дела с вполне простительной горячностью… меня не слышат. Меня не хотят понять… Все против меня — люди, вещи, обстоятельства. В конце концов эти негодяи обвиняют меня в шпионаже! Я, княгиня Милонова, подруга государыни, дочь и жена дипломатов — шпионка?!
Понадобилось три дня и три ночи, чтобы установить нелепость этого обвинения, признать мой титул и, наконец, привести в движение французское правосудие. Разразился громкий дипломатический скандал, и чиновники, которые грубили мне, пока чувствовали, что власть в их руках, явились ко мне с возмутительными раболепными извинениями. Русское посольство твердо вступилось за меня. Министр иностранных дел отдал соответствующие распоряжения, их поддержал министр юстиции. Судебное ведомство принялось выполнять свой долг. За любые сведения о пропавшем ребенке было обещано громадное вознаграждение. Чиновники и агенты полиции вели упорные и тщательные поиски. Методически прочесывались города, поселки, деревни, фермы четырех департаментов. А я в это время, обезумев от горя, металась по всем дорогам, призывая мою дочь.
Мне не суждено было больше ее увидеть!
День проходил за днем, один тревожнее другого, с каждым часом таяла надежда на успех.
Однажды блеснул луч надежды. Лесникам показалось, что они напали на след цыган, которые сразу исчезли после происшествия на дороге. Понимая, что их безжалостно преследуют, эти кочевники пытались перебраться в герцогство Баден, где рассчитывали оказаться в безопасности. Основной части банды это как будто удалось.
Но одна старуха цыганка была задержана. Ее подвергли строгому допросу. То угрозами, то посулами у ведьмы вырвали кое-какие признания. Да, именно ее банда выкрала девочку. Подчиняясь гнусному инстинкту хищников и грабителей, они похитили мою дочь. Преследуемые по пятам, повсюду гонимые, под страхом тюрьмы, эти несчастные в предыдущую ночь бросили ребенка, который мог послужить против них уликой. Они положили его у входа в маленький форт, расположенный по правую руку, недалеко от дороги на Кель.
«Когда это произошло?» — спросила я у старухи, которая что-то бормотала и мямлила, окидывая все вокруг взглядом загнанного животного. «Прошло ровно двадцать четыре часа», — ответила та не колеблясь, к моему восторгу. «Ты можешь меня проводить?» — «Да, могу». Мы трогаемся с лихорадочной поспешностью. Я полна радужных надежд, я верю, что скоро обрету мое дорогое дитя. Мы подъезжаем к строению. Я узнаю, что оно называется Форт-Вобан. Перед подъемным мостом разбит большой цветник с зимними цветами… с рождественскими розами!.. «Вот здесь и положили ребеночка», — показывает старуха. «Ты говоришь правду?» — спрашиваю я ее с сомнением. «Клянусь моим вечным спасением!» Вход в форт расположен в пятидесяти шагах от дороги. Я бегу туда и нахожу сторожа, старого солдата. «Моя дочь!.. Мою дочь бросили здесь… вы, наверное, слышали… видели ее… нашли… Говорите же!.. Отвечайте!.. Верните мне ее!.. Вы получите целое состояние!..» Но сторож ничего не знает!.. Он не понимает даже, о чем идет речь!.. И никаких следов моей дочери… вернее, след есть — примятые цветы, несколько сломанных стебельков, несколько увядших венчиков…