Как и вчера, Бедрякова обслуживала сама трактирщица. Она была ещё более любезной и разговорчивой, а он ещё более молчалив и замкнут. Но расплатился он так же щедро, и этим в какой-то мере смягчил трактирщицу, которую обидело его упорное молчание.
— Странный человек, — сказала она мужу. — Два дня бьюсь, а так и не узнала: кто он, откуда?
— Платит? — спросил трактирщик.
— Ещё как!
— Больше тебе и знать ничего не надо.
Цыган ждал Бедрякова у дверей, проводил его низким поклоном и принялся убирать его столик: собрал тарелки, засунул под скатерть листовку, смахнул салфеткой крошки и вдруг, вскрикнув, опрометью бросился на кухню. В коридоре он столкнулся с Варей и, как сумасшедший, вцепился в неё.
— Зови мамку!
— Какая она тебе мамка!
— Зови, говорю!
Варя стряхнула его руки с плеч, подбоченилась.
— Не кричи, черномазый! Захочу — и опить на улицу выгонят! Все равно Митряевы у нас не обедают!
Тогда Цыган сложил ладони рупором и прошептал ей в ухо:
— Красный в трактире!… Поняла?… Листовку красную подсунул! Поняла?
К столику Бедрякова подбежали втроём: и Варя, и трактирщик, и его жена. Цыган приподнял скатерть. Жирный чёрный шрифт так и лез в глаза: «Товарищи солдаты! Против кого вы воюете? Атаман Семёнов и японские генералы обманули вас!…»
![]()
![]()
Трактирщик выкатил глаза, одёрнул скатерть и щёлкнул Цыгана по носу.
— Ать на кухню!… А ты — к себе, Варька!
Он по-гусиному завертел головой на тонкой шее, увидел у окна трех завтракающих офицеров и сказал жене:
— Попроси их подойти!
Трактирщик через скатерть прижал листовку к столу, словно боялся, что она исчезнет, и так и стоял в напряжённой позе, пока не подошли офицеры.
— Извольте полюбопытствовать! — жарко шепнул он им и откинул скатерть…
А Цыган с Варей стояли у окна в коридоре за кухней.
— Который? Который? — нетерпеливо спрашивала она.
— Слепая! — сердился Цыган. — С палкой? Видишь?… В котелке!
Бедряков не торопился. Шёл по площади после сытного завтрака, как на прогулке. А сзади без фуражек почти бегом его догоняли три офицера.
— Учти, черномазый! — сказала. Варя. — Это я заметила, а не ты!
— Что? — не понял Цыган.
— Как он листовку — под скатерть… Я, а не ты! — повторила она.
— Запомни, если работать у нас хочешь!… Тебе все равно, а мне мама за это новое платье сошьёт!
— Ладно! — согласился Цыган…
Часов в одиннадцать к трактиру подошёл Трясогузка, присел на камень у помойной ямы напротив заднего крыльца. Цыган его ждал, выбежал во двор с двумя вёдрами грязной воды и, победно подмигнув другу, закричал, подражая трактирщику:
— Ты чего тут околачиваешься? Ать со двора! Нечего тебе здесь делать! Все уже сделано!
— Не ори! Разорался! — включаясь в игру, пробурчал Трясогузка и схватил пустую консервную банку.
Он даже замахнулся, будто хотел запустить её в Цыгана. А Цыган поставил ведро, а другое подхватил поудобнее, чтобы окатить Трясогузку помоями, но не окатил. И Трясогузка не бросил банку, а поплёлся со двора, как побитый, хотя ему хотелось петь и смеяться.
Свернув в улицу, которая вела к особняку Митряевых, он прибавил шагу, а потом побежал, перекидывая из руки в руку консервную банку. Он знал, с каким нетерпением ждёт Мика сигнал.
А Мика в это время хоронил овчарку.
Утром Платайс рассказал о ночном происшествии и сыну, и управляющему. Мика чуть не расплакался от жалости. Он не сомневался, что Чако убил какой-то бандит, собиравшийся ограбить дом. Управляющий тоже подумал о ворах. И только Платайс знал, что произошло.
Он не спал всю ночь, а когда рассвело, вновь вышел за ворота и осмотрел овчарку. Она была убита одним ударом ножа, убита натренированной рукой. Ещё ночью у Платайса мелькнула мысль: не семеновский ли филёр бродил у забора. Уж очень ловко и быстро расправился этот человек с сильной овчаркой.
