Читать интересную книгу Флот, революция и власть в России: 1917–1921 - Кирилл Назаренко

Переход флота на мирное положение осложнялся вопросом о его дальнейшей судьбе. В очередной раз в эпоху экономической разрухи появлялось сомнение в необходимости существования полноценных морских сил нашей страны. Основная сложность заключалась в вопросе об источниках финансирования флота и о распределении скудных бюджетных средств между флотом и сухо путной армией.

Надо учитывать то обстоятельство, что вопрос о возрождении флота не сводился к технической проблеме изыскания средств на строительство и ремонт кораблей и на содержание личного состава. Расходы на полноценный флот должны были составить такую астрономическую сумму, что для ее оправдания требовались особые политические соображения. Действительно, если бы руководство СССР поставило на повестку дня вопрос об экспорте революции путем военного похода в Европу или сопредельные страны флот должен был бы сыграть в этих условиях существенную роль. Достаточно вспомнить, что основной объем военных грузов во время советско-польской войны Польша получала по морю через Данциг, так как Германия отказывалась пропускать в Польшу военные грузы. Если бы Балтийский флот был достаточно силен для организации блокады этого единственного польского порта, победа Красной Армии под Варшавой стала бы очень вероятной.

С другой стороны, специфика военно-морских сил состоит в достаточно большой свободе маневра ими. Это приводит к тому, что не только слабый, но даже средней силы флот как правило, не соответствует задачам, стоящим перед великой державой. Другая великая держава, обладающая более сильным флотом, может перебросить его в любой уголок мирового океана и захватить господство на море даже у берегов другого континента. В конкретной ситуации 20-х годов это означало, что, если бы Великобритания и Франция ввели свои корабли в Балтийское и Черное моря, слабые советские военно-морские силы ничего не могли бы им противопоставить. Японский флот на Дальнем Востоке находился в еще более благоприятных условиях, ведь красные военно-морские силы на Тихом океане полностью отсутствовали. Для оказания эффективного противодействия английскому, французскому или японскому флотам требовалось иметь флот, сопоставимый с флотами этих сильных морских держав, причем на каждом из изолированных морских театров. Единственной альтернативой строительству мощного (и фантастически дорогого) флота было создание «москитных» сил – подводных лодок, торпедных катеров, минных заградителей, которые во взаимодействии с береговой артиллерией и авиацией, при наличии подготовленного личного состава и оборудованных баз, могли оказать противнику сильное сопротивление и прикрыть побережье, но, конечно, не смогли бы разгромить морские силы врага. Впрочем, о дискуссиях сторонников «океанского» и «москитного» флотов можно написать не одно исследование.

После окончания Гражданской войны у многих руководителей советского морского ведомства возникла иллюзия, что руководство страны, движимое идеей мировой революции, пойдет на строительство сильного линейного флота. В принципе, политическое руководство СССР могло выбрать курс на непосредственное военное вмешательство в дела соседних государств. В историографии принято связывать такой курс с именем Л. Д. Троцкого. На наш взгляд, весьма важно, что глава советских вооруженных сил и стал, вольно или невольно, главным трубадуром «экспорта революции». Однако комплекс многообразных причин, не последнее место среди которых занимала экономическая разруха в Советской России, привел к отказу от активной внешней политики. Следовательно, отпадал вариант немедленного усиления военного флота. Это не означало, что для военных специалистов терялась возможность влияния на высшее руководство страны. Как отмечал О. Н. Кен, «в новых политических условиях молодая военная стратегия обладала двойными притязаниями – претензией на воплощение важнейших традиционных интересов государства и на определение практических приготовлений к “новому туру войн и революций”»[975].

В конкретных исторических условиях перед советским руководством снова встал вопрос о принципах военного строительства, актуальный для государств с любым социально-политическим строем. Вопрос об устройстве вооруженных сил Советской России вновь начал активно обсуждаться, когда Гражданская война стала близка к завершению[976]. Специфика этого спора состояла в том, что кроме традиционных антагонистов (профессиональных военных и чиновников финансового ведомства) в нем принимали участие видные деятели РКП(б), опиравшиеся в своих проектах на идеи, заложенные в программе большевистской партии. Вопрос о замене регулярной армии всеобщим вооружением народа поднимался в программах почти всех европейских социал – демократических партий начала ХХ в. В программе-минимум РСДРП 1903 г. также содержался пункт о необходимости замены «постоянного войска всеобщим вооружением народа»[977].

VII Съезд РКП(б) в марте 1918 г. в резолюции «О войне и мире» указал на необходимость «всестороннего, систематического, всеобщего обучения взрослого населения без различия пола, военным знаниям и военным операциям»[978]. 22 апреля 1918 г. был издан декрет ВЦИК о всеобщем военном обучении, который стал первым шагом по организации армии на милиционных началах. Через два дня в составе Управления военно-учебных заведений был создан Центральный отдел всеобщего военного обучения. В январе 1919 г. этот отдел был преобразован в Главное управление всеобщего военного обучения и формирования Красных резервных частей (ГУВВО). Летом – осенью того же года была развернута сеть территориальных кадров Всевобуча[979].

