С этого дня жизнь его превратилась в ад. Никогда с ним такого не случалось! Он бывал осторожен даже с теми женщинами, которые вызывали у него длительный интерес. И надо же было, чтобы именно эта девица, находившаяся в слепом пятне его сознания, вдруг заняла в его жизни такое место! Да просто всю его жизнь она заполнила.
Павел как мальчишка караулил, появится она сегодня на работе или нет, и если с утра ему казалось, что она не появилась, он замирал в ожидании: вдруг взяла больничный, вдруг все-таки решила сделать аборт? Каждый раз он убеждался в своей ошибке – Алена выходила на работу исправно.
Он приглядывался к ней в столовой: не тошнит ли ее от еды, не берет ли она какую-нибудь квашеную капусту, ведь беременных, кажется, тянет на соленое?
Через месяц такой жизни он почувствовал, что вот-вот сойдет с ума. В нем не осталось ничего человеческого – весь он превратился в какую-то физиологическую функцию гнетущего ожидания.
И когда однажды он увидел в окно лаборатории, что у крыльца стоит «Скорая» и врачи усаживают в нее Алену, то понял, что больше в таком состоянии жить не может и не будет. Он был себе физически противен в эту минуту, потому что сознавал, чего хочет: чтобы у Алены случился выкидыш и все это можно было бы забыть как кошмарный сон.
Она взяла его измором, хотя не предъявляла ему никаких требований. Как это произошло, Павел не понимал, но жизнь его должна была теперь измениться, это он понимал ясно.
Он пришел к Алене в больницу на следующий день. Когда спрашивал у Наташи, которая работала с ней в одной комнате, в какую больницу отвезли Селезневу, у той загорелись глаза, и Павел понял, что подробности Алениной беременности известны всему управлению. Впрочем, это было для него неважно. Его собственное состояние было таково, что несколько сплетен ничего не могли изменить ни в какую сторону.
Он еле отыскал больницу в череде из шести или даже семи одинаковых Шарикоподшипниковских улиц. Женщина, которая объяснила ему, как эту больницу найти, назвала ориентир: сразу за помойкой. Это еще больше испортило ему настроение.
В больничных коридорах было так же жарко, как на августовской улице. Алена сидела в коридоре на дерматиновой банкетке возле чахлой пальмы и ела йогурт. Она не удивилась и не обрадовалась его появлению.
– Ну как ты? – спросил Павел.
– Ничего, – ответила она. – Три капельницы прокапали. Завтра обещают выписать.
– Когда тебе рожать?
Слова падали с его губ тяжело, как комья земли.
– Так в декабре. Когда ж еще?
– Ты точно решила?
– А куда уже теперь? – вздохнула она. – Срок-то вон какой.
Она выразительно посмотрела на свой живот, уже вырисовывающийся под халатом.
– Надо пожениться, Алена, – сказал Павел.
Он думал, что почувствует облегчение, наконец выговорив это. Но не почувствовал ничего.
– Надо. Раз уж так вышло, – кивнула она. – Ты не думай, Паша, я тебя не подлавливала. Мне и самой это… Мне же двадцать один всего. Думала на курсы пойти. По чайной церемонии. Сейчас это модно, салоны всякие открываются, работу поменяла бы. – Она вздохнула. – А теперь вот вместо всего…
Ему стало ее жалко. И стыдно стало, что до сих пор он думал в этой ситуации только о себе. В конце концов, у него высшее образование, и хотя работа не совсем по той специальности, которую он получил в Бауманском, но по нынешним временам, когда инженеры торгуют китайскими тряпками на рынке, хороша и она. А Алена в самом деле совсем молода, и вот пожалуйста… Из-за него ведь.
– Тебя во сколько завтра выписывают? – спросил он. – Я за тобой приеду.
– После обеда. Я тогда маме скажу, чтоб не приезжала.
Павла снова удивило, с какой готовностью она откликается на любые его предложения. С какой обыденной готовностью… Но что теперь было об этом думать!
Он все-таки отвез Алену из больницы не к себе, а в ее квартиру. Ему надо было привыкнуть к мысли, что теперь он будет жить не один.
Впрочем, оказалось, что на привыкание ему отведена одна ночь. Уже на следующий день пришлось знакомиться с Алениными родителями, правда, они оказались простыми и хорошими людьми, так что эта обязанность вышла не слишком обременительной, потом идти в загс подавать заявление… Потом выяснилось, что теща просит молодых отпраздновать свадьбу, хотя бы скромно, только чтобы не обидеть родню, а значит, надо идти покупать костюм, потому что в связи с беременностью невесты регистрация назначена через неделю…
За всеми этими в одночасье на него свалившимися заботами Павел опомнился только в самолете. Они с Аленой летели в свадебное путешествие.
Идея этого путешествия принадлежала ей.
– Когда я теперь на море выберусь? – рассудительно заметила Алена. – Надолго теперь засяду. Ты куда хочешь, Паша?
Он хотел в Испанию, но жене об этом почему-то не сказал. То есть не почему-то: он не хотел ехать туда с нею.
Узнав, что ему все равно, Алена выбрала Турцию: и лететь недалеко, и климат приемлемый. На подаренные к свадьбе деньги купили горящий тур, чартер опоздал на пять часов, Алена устала и в самолете сразу заснула.
Павел смотрел на спокойное простое лицо своей жены и не знал, что чувствует.
«А ресницы у нее, оказывается, совсем не длинные, – вяло мелькнуло в голове. – Или просто оттого, что ненакрашенные, короткими кажутся?»
И тут ему стало страшно. От пустоты и никчемности этой мысли, но, главное, от другого…
Он не понимал, как будет жить вот с этой совершенно посторонней женщиной, которая безмятежно спит, прислонившись головой к опущенной шторке иллюминатора, он не понимал, зачем ему с нею жить! Наверное, если бы самолет вдруг начал падать, его охватил бы меньший ужас.
Но самолет не начал падать, а пошел на снижение. И с той самой минуты, когда Павел вышел на трап, его охватила беспросветная скука.
Он ей даже обрадовался: скука была лучше, чем тоскливый страх. Да что там – она была просто спасительна. Иначе он не выдержал бы постоянного нахождения рядом со своей женой.
Павел быстро понял, что вялая снисходительность к жизни – это главное Аленино качество, от которого происходят и все остальные: ее готовность соглашаться с любыми его предложениями, ее нетребовательность и непритязательность. Он надеялся, что ее темперамент окажется хотя бы таким же, каким был в ту ночь, когда он так эффектно спас ее от хулиганов. Но очень скоро ему стало ясно, что та ночь была исключением. Алена была тогда взволнована, испугана, оттого и страстные стоны, и горячие объятья. В обычном же своем состоянии она была равна по темпераменту рыбе.
Впрочем, это открытие не слишком огорчило Павла. По сравнению со всем остальным это было уже неважно.