Осмотрев на рассвете убитую собаку, Платайс опять подумал о том же. Неужели за домом установлена слежка? Неужели семеновцы пронюхали что-нибудь? Не связано ли это с Бедряковым?
Платайс присел на бревна и огляделся. Он хорошо знал приёмы наружного наблюдения. Основное правило требует, чтобы наблюдатель находился в таком месте, откуда все видно и в то же время сам он никому не виден. Таким местом могла быть колокольня. Это днём. Ночью с неё ничего не увидишь. Где шпик отсиживался по ночам? Не бродил же он все время вокруг забора! Это неосторожно, тем более что во дворе — собака. Он, вероятно, подошёл к забору, когда заметил огонёк в окне особняка. Но откуда он пришёл? Где прятался до этого?
Платайс поставил себя на место филёра и сразу же обратил внимание на ржавый железный кожух от круглой печки. Эта широкая труба лежала в канаве у дороги. Из неё виден и дом, и ворота. И в дождь там неплохо прятаться: сухим останешься.
Уверенный в своей догадке, Платайс дошёл до кожуха и заглянул внутрь. Никаких сомнений больше не оставалось. Туда кто-то втащил нёсколько досок, чтобы удобней было сидеть. Валялась груда окурков. Столько папирос за одну ночь не выкуришь. За домом уже следили нёсколько ночей. Значит, эта слежка никак не связана с Бедряковым. Он заходил только вчера. Почему же семеновцы установили этот тайный пост? Где допущена ошибка? Что вызвало их подозрение?
Мрачный вернулся Платайс в дом. Он пока ничего не решил, но твердо знал, что больше ни с Карпычем, ни с Лапотником ему встречаться нельзя. Он вынул донесение и сжёг его.
Напрасно Карпыч ждал утром у ворот. Вышел управляющий и сказал, что господин Митряев нездоров и никуда сегодня не поедет.
Хоронили Чако без Платайса. Ицко выкопал яму у брёвен и опустил в неё овчарку. Мика стоял рядом и всхлипывал не стесняясь. Девчонкам положено плакать.
— Не плачь, Мэри! — сказал Ицко, закапывая яму. — Он уже старый совсем. Он даже потемнел от старости. Помнишь — он же светло-серый был. Или тогда у вас другая собака жила?
Вкрадчивый голос управляющего насторожил Мику. Он вытер платком слезы.
— Ничего не другая! Эта же! Чако!… И шерсть у ней ничуть не потемнела!
— А хочешь я тебе новую собачку приведу?
— Ничего мне не надо! И не лезьте!
Мика топнул ногой и побежал к воротам, а Ицко разогнулся и пристально посмотрел ему вслед. И опять, как и всегда, в этих бегущих ногах, в широко размахивающих руках он почувствовал какую-то неуловимую фальшь. Что-то было не так. Но что? Сколько раз Ицко ломал над этим голову, но так и не мог понять, в чем проявляется эта фальшь. Он старался почаще встречаться с Мэри, ласково заговаривал с ней, а она обрывала разговор на полуслове, убегала и запиралась в тех комнатах, куда управляющему без вызова входить не положено. Он бы мог не посчитаться с запретом, но боялся. Хозяин обещал, закончив дела, хорошо с ним расплатиться. А в том, что приехал настоящий Митряев, управляющий почти перестал сомневаться. Если бы это было не так, подполковник Свиридов не стал бы ждать столько дней.
Утрамбовав ногами землю, Ицко закинул лопату на плечо и вернулся во двор. Только он закрыл за собой дверь и отнёс лопату во флигель, как по двору с грохотом покатилась переброшенная через забор пустая консервная банка.
Выйдя за ворота, Ицко долго грозил кулаком и ругал убегавшего прочь Трясогузку, а Мика, приплясывая и улыбаясь во весь рот, ворвался к отцу в кабинет.
— Все, папа! Кончилась беда! Была — и вся вышла!
Платайс неодобрительно посмотрел на сына.
— Ты плохо себя ведёшь, Мэри!
— Да нету его!
— Кого?
— Управляющего! Он во дворе… И этого, Бедрякова, тоже нету! Ура!
Платайс вскочил, до боли стиснул сыну плечи.
— Тихо!
Это было сказано таким тоном, что Мика сразу стал серьёзным.
— Нету, папа, Бедрякова, — повторил он.
— Куда он делся?
— Не знаю.
— А что ты знаешь?