В резолюции VIII Съезда РКП(б) по военному вопросу (март 1919 г.) проблема перехода к всеобщему вооружению народа была скорректирована, но осталась руководящей идеей военного строительства: «Отбрасывая на ближайший исторический период так называемый всенародный характер милиции, как он значился в нашей старой программе, мы отнюдь не порываем с программой милиции как таковой. <…> Милицию мы переносим на классовые основы и превращаем ее в советскую милицию. Очередная программа работы состоит, следовательно, в создании армии рабочих и крестьянской бедноты на основе обязательного обучения военному делу внеказарменным, по возможности, путем, т. е. в условиях, близких к трудовой обстановке рабочего класса. <…> Можно считать теоретически неопровержимым, что самую лучшую армию мы получили бы, создавая ее на основе обязательного обучения рабочих и трудовых крестьян в условиях, близких к их повседневному труду <…> К такой именно армии мы идем, и раньше или позже мы к ней придем»[980].

IX Съезд РКП(б) (март – апрель 1920 г.) вынес специальную резолюцию «О переходе к милиционной системе», где разъяснялись и конкретизировались положения, принятые на предыдущем съезде, подчеркивалась необходимость тесной привязки организации армии к производственным районам[981]. Практически к проведению милиционного принципа в РККА удалось приступить только с августа 1923 г., когда десять стрелковых дивизий были переведены на милиционные начала[982].

Среди большевиков, стоявших в годы Гражданской войны у руководства вооруженными силами, было много убежденных сторонников милиционной системы. Одним из самых преданных приверженцев милиционной армии был Н. И. Подвойский, безуспешно отстаивавший эту идею весной 1918 г. и впоследствии не изменивший своих взглядов. Характерно его выступление на Втором Всероссийском съезде политработников в декабре 1920 г., где Н. И. Подвойский оппонировал главному докладчику И. Т. Смилге. По наблюдению последнего, «комплектованные из “земляков” части хорошо дрались на чужой стороне. Но на родине они никуда не годились. Солдата тянуло к хате, и он дезертировал и во время наступления, и во время отхода, не желая расставаться с домом»[983]. И. Т. Смилга выступал не только против милиционной армии, но и против территориального принципа укомплектования, который может существовать и в кадровой армии (например, территориальный принцип комплектования существовал в прусской и германской армиях в XIX – первой половине ХХ в.) Н. И. Подвойский возражал И. Т. Смилге, оперируя умозрительными построениями. Он полагал, что подготовленную армию может дать «только милиционная система», при которой «совершенно отсутствует муштра, а происходит нормальное воспитание – и физическое, и культурное, и техническое – юношей от 16 до 18 лет и притом не в одиночку, а массовое» и без отрыва от производительного труда. «Наше военное строительство должно быть построено на массовом вовлечении в работу всех трудящихся при помощи наших партийных и профсоюзных организаций»[984], – отмечал Н. И. Подвойский.

Ф. Энгельс в одном из писем К. Марксу еще в 1868 г. пришел к отрицанию милиционной армии как практического мероприятия. Он писал: «Американская война (Гражданская война в США. – К. Н.), где милиция была у обеих сторон, доказывает только, что милиционная система требует совершенно неслыханных жертв деньгами и людьми именно потому, что организация существует только на бумаге. Каково пришлось бы янки, если бы вместо южной милиции им противостояла бы постоянная армия в несколько сот тысяч человек? Прежде чем Север успел сорганизоваться, они оказались бы уже в Нью-Йорке и Бостоне и <…> продиктовали бы мир <…> самое главное – это хорошие офицеры и доверие людей к офицерам, – то и другое при милиционной системе совершенно недостижимо! <…> Только со времени введения оружия, заряжающегося с казенной части, с чистой милицией по-настоящему покончено. Это значит, что любая рациональная военная организация не может не представлять собой нечто среднее между прусской и швейцарской системой, – но что именно? Это зависит в каждом отдельном случае от обстоятельств. Только коммунистически устроенное и воспитанное (курсив Ф. Энгельса. – К. Н.) общество может очень близко подойти к милиционной системе, но и то полностью не достигнет ее»[985]. Говоря о «швейцарской» системе, Ф. Энгельс имел в виду чисто милиционную армию, кадры которой в мирное время ничтожны, а военнообязанные призываются лишь на короткие сборы. Под «прусской» он подразумевал кадровую регулярную армию со сравнительно длинными (2–3 года) сроками действительной службы.