Второй патрульный уставился взглядом на подворотню с некоторым недоумением:
– Слушай, а это точно Двадцатая линия?
– Точно, точно. Вот, на указатель посмотри.
– Странно… – поколебался милиционер еще немного и отвернулся. – Ладно, пошли. Парадняки надо будет проверить и чердаки. Вдруг затаилась где?
«Пора заканчивать, – внезапно понял Пустынник. – Полицейская облава – это последний шанс генерального директора свалить хлопоты с непонятным противником на смертных. В следующий раз он пойдет сам».
Озеро Ильмень. Лето 2408 года до н.э.
День выдался ненастный. Низкие облака задевали макушки сосен, проливая из царапин струйки дождя, то густо хлещущего по камышам, то превращающегося в холодную противную морось. Княжеский сын, надеясь скрыться от проникающей везде и всюду воды, спрятался под густую крону высокой древней липы, усевшись на брошенный поверх травы щит. Но долгий дождь сумел пробить пышную листву и теперь мерно капал то на кожаную шапку, украшенную четырьмя бронзовыми пластинами, то на куртку из черной, хорошо продубленной кожи – а то и за шиворот, заставляя Волхова недовольно крутить головой.
Наконец, обрушив на незадачливых путников настоящий ливень, дрогнули ветви орешника – на поляну вышел Изекиль в сопровождении промокшего до нитки, дрожащего от холода паренька.
– Ты выбрал не самый лучший день для встречи со мной, Черный волхв, – недовольно буркнул княжич, поднимаясь со щита.
– Ничего, – кивнул Изекиль. – Очень скоро тебе будет совершенно все равно, дитя мое.
– Да уж, – передернул плечами Волхов, глядя на низкое небо. – Ты знаешь, волхв, ныне мне совсем не хочется смотреть на мир ни волчьими, ни соколиными глазами. Токмо человеческими, и токмо на печь натопленную.
– Смотреть и быть – разные вещи, княжич, – ответил жрец, кивая своему спутнику, и тот опустил на землю небольшую, плотно завязанную котомку. – Тебе следовало бы спросить, почему я просил прийти сюда тебя одного, дитя мое.
– И почему?
– Потому что чудо, каковое надлежит испытать тебе ныне, ни в какие сравнения не идет с тем, что показывал я тебе ранее, Волхов, сын князя Словена. Не дым и не кашель надлежит ныне тебе ощутить. Не взгляд зверя лесного – но мощь его. И лишние глаза сего видеть не должны.
– А этот отрок, – указал на его спутника княжич. – Он, что, слепой?
– Его я около разоренного угорского стойбища подобрал. Покормил голодного, да с собой забрал. Пусть, помыслил, пока котомку мою поносит.
– Ну пусть носит, – не стал спорить Волхов. – Так чего же ты покажешь мне сегодня, Черный волхв? Надеюсь, это стоит промокших штанов и рубахи.
– Снимай их, дитя мое.
– Что?
– Одежу всю снимай.
– Зачем? Холодно, волхв.
– Снимай, княже, – криво усмехнулся Изекиль. – Али жалел ты ранее о встречах наших с тобой, о чудесах моих?
Волхов вздохнул, расстегнул пояс, кинул на щит. Затем отправил туда же куртку, рубаху, портки и сапоги.
– И амулет с прахом Дажбога, – напомнил Изекиль. – Не то потеряешь. Теперь иди сюда, становись лицом к озеру.
– Так? – вышел на середину поляны княжич, развернувшись к стене камышей.
– Да, – кивнул жрец, развязывая котомку и доставая из нее небольшой берестяной туесок и ритуальный нож Небесного храма. Он подобрался к Волхову сзади, открыл коробочку, зачерпнул из нее двумя пальцами белую крупянистую мазь. – Первая полоса – по спине, от шеи и до самого низа. Вторая – от центра силы к левому плечу. Третья – от центра к правому плечу.
Изекиль нанес сальную полосу от солнечного сплетения через левый сосок к плечу княжича и остановился:
– Дальше пояснять не могу. Заклинание говорить надобно. Но как тебя ломать начнет, не пугайся княжич. То бедой не кончится. Кончится удачей.
– Не нам, сколотам, внукам Свароговым, боли бояться, – повел плечами Волхов. – Мажь.
– Аном, паноха уми, валайя никошь нами… – заунывно запел жрец, ровным кругом по часовой стрелке нанося мазь на живот вокруг пупка, потом прочерчивая линии от этого круга к бедрам. – Еие, Номахти Аментет ликура Амамат хнари ват Кох!
Изекиль быстрыми движениями соединил мазью колени и ступни княжича, отскочил назад и жестом подозвал замерзшего отрока, что терпеливо ожидал конца чародейства, съежившись возле котомки. Мальчик поднялся, подошел. Жрец с неожиданной в тщедушном теле силой рванул его к себе, перехватил крепко голову чуть выше подбородка – так, что острый локоть смотрел точно в затылок княжеского сына, резанул обсидиановым лезвием горло, яростно провопив:
– Амамат хнари каш-каш!!!
Волхов ощутил волну ломающей боли, что покатилась по спине – словно позвонки, расширяясь, начали выскакивать со своих мест. По животу от середины в стороны обожгло огнем, ноги свело, скручивая вместе. От неожиданной муки он не смог даже застонать, а просто хрипло выдохнул остатки воздуха и рухнул вперед. Трава приятно охладила живот, шею, подбородок; в нос ударило тиной, запахом мокрых перьев, дохлой рыбы, гниющего прошлогоднего камыша. Не понимая, в чем дело, Волхов попытался повернуться к Черному волхву. Трава защекотала подбородок, вместо слов он пару раз приоткрыл и снова захлопнул рот с громким резким стуком. И удивился тому, что отлично видит волхва во весь рост, хотя ясно ощущает землю нижней челюстью. Да и вообще, все тело было придавлено непонятной тяжестью, словно его засыпали большой кучей песка.
– Ступай, – указал на озеро Черный волхв. – Ступай, поплавай. Но помни: до вечерней зари тебе надобно вернуться сюда. Не то утонешь.
Подобрав полы балахона, служитель неведомых богов сел, и глаза его оказались всего на локоть выше глаз княжича. Волхов попытался встать, но у него ничего не получилось. Разве только глаза поднялись на уровень глаз Черного волхва.
– Не мучайся, дитя мое, – посоветовал тот. – До заката твое место в озере. Плыви.
Волхов решил послушаться – тяжело развернулся к камышам, пополз на брюхе в прибрежную воду, качнулся телом – и с нежданной стремительностью в один миг пробил заросли, оказавшись на открытой воде. Снова дернул мышцами – и промчался еще полста саженей. Чародей был прав: здесь, в воде, он чувствовал себя непостижимо легко. Тело скользило возле самой поверхности, отзываясь на каждое движение поразительной скоростью. Княжич чуть наклонил голову, вильнул хвостом – и мгновенно оказался у самого дна, понесся вдоль него. В сторону метнулся серебристый окунь – Волхов извернулся, послал тело вперед, легко нагнал улепетывающую рыбешку, приоткрыл рот и тут же сомкнул челюсти на сочной прохладной плоти. Приподнял голову – и опять за крохотное мгновение пробил носом поверхность. Описал небольшой круг, оглядываясь. Оказывается, он умчался от берега уже не меньше, чем на поприще. Вода была теплой – настолько теплой, что тело ее совершенно не ощущало. Как не ощущало и дождика, что продолжал стучать по озеру. Княжич заметил впереди остров и заработал туловищем, направляясь к нему – наслаждаясь невиданной скоростью, мощью гибкого, послушного тела.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});