Читать интересную книгу Бремя живых - Василий Звягинцев

Вожатый послушался, и вагон начал набирать скорость, причем весьма лихо. Валерий такого и не ожидал даже. Трамвай ему всегда казался очень дряхлым и медлительным видом транспорта, сейчас же они разгонялись за пятьдесят, а то и за шестьдесят километров в час. Вожатый непрерывно звонил, распугивая пешеходов и самоходные виды транспорта, по счастью, немногочисленные.

Уваров поначалу опасался, что преследователи, выскочив на улицу, разберутся в обстановке и кинутся в погоню, однако ничего похоже в заднее стекло видно не было. Скорее всего, увидев еще двух павших товарищей, «революционеры» слегка задумались, а уж о том, что ужасный враг уехал не на броневике и не «Мерседесе» с тонированными стеклами, а на маршрутном трамвае, им и в голову не пришло.

Поручик счел нужным успокоить мирных граждан:

— Ясновельможно паньство! Я очень извиняюсь за причиненные вам неудобства, но прошу сохранять спокойствие. Только настоятельная необходимость требует, чтобы вы потерпели. Я доеду до нужного места и выйду. После чего трамвай довезет каждого из вас до места назначения… И за мой счет.

Сказал еще достаточно бодрым и веселым голосом и почувствовал, как вдруг наваливается слабость, слегка темнеет в глазах, а лоб покрывается холодным потом. В буквальном смысле.

Раньше он думал, что это такая метафора, а пот бывает только горячим, заливающим глаза на тяжелой работе и спортивных тренировках. Но — сейчас пот был именно неприятно холодным. Очень захотелось сесть и прикрыть глаза. Хоть ненадолго.

— Пан, — услышал он тихий женский голос.

— Что такое? — Уваров дернулся, никак еще не отойдя от горячки боя.

— У пана кровь…

Женщина лет сорока, сидящая на скамейке слева от него, указала пальцем на куртку.

Левая пола была распорота, как бритвой, а рубашка под ней основательно уже подмокла и почернела.

— Ах да-да, спасибо… Я сейчас. — Он смутился, будто не рубашку, от крови мокрую, увидела на нем женщина, а брюки, мокрые совсем от другого.

— Я медсестра, я перевяжу вас. У меня с собой санитарная сумка. Только уберите пистолет. Здесь вам пока бояться некого.

И действительно. Пассажиры напряженно смотрели в окна, будто приехали на экскурсию из Южной Родезии и боятся пропустить хоть одну-единственную местную достопримечательность, вожатый вел свой экипаж, как велено, дорожных полицейских на пути не попадалось, все же прочие средства транспорта благоразумно воздерживались пересекать путь сумасшедшему и гораздо более тяжелому снаряду.

— Ну, пожалуйста. Хотя, по-моему, это просто царапина. Если бы в это место, да проникающее — мы бы с вами не говорили уже… — попытался сострить Уваров.

— Я тоже так думаю, но вы все же присядьте вот здесь, — ответила женщина, задирая его рубашку. — Большая потеря крови немногим лучше. Кто это вас? Русские? Тут говорили, что они расстреливают народ…

— Ни одного русского, по крайней мере, в форме и с оружием, я пока не видел, — честно ответил Валерий. — Это по мне братья-поляки поупражнялись. В мнениях насчет правильного гонора не сошлись.

— Гонор, все гонор, — устало вздохнула медсестра, обложив бок поручика тампонами и приклеивая их широкими полосками пластыря. — Кто б его у вас наконец отбил. Может, все же русские успеют проснуться и начнут запрягать, как у них говорится, пока ясновельможные паны друг друга совсем не перестреляли?

— Спасибо, мамаша, — уловив в ее голосе знакомую тональность, ответил Уваров по-русски, правда, понизив голос. — Ваши бы слова да богу в уши…

Лицо женщины изменилось, только что было совсем другим, напряженным и замкнутым. Вроде как и оказывала она раненому помощь, исходя из христианского и профессионального долга, но без всякого личного чувства, а сейчас стало совсем другим. Все ж, что там ни говори, а вот — голос крови (в другом теперь уже смысле).

Она мягко улыбнулась, легким движением прижала палец к губам, благо все окружающие поляки продолжали демонстрировать свою подсознательно буддийскую сущность. «Ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу». То ли статуэтка с тремя обезьянами, то ли шлягер российской певички.

— Наш офицер? — прошептала женщина, вопросительно приподняв бровь.

Валерий, прикинув, что трамвай приближается к нужному месту и откровенность ничем повредить не может, кивнул и тоже улыбнулся, поднеся руку к сердцу. То ли в знак благодарности, то ли проверяя, плотно ли лежит повязка.

— Храни тебя бог, сынок, — и перекрестила его по-православному.

— Спасибо, мать. На бога надейся, а сам не плошай, — кивнул поручик, навсегда прощаясь.

Цепляясь за поручни, вернулся к кабине вожатого.

— Все, пан командир. Благодарю за службу. Вот тут тормозни, я выйду. И езжай по своим делам. — И уже из чистого озорства, да и чтоб все поляки видели, достал из кармана десятирублевую бумажку и протянул кондуктору: — За скорость и сервис. Сдачи не надо.

Цена проезда на трамвае по всему маршруту здесь, как и на всей территории России, равнялась трем копейкам.

Глава 16

Соскочив с подножки, Валерий оглянулся, увидел, что никого в этом окраинном районе не заинтересовало его появление, да и интересоваться особенно было некому.

До ужаса унылая улица протянулась над обрывистым берегом Вислы. Почти одинаковые двух-трехэтажные дома, различающиеся разве цветом кирпича, из которого они были сложены, и окраской крыш, образовывали перспективу в оба конца, сколько хватало взгляда. Редкие, уже облетевшие деревья, отстоящие друг от друга на бессмысленно большом расстоянии, никак не способствовали ее украшению. Мостовая из булыжника, узкие тротуары вымощены брусчаткой, до половины стертой миллионами прошаркавших по ней подошв. И очень много пыли вокруг: и на стенах домов, и на деревьях, и под ногами.

Местные жители, если и появлялись здесь, то, наверное, в какое-то другое время, потому что сейчас улица была абсолютно пустынна. Даже непременные мальчишки, склонные в таких окраинных районах сбиваться в стаи для совместного хулиганства, отсутствовали.

От реки волнами и отдельными клочьями наползал тоже скучный, серый туман, порывистый ветер завивал смерчики пыли между буграми булыжника, целеустремленно и в то же время бессмысленно катились к непонятной цели обрывки бумаги, скомканные папиросные пачки, еще какой-то мелкий мусор.

Совершенно никакой романтики. Невозможно и поверить, будто совсем недалеко отсюда, на ухоженных улицах и площадях прекрасного европейского города, бушует первая в новом столетии революция. «А ведь так и есть, — с удивлением подумал поручик. — Именно революция, как напишут в учебниках, если она победит, или — очередной мятеж обманутой черни, если победим мы».

Но философствовать времени не было. Не для того же он застрелил ничего лично ему не сделавшего плохого парня, всего лишь вообразившего, что он способен вернуть своему Отечеству так называемую «свободу и независимость». Совершенно ей ненужную, если разобраться.

Он стрелял в Кшиштофа только для того, чтобы успеть предупредить своих о намеченной акции, которая будет стоить очень многих жизней с обеих сторон. Абсолютно ничего личного.

Уваров потянулся к карману, в котором лежала портативная, с дальностью до пяти километров, армейская рация. И понял, что его обеспокоило еще в трамвае. Ощущение не компактной, а какой-то дискретной тяжести. Рассыпной то есть. Вместо аккуратного пластмассового бруска пальцы нащупали груду осколков и обломков.

Повезло в очередной раз, конечно, но повезло сомнительно. Одна из автоматных пуль, вместо того чтобы с известным результатом пробить легкое или печень, всего лишь раскрошила радиостанцию, рикошетом распорола межреберные мышцы.

Однако, выиграв жизнь, Уваров потерял возможность связаться с командиром группы. Доложить, предупредить и так далее.

Ладно. Значит, возвращаемся к Средневековью и еще более ранним временам. Как тот грек, что бежал пешком до Марафона. Или — от Марафона куда-то еще? Одним словом, сорок с лишним километров, вместо того чтобы просто позвонить по телефону. «Радуйтесь, короче говоря, соотечественники, мы победили!» А вот мы — еще нет.

Хорошо хоть, что расстояние здесь никак не сорок километров, два от силы, и он вряд ли падет на финише бездыханным.

Поручик торопливо докурил, загнал в рукоятки обеих «беретт» свежие обоймы, недострелянные сунул в брючный карман и двинулся в путь.

Дорога вдруг оказалась труднее, чем ожидалось. Слабость накатывала волнами, и, в соответствии с этим ритмом, Валерий то переходил на совсем не спортивный, вяло-расхлябанный бег, то едва переставлял ноги, придерживаясь за заборы и стены домов, напоминая при этом хорошо принявшего на грудь местного пана.

Спасибо, что время от времени на пути попадались уличные водоразборные колонки, и, навалившись грудью на изогнутый чугунный рычаг, он жадно пил воду, отхватывая губами капли и брызги от тугой, жесткой, как стальной прут, струи